Раны заживают медленно. Записки штабного офицера - Илларион Толконюк

– Страна истекает кровью, а вы спите, ничего не делаете! – брызгал он далеко летевшей слюной. – Вам безразлично, что фашисты топчут Советскую землю, убивают наших людей, уничтожают народное добро, грабят и насилуют! – шумел он, подкрепляя упреки матерщиной. Вдруг он умолк, пробежал обуглившимися глазами, сверкавшими из-под белесых ресниц, по шеренге и обратился с вопросом: – Что вы за истекший день сделали полезного для Родины?

Мы настороженно ждали, к кому он обратится персонально, так как вопрос был поставлен безлично, всем. И вот свирепый начальник указал пальцем на меня:

– Вот вы скажите, бездельник!

Я сделал шаг вперед, как полагалось по уставу. Хотя я находился в штабе не более двух часов, я ему не сказал об этом. Заявив, что мне ничего не поручено, я выслушал площадную ругань в мой адрес. Майор Беценко сделал робкую попытку как-то защитить меня, но полковник грубо его осадил, тоже обругав.

Подав команду разойтись, строптивый полковник быстро вышел из помещения, сел в машину и уехал, не поставив нам никакой задачи. Впоследствии полковник Волков, снова командуя дивизией, когда армия попала в окружение под Вязьмой, исчез. Как стало известно, он добровольно сдался в плен немцам. Дальнейшая его судьба мне не была известна, пока в 1971 году генерал-лейтенант в отставке М.Ф. Лукин не рассказал мне, что он виделся с Волковым в плену. Последний будто бы в плену ничем себя не скомпрометировал и после войны возвратился на Родину.

Утром следующего дня мы должны были ехать на станцию погрузки. Загрузили машины штабным имуществом и приготовились к отъезду. Пошел проливной дождь. Майор Беценко решил обождать с отъездом до прекращения дождя, так как грузовики не имели тентов и час прибытия на станцию установлен не был. Прошло часа полтора, а дождь не прекращался. Прибыл связной и передал приказание командарма немедленно ехать на погрузку. Когда мы приехали к готовому к отправке эшелону, майора Беценко потребовал к себе в вагон командующий для объяснения причин опоздания. Майор не возвратился, и мы уехали без него. Поползли слухи, что его не то арестовали, не то расстреляли. Так ли это было, я не знаю, и его судьба мне неизвестна; он больше мне не встретился ни на войне, ни после.

Наш эшелон перешел на станцию Киев-главный и там простоял несколько часов, прежде чем покинуть столицу Украины, которую нам оборонять так и не пришлось. На станции стояли эшелоны с ранеными, прибывшие с фронта. Кое-кто из успевших побывать в бою раненых распространял слухи, что перед немецкими войсками устоять невозможно, что у них бесчисленное количество танков и самолетов, а у нас ничего этого нет. Рассказывали, будто немецкие самолеты гоняются за каждым нашим солдатом, пока не убьют или не ранят. Я не верил в эти россказни и обругал одного такого вестника с фронта, стоявшего у нашего вагона с перевязанной рукой и болтавшего о безнадежном положении на фронте. Он сконфуженно удалился, проворчав, что мы сами в этом убедимся, когда попадем на фронт. «У страха глаза велики!» – крикнул я ему вслед.

Поезд шел медленно, долго простаивал на станциях. Через военные комендатуры, вернее, пользуясь их связью, мы пытались добывать сведения о движении эшелонов с войсками, но узнать что-либо путное, как правило, не удавалось. На станции Смоленск виднелись следы бомбардировок: многие здания были разрушены или сгорели, зияли оконными и дверными проемами оголенные стены домов. Но железная дорога работала, поезда шли.

7 июля наш эшелон прибыл на станцию Плоская и должен был двигаться дальше к Рудне. Из-за низких облаков вынырнули два «Юнкерса» и стали бомбить эшелон. На низкой высоте они заходили несколько раз, описывая круги. Мы по команде вышли из вагонов и легли на землю в стороне от железнодорожного полотна. Ни одна бомба в вагоны не попала, и никто не пострадал. Правда, одна из бомб разорвалась рядом с паровозом и повредила колесо и рельсу. Вблизи от места, где разорвалась бомба, стоял генерал-лейтенант Конев. К общему удивлению, он не лег на землю при бомбежке, проявив выдержку и спокойствие. К счастью, его не затронули ни осколки, ни взрывная волна. Может быть, немецкие самолеты причинили бы больший вред, если бы вдруг не вынырнул из облаков наш истребитель И-16 и не обратил в бегство этих воздушных пиратов.

По решению командарма эшелон разгрузился здесь, не дойдя до места назначения. Штаб разместился в лесу у деревни Переволочье, и мы занялись выяснением, какие эшелоны прибыли или прибывают в ближайшее время. Эшелоны до назначенных станций, как правило, не доходили. Под ударами немецкой авиации или при повреждении ею железнодорожного полотна войска выгружались по собственной инициативе и стремились продолжать движение своим ходом. Многим это не удавалось. Выгруженные части нередко распоряжением находившихся в тех местах начальников задерживались и включались в состав ближайших соединений и армий. Стало очевидным, что всю армию в назначенном районе собрать не удастся. Так оно и получилось. 19-й армии в том составе, в каком она отправлялась с Украины, воевать так и не пришлось. Даже некоторые дивизии не смогли собрать свои части, выгрузившиеся на большом удалении одна от другой. Многие артполки, по слухам, распорядительным порядком были переадресованы к Ленинграду. В результате перевозки армия, как таковая, в назначенный район так и не прибыла. Она была разбросана частями по пути следования на большом пространстве.

Штабу армии пришлось заниматься не только сбором своих войск, но и другими, внезапно возникшими задачами. Мы становились на дорогах, перекрыв их на определенном участке, и задерживали разрозненные группы военнослужащих, а иногда и одиночно идущих в тыл солдат и офицеров, собирали их в группы и присоединяли к своим частям. Шли они чаще всего без оружия и без знаков воинского различия. Больше всего возмущали факты, когда некоторые офицеры срезали с обмундирования офицерские нашивки и петлицы или переодевались в солдатскую форму и выдавали себя за рядовых. Такая безответственность, граничащая с преступлением, если не сказать больше, явилась для нас полной неожиданностью.

Где проходил фронт, каких районов достиг противник, какие наши войска действовали впереди нас – мы не имели ни малейшего представления. Невозможно было себе представить, что сплошной линии фронта не было. Задержанные бегуны ничего толком объяснить не могли. Они или не знали, или если и знали, то скрывали, к каким частям они относятся, где их части и кто командир. И все же из отрывочных данных у нас складывалось впечатление, что армии Западного фронта, рассеченные противником на отдельные группировки, потеряли управление, сражались с наседавшими фашистами на разных направлениях и в разных районах, не объединенные во фронт, и отступали как попало и куда попало. Вражеская авиация их загоняла в леса, а немцы двигались по дорогам. Но это, казалось, происходит где-то далеко на западе. Грохота боя мы не слышали. Лишь ночью небо светилось красным заревом на западном горизонте. Но самовольно уходящие в тыл военнослужащие встречались все чаще и чаще. Многие из задержанных беглецов с готовностью включались в новые подразделения, они, как правило, становились хорошими бойцами. Но были и такие, которые, улучив удобный случай, смывались снова.

Задерживая беглецов на одной из дорог, я заметил человека, спешившего на восток в стороне от дороги. Человек был лет тридцати, крепкий и хорошо упитанный, но грязный и небритый. Одет он был в смешанную форму – военную и гражданскую. На плече он держал новенький автомат, а на боку висела кожаная кобура от седла, наполненная патронами. Шел он, как выяснилось, откуда-то из Прибалтики.

– Вы почему удираете в тыл? – спрашиваю. – Хотите, видимо, чтобы фашисты заняли всю страну?

Беглец стал оправдываться, утверждая, что немцев видимо-невидимо, у них, дескать, танки и самолеты, а у нас их что-то не видно.

– Но немцам Красную армию не одолеть, она большая, – уверенно заключил оптимист в свое оправдание.

– Кто же остановит немцев, если бежите вы, побегу я и все остальные? Из нас и состоит Красная армия, – внушал я горе-воину простую истину.

Он смутился и заявил недолго думая, что хочет воевать и «влиться», как он выразился, в любую команду. Но я продолжал допрос:

– А вы сами видели хоть одного немца, убили его? Сделали хоть один выстрел по вражескому самолету?

Он чистосердечно признался, что немцев не видел и не сделал ни одного выстрела. А страхи ему рассказывали очевидцы.

Я отобрал у беглеца автомат и патроны, а его направил в группу задержанных, сидевших у дороги. В то время автоматы у нас были редкостью, и я обрадовался случаю обзавестись этим грозным оружием.

Встретилась команда из 57 человек во главе с капитаном. Команда шла организованно, солдаты были полностью экипированы и вооружены винтовками. Чистенькая военная форма с вышитыми золотыми угольниками на углах воротников свидетельствовала, что команда из каких-то внутренних войск. Молодой капитан спокойно сообщил, что ему приказано из Витебска перейти в Смоленск и выполнять возложенную на его подразделение особую задачу. Сущность задачи капитан изложить наотрез отказался, мотивируя секретностью. Несмотря на это, я потребовал от него включиться в тут же формируемую из беглецов роту и занять оборону у шоссе. Капитан заявил, что не может подчиниться, так как армейская дисциплина на него не распространяется и его команда имеет более важную задачу, полученную от своего руководства. Я вскипел от возмущения и заявил, что более важной задачи, чем защищать Родину, быть не может. И что моя задача – всех задерживать и ставить в оборону. Препирательства закончились тем, что я написал на его красивом удостоверении личности приказание занять оборону, рассчитывая на повышение этим самым его ответственности за выполнение полученной боевой задачи. Он с явным нежеланием выполнил требование. Но когда я ушел на другую сторону дороги и занялся другими командами, эта группа, во главе с «секретным» капитаном, незаметно исчезла.