Кто помнит о море - Мухаммед Диб

— Надо быть расторопнее.

— Расторопнее?

— Чтобы поспеть за ним.

— Как же теперь быть?

— Он сейчас вернется.

Я старался уловить смысл его слов, и тут вдруг меня как громом поразило: в руке у меня появилась роза Нафисы! Ее сияющий вид наполнил мою душу невыразимым покоем, вселил в меня уверенность; Аль-Хаджи по-прежнему улыбался.

Почти в ту же секунду два новых сооружения взлетели на воздух. Вот так все это началось или, вернее, кончилось. На улице, как обычно, было полно народа, толпа отшатнулась, послышались крики, ропот прокатался из конца в конец площади, и началась паника. Спировиры уже сновали в воздухе, какая-то женщина, держа на вытянутых руках свое покрывало, пронзительно закричала:

— Вот чего заслуживают эти!..

Не докончив фразы, она рухнула наземь, лицом вниз. Стало смеркаться, хотя было еще рано. Казалось, мы разом очутились в далеких грядущих временах. Я до сих пор помню, как меня буквально пронзило ощущение этого небывалого превращения, которое тут же подтвердилось словами Аль-Хаджи:

— То, что делается сегодня, — не в счет, это не самое главное.

— А что тогда считать главным?

Он внимательно посмотрел на меня.

— Песнь жизни — в грядущих веках.

Мы умолкли и стали прислушиваться. По улице прокатилось эхо еще двух взрывов, вскоре последовал и третий, потом начался такой грохот, что можно было подумать — близится конец света. Море! Оно возвращалось, сотрясаясь от неистового хохота; скользя с неимоверной быстротой, стены переплетались узлами, затем вдруг вздыбились и сомкнулись над городом, набросив ночной покров поверх той ночи, что освещалась тучами разбушевавшихся спировиров. Однако вскоре им пришлось уступить место звездам, которые, вспыхивая, расщеплялись, прорезая тьму огненным градом, со свистом носившимся по узким проходам; одни стены лопались, словно были стеклянные, другие как бы размягчались и медленно оседали. Звезды ринулись навстречу друг другу, оставляя за собой огненные вспышки. Аль-Хаджи с безмятежным видом улегся посреди лавки, словно выполнил свой долг. Я хотел было последовать его примеру, но он знаком дал мне понять, что я должен оставаться у двери с розой Нафисы в руке, Я послушно вернулся на свое место. Время шло, и сколько его прошло — неизвестно, но я был спокоен. Где-то далеко в самой глубине прокатился неясный гул, и вдруг позади меня раздался сильный треск, лавка содрогнулась. Настал, видно, ее черед, и до нее добрались разрушительные силы. Тут Аль-Хаджи закричал, чтобы я ни в коем случае не оборачивался, что бы там ни случилось. Едва он успел сказать это, как за спиной у меня вспыхнула звезда, она могла бы затмить блеск и тысячи солнц. Я похолодел. А она запела. Поток крови хлынул у меня из-под ног, устремляясь на улицу. Страшный удар в поясницу отбросил меня к порогу; звезда взорвалась почти бесшумно, послышался только слабый звук, похожий на икоту. Кровь высохла, но песня не смолкала. Застыв в дверном проеме, я слушал эту песнь, все более проникаясь уверенностью, что от Аль-Хаджи не осталось ничего, что за моей спиной вообще не было ничего, кроме непомерной зияющей пустоты. Я и не пытался оглядываться назад, внимание мое было приковано к сиреневой трещине в стене прямо напротив меня, формой своей напоминавшей кинжал. Поэтому я не видел — и даже не слышал, — как появился тот самый босой парень.

— Прошу вас, встаньте.

— Извините меня.

Без всяких затруднений я рывком поднялся на ноги.

— Дайте мне розу.

И так как я колебался, он продолжал:

— Вы все поймете потом.

Как только я отдал ему в руки розу, глаза мои тут же закрылись сами собой.

Вскоре я почувствовал, что куда-то иду. Я шел вперед, следуя за молодым человеком, которого снова не видел и не слышал, вернее, не шел, а стремительно летел по странно притихшим, пустынным, настороженным улицам. Окружавший меня ночной воздух казался таким ласковым, прожекторы вспыхивали и медленно гасли во тьме.

Глаза мои снова открылись. Я засмеялся.

Надо будет получше изучить структуру подземного города, иначе я не смогу приспособиться как следует к новым условиям жизни, которая мне предстоит, Я нисколько не сомневался теперь, что самые основы второй фазы существования вписаны в эту структуру. На первый взгляд, она является точным повторением верхнего города, только как бы в перевернутом виде и скрыта в нижних слоях. Однако есть между ними и существенная разница, она состоит в том, что подземный город не знает границ, последних его оборонительных сооружений не может достичь никто из его жителей, бесполезны и все прочие способы разведки, какими бы надежными они ни казались; к тому же владения его все равно простираются еще дальше. Короче говоря, на мой взгляд, этот город уходит корнями не в землю, в собственном смысле этого слова, а вообще в мир, с которым он при помощи всевозможных каналов и антенн поддерживает тесную связь, такая связь недоступна ни одному наземному городу. Подобная структура позволяет ему создать множество жизненно важных узлов, а главное — главное! — создать неисчерпаемый потенциал мощности, поэтому ему не страшна никакая атака, даже внезапная, туда невозможно проникнуть ни силой, ни хитростью. На поверхности такое можно вообразить себе, но реализовать практически нельзя. Представляете: создание запасных жизненно важных узлов! Это такая защитная система, которой можно только позавидовать, она обеспечивает непреодолимый заслон в виде недосягаемых зон, преобразующихся в своего рода аккумуляторы, которые в случае необходимости могут сами по себе превращаться в источники энергии! Их, бесспорно, следует рассматривать как живую часть этого города.

Составить перечень кварталов, состоящих из такого рода организмов, я полагаю, будет не так-то просто. Приступая к этой операции, я должен учитывать неведомые, непривычные для нас в повседневной жизни трудности, с которыми придется столкнуться. Так, например, каждая часть общего ансамбля, каждая система располагает собственной автономией без всяких ограничений, даже более того — самостоятельно воспроизводит очертания города. Так вот, прогуливаясь только в одной из них, трудно обойти все целиком. (А как же в таком случае исследовать остальные? — спросите вы. Думается, надо вооружиться терпением, которое все может преодолеть.) Главное затруднение, увы, заключается не в этом, самое сложное — в установлении взаимоотношений со всей совокупностью в целом, с совокупностью города, совокупностью каждого квартала — она существует всюду и всюду одинакова. Предположим, вы находитесь в центре какого-то комплекса: совокупность других, так же как и совокупность города, короче, всего окружающего, повторяется с точностью до мельчайших подробностей, во всех своих чертах. Тут-то и возникает проблема тождества, и вы уже не можете делать выводов о существовании других систем, можете только высказать свое предположение, непроверенную гипотезу. Кроме того, не следует забывать в своем описании — если стремиться к его полноте — природу отношений с поверхностью. Это только кажется, что верхний город вздымается свободно над землей, в воздушном пространстве, где взгляд не встречает никаких препятствий, на самом деле его поддерживает и питает живая, жизнедеятельная подземная основа. Не подозревая об этом, город постоянно испытывает на себе ее влияние. Необходимо установить, каким образом это влияние осуществляется и воплощается в жизнь.

Изучить, исследовать, словом, сделать обзор подземного города — задача, на первый взгляд, нечеловеческая! Но, как бы там ни было, на свете нет ничего невозможного, так мне думается.

На деле все оказалось гораздо проще! Во всяком случае, в какой-то мере. Я привожу, не изменив в нем ни слова, краткий рассказ, услышанный мной от тех, кому некогда была поручена связь с моим старым городом:

«Взорвавшись поочередно, новые сооружения взлетели на воздух все до единого, и сразу же вслед за этим распались, рухнули стены: город был мертв, оставшиеся жители, словно высохшие деревья, торчали среди руин, застыв в том положении, в каком застигло их обрушившееся на город бедствие, пока море, нараставший рокот которого слышен был давно, не накрыло их своими волнами, несущими вечное успокоение».

Порою мне все еще слышится прибой, его неумолчная песнь, и тогда в душе моей оживают былые сны, я вспоминаю о море.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

На вопрос, который мне задали и который каждый читатель вправе задать себе в свою очередь: почему в этом романе алжирская драма заставила меня описывать ее в таком стиле и почему эти великие и страшные годы представлены мною в таком ужасающем, сказочном обрамлении, я и сегодня не сумею, пожалуй, ответить. Почему Пикассо написал «Гернику» так, как он это сделал, почему он не стал восстанавливать реальные исторические события? По правде говоря, трудно до конца объяснить ту или иную манеру письма, которая далеко не всегда является отражением заранее продуманной теории, скорее уж это воплощение некой интуиции или предвидения, не имевших ни формы, ни названия до того, как книга начала писаться. Лишь в этот момент я внезапно осознал всю безграничность пережитого ужаса и в то же время невероятно быстрое привыкание к нему, что, несомненно, и определило столь странную, на первый взгляд, манеру письма, пронизанного предчувствиями и призрачными видениями. Непередаваемый кошмар данной секунды, стоит ему свершиться, через какой-нибудь час может показаться всего лишь банальным происшествием, которое вряд ли оставит след в душе очевидцев, равно как в душе виновников и пострадавших. Немного пролитой крови, немного истерзанной плоти, немного пота — разве существует на свете более непривлекательное, более унылое зрелище? Ужасу неведомы глубинные превращения, ужас может только повторяться, неизбежно теряя свою остроту.