Книга об отце (Нансен и мир) - Лив Нансен-Хейер

В конце зимы умер один из французских дипломатов, и в като­лической церкви должна была состояться торжественная пани­хида. Ничего не зная об этом, я вдруг увидела в дверях комнаты отца в парадном, сверкающем золотом мундире еще лондонских времен. В наполеоновской треуголке, лихо сдвинутой набекрень, отец имел вид человека, весьма довольного собой.

«Боже, что за вид! Ты на маскарад?»— спросила я со смехом.

«Нет, я иду на похороны,— угрюмо ответил отец,— ты тоже. Надень-ка что-нибудь черное, если у тебя есть».

Когда мы пришли домой, к отцу вернулось чувство юмора: «Значит, по-твоему, мой роскошный мундир похож на карнаваль­ный костюм? Пожалуй, ты права».

С тех пор он никогда больше не надевал его. Даже во время визита к президенту Вильсону в Белом доме. Он бывал там много раз, но, насколько я знаю, только на официальных встречах, и мне не довелось там побывать. Только после отъезда отца вниматель­ный Моргенстьерне взял меня с собой на прием. Он считал, что нельзя уехать из Америки, не побывав в этом здании.

В Вашингтоне отцу нечасто удавалось почитать мне вслух. Но этой зимой он «открыл» для себя Роберта Сервиса[174] и вдохно­венно декламировал порой его стихи. Вот кто знает ледяные пу­стыни, говорил о нем отец. К рождеству нам прислали «Соки земли» Гамсуна, эту книгу мы рвали друг у друга из рук. Отцу попалось также несколько старых исторических романов. Стенли Веймана[175], он читал их на сон грядущий, если уставал так, что не мог уже читать более серьезную литературу. От такого захва­тывающего чтива он не мог оторваться и, случалось, так и засыпал с очками на носу, не погасив свет.

Бауман выдержал только до середины марта, и Нансену с Мор­генстьерне пришлось бороться с волнами одним. Но сейчас и время созрело для заключения договоров. Почти восемь месяцев прошло в непрестанной борьбе с Вашингтоном, с одной стороны, и соб­ственным правительством — с другой. Теперь Нансен решил с этим покончить. Он потребовал от правительства особых полномо­чий для подписания договора под свою личную ответственность в наиболее благоприятный, по его мнению, момент. По собственному горькому опыту он знал, как быстро меняются настроения и что в любое мгновенье могут быть выставлены гораздо более жесткие требования. Но правительство хотело оставить окончательное ре­шение за собой и отказалось выдать ему такие полномочия.

В конце апреля Военно-торговый совет сделал такое выгодное предложение, что, по мнению Нансена, нужно было соглашаться немедленно. Он телеграфировал в Норвегию и получил полномо­чия подписать соглашение при условии, что будут гарантированы уступки по определенным пунктам. Но это были как раз те пункты, по которым ему так и не удалось договориться. Нансен рассви­репел. Его нарочно не хотят понять. Он ясно видит, в чем дело. Правительство хочет обеспечить себе козла отпущения, если народ будет недоволен соглашением. Но он уже принял решение. Не до­жидаясь согласия своего правительства, он предложил Военно-торговому совету подписать соглашение, при условии что США пойдут на некоторые уступки.

Военно-торговый совет согласился, и Нансен послал на родину новую телеграмму. Никакого ответа. И тогда под свою ответствен­ность 30 апреля  1918 года отец подписал соглашение с США.

Судьба — вернее, война — сделала так, что телеграмма, в ко­торой он сообщал об этом, сильно запоздала. И получилось так, что на следующий день после подписания соглашения правитель­ство и стортинг на совместном заседании решали, какую позицию им занять в переговорах с Америкой.

Норвегия первой из нейтральных стран заключила договор с США, причем самый выгодный. Неудивительно, что высокопо­ставленные господа из Военно-торгового совета поздравляли Нан­сена с такими результатами. На последней встрече, во время кото­рой состоялось подписание договора, присутствовали, помимо двух постоянных представителей — мистера Уайта и доктора Тейлора, мистер Томас Чадборн и представитель Военно-торгового совета мистер Вэнс Маккормик[176]. Вильгельм Моргенстьерне рассказывал мне об этом:

«У нас было определенное впечатление, что, несмотря на при­нятые нами предосторожности, американцам стало известно о те­леграмме Нансена правительству Норвегии относительно подпи­сания соглашения. До последней минуты мы надеялись получить телеграмму, предоставляющую Нансену особые полномочия, но она так и не пришла к началу встречи. Нансен просил сотрудников норвежской миссии немедленно позвонить ему по телефону, как только придет телеграмма. Когда церемония торжественного под­писания соглашения закончилась, напряжение сразу ослабло. Ми­стер Маккормик подарил Нансену ручку, которой был подписан договор, царило приподнятое настроение, все поздравляли друг друга, обменивались рукопожатиями. Американские представители дали понять Нансену, что без его настойчивости и умения вести переговоры Норвегии не удалось бы добиться такого выгодного договора».

Дальнейшие события показали, что Нансен выбрал психологи­чески верный момент. После заключения соглашения с Норвегией остальным нейтральным странам потребовалось гораздо больше времени для достижения цели. (34)

Министр иностранных дел Норвегии Илен[177] сознательно про­водил так называемую политику проволочек. Он считал, что полное прекращение экспорта в Германию означало бы войну, поэтому следует как можно дольше тянуть с ответом Америке. Именно эта «политика проволочек» так действовала на нервы отцу и вызывала столько осложнений. И все же Илен, да и не он один, считал, что они с Нансеном лучше бы поладили, если бы не вмешательство прессы, которая восстановила их друг против друга. С другой сто­роны, в Норвегии трудно было судить о том, какие препятствия пришлось преодолеть комиссии и как много ею было достигнуто. Уже вмарте 1918 года один норвежский предприниматель писал из Нью-Йорка в газету «Моргенбладет»:

«Интересно отметить, как изменилось отношение к Норвегии здесь благодаря стараниям комиссии, которая столько сделала для того, чтобы разъяснить Америке истинное положение Норве­гии. В прошлом году только очень немногие бизнесмены соглаша­лись поставлять товары в Норвегию, потому что большинство считало, что Норвегия слишком тесно связана с Германией. Теперь все предприниматели относятся к Норвегии гораздо более сочувственно. Из отечественных газет мы видим, что в Норвегии не вполне представляют себе, какие трудности пришлось преодолеть комиссии, зато здесь это понимают».

Нансен воздавал должное своим сотрудникам — и в своих вы­ступлениях, и в душе. Я была живым свидетелем того, как искренни были сотрудничество и дружба между ними во все вре­мя пребывания отца в Вашингтоне. Нансен писал Илену:

«В целом хочу сказать, что не могу представить себе сотруд­ников более умных и способных, чем Бауман и Моргенстьерне. Поистине пребывание здесь этих двоих сослужило хорошую службу Норвегии. С чем они не справятся, с тем, значит, вообще никто не может справиться».

А Моргенстьерне рассказывал Иону Сёренсену[178], когда тот ра­ботал над «Сагой о Нансене»:

«Благодаря редкому дипломатическому таланту и добросо­вестности, которые он проявил в ходе переговоров, и благодаря прямоте и искренности, которой дышит все его существо, Нансену удалось не только убедить американскую сторону фактами, но и прочно завоевать их доверие и сердца. Договор, заключенный Нансеном, явился победой того рода дипломатии, которую хоть и не всегда называют этим словом, но которая тем не менее знаме­нует собой ту форму международных сношений, что станет дипло­матией будущего».

Министр иностранных дел тоже был рад долгожданной раз­вязке. По возвращении Нансена из Вашингтона он сам встретил его на причале, выразил ему свою благодарность и сердечно поздравил с успехом. Вскоре он дал обед в честь Нансена, на кото­ром не жалели ни хвалебных речей, ни шампанского.

Наша квартирка вся утопала в цветах, потоком шли поздрав­ления. Цель была достигнута, и результат превзошел все ожи­дания. Не было лишь одного — радости победы. Десять драгоцен­ных месяцев ушло на так называемое «спасение Норвегии от грозящего голода», и отец считал, что зря потерял так много вре­мени.

Однако зима, проведенная в Вашингтоне, не пропала даром. Отец не представлял себе тогда, как пригодится ему опыт, при­обретенный во время работы в комиссии, и какую практическую пользу для его послевоенной деятельности принесут завязавшиеся тогда связи с выдающимися деятелями Америки и Европы. Во мно­гих отношениях месяцы, прожитые в Америке, оказались радо­стной содержательной главой его жизни, под которой жаль было ставить точку. Расставания всегда наводили на отца грусть, а те­перь нам предстояло проститься с нашими норвежскими, американскими, шведскими и швейцарскими друзьями. Прощальный вечер в норвежском посольстве, последняя поездка на машине по берегу Потомака и по великолепному Рок-Крик-парку — и вот мы уже в нью-йоркском поезде: в Нью-Йорке нам с отцом предстоит прощание. Мы с отцом решили, что я еще поживу в Америке, но теперь я готова была об этом пожалеть. «Беpгeнсфьорд» уходил в Норвегию 10 мая, и в нашем распоряжении было еще пять дней. Отец собирался сделать кое-какие покупки до отъезда. Ему вдруг захотелось обзавестись автомоби­лем, и он купил маленький «форд» и двухместный электрический автомобиль. Последний ему скоро надоел, во всяком случае его уже не было к моему возвращению домой, а на «форде» отец ездил потом еще много лет.