Три запрета Мейвин (СИ) - Дементьева Марина

В тот миг я была как никогда близка к тому, чтобы поведать правду, всю, какая ни есть… но запретила себе. О смерти дочери они узнают. Но будут верить: мы встретимся вскоре, хоть станем иными. Солгать… не смогу.

Мы не увидимся боле, ни на этой Стороне, ни на Той.

Говорящие с духами рождаются в Самайн.

Нарушивших гейсы настигает рок в чёрные ночи безвременья.

Они узнают. Непременно узнают. Но — после. А там… как знать, постигнет ли их горе в счастливом краю? Друиды говорят, бедам заказана дорога в яблоневую страну, дивную страну, чья прелесть взвеселит поражённое стрелой печали сердце, снимет камень с измученной души… Счастливый край! Я верю: не найдя меня средь кипени вечноцветущих дерев, родные утешатся там, где самое чёрное горе обращается светлой памятью.

О яблоневая страна, где старый юн, где хворый крепок! Дивная страна, где соединяются руки, где смыкаются объятия! Недостижима твоя несказанная прелесть…

* * *

Отец сдержал обещание, да и не мог не сдержать, иначе не был бы тем, кого я знала всю жизнь. Матушка собрала снеди, и, не пробовав её стряпни, готова была ручаться — щедро просолена она. Солены материнские слёзы…

Помимо припасов и походной утвари родные снарядили дочь полусотней советов, напутствий и благословений. Меня и провожатых не пустили прежде того, как родители с домочадцами отправили все подобающие случаю обряду и принесли подношения, прося для меня пути лёгкого и безопасного.

Бывают мгновения в жизни, когда желаешь вещей противоположных. Так в миг прощания я хотела, чтоб время мчалось, подобно боевой колеснице… чтоб обволокло меня и застыло, как смола.

Отчего-то я пуще всего страшилась показать свои слёзы. Точно это могло что-то изменить. Точно этим яснее слов открыла бы родным истину.

Нас с детства учат не бояться расставаний, ведь за ними непременно последует радость встречи. Тем мучительней было осознание: для меня не сбудется утешительный закон.

Яблоня у дома Орнат зацвела, непостижимым, неурочным, предсмертным цветением. Её пьяный аромат вольно разлился в воздухе, мешаясь с запахом разросшейся у необитаемого жилья полыни. До головокружения я вдыхала горько-сладкий дурман. Самая тень присутствия Орнат истаяла; прабабка явилась в цветущей яблоне малой частицей своей сути, проводив меня до последнего порога. Средь белого кружева ветвей пряталось моё зеленоглазое детство и прощально махало рукой.

Я шла, и каменела от взглядов до боли выпрямленная спина. Я уносила на щеке быстро стынущее тепло материнской слезы и призрак отцовского объятья, кольчугой лёгшего на плечи.

Я не плакала. И не оборачивалась. Я уходила. Навсегда.

Навсегда.

Дороги войны

В спутники отец отрядил мне людей, чудно глядящихся вместе.

Первый, Лиадан, был человек средних лет, росту невеликого, на диво непримечательной наружности, но всякий, взявший на себя труд заглянуть в до прозрачности светлые глаза, испытал бы необъяснимое беспокойство, что вызвал в нём серый человек с рассеянной, точно забытой на лице улыбкой.

Второй, в противоположность старшему товарищу, был молодой и пригожий парень, высокий, как редко бывает высок человек, и в краю нашем славился беспримерной силой. Полагаю, не одна девушка согласилась бы сделаться женою Беалаху, отмерь ему боги чуть больше разума. Но он был нем и дик, как истинный сын природы — зверь, и даже дочь кузнеца, что малолетней по родительскому недосмотру сунулась в огонь и после прятала под платком не сошедшие со щеки шрамы, не глядела в его сторону.

Трудно сказать, что свело этих двоих, и почему бессловесный силач повиновался серому человеку, как телёнок пастуху.

Пламенно-рыжие всклоченные кудри третьего поседели больше, чем наполовину, а лисье личико испещрили птичьи следки морщин, и второе имя ему было Везение. Не случилось напасти, которой Мэдок не сумел бы избежать, не встретилось человека, которого не сумел бы провести. Попадись ему маленький народец, и этих пройдох уж, верно, перехитрил бы старый лис.

Знать, материнские молитвы спрямили наш путь, а умилостивлённые дарами боги отвели в сторону тропы, по которым спешили ко мне беды и недруги.

А война подступила почти к родным воротам. Где бы ни шли мы, на каждом шагу заставали оставленные ею следы. Пустые черепа домов, худые неубранные всходы, бранчливые крики воронья, что по временам раздавались то здесь, то там, — и по молчаливому сговору мы ускоряли шаг, спеша миновать место смерти кого-то, менее удачливого, чем мы. Вороньё да волки — вот кому привольно жилось в то беззаконное время!

Знаю, спутникам моим по нраву пришлось моё спокойствие, а я и впрямь не выказывала признаков страха, хоть он был не так уж предосудителен тогда. Но твёрдая вера в то, что я без преград достигну Фэлтигерна, не допускала в разум страх. Вера в родительское благословление, подкреплённое подношениями богам, вера в способность спутников оберечь меня… а пуще всего — невысказанное обещание защиты, присутствие дружественной силы, что я неотступно чувствовала над собой, рядом, вокруг, защиты, что оградила меня стенами, и доспехами, и объятьями. Я знала: Самайн отгонит беду. Я не видела его, но он был рядом, всегда рядом. Этот путь я должна была пройти до конца, пройти одна. Самайн не шёл со мною, он сопровождал меня. Я не знала, зачем, но ему было нужно, чтобы я достигла цели, замкнула круг, а то, чего желает Зимний Король, всё равно что исполнилось.

Не сказать, чтоб путь наш был лёгок. Нам повстречался медведь-людоед, и худо бы пришлось без Беалаха. Ночью на привале довелось спасаться от волчьей стаи. Распробовавшее человечину зверьё не боялось уж ни огня, ни стали. Немного проку было от нас с Мэдоком, и, пока мы со старым пройдохой отсиживались на дереве, двое оставшихся спутников раскидали волков. Дорого бы обошлась эта схватка и силачу, который был неповоротлив, как все великаны, если бы не старший его товарищ, что двигался легко, как ветер, орудуя своим длинным ножом, и на всякий взмах лезвия раздавался волчий взвизг. Иной раз мы едва не попались отряду вражеских воинов, но лис исхитрился незаметно провести нас, точно отвёл глаза неприятелям.

Лиадан вёл наш маленький отряд по охваченной войной земле с лёгкостью, выдающей в нём недюжинные способности. Он ненадолго исчезал, пока остальные устраивались на привал, и возвращался неизменно невозмутимым, но порой я ощущала исходящий от него запах смерти. Он расчищал нам дорогу, и в былые времена я, верно, не преминула бы узнать, какими судьбами подобный ему воин оказался в жизни мирной, в отцовом услужении. Былыми временами — едва ли не прошлой жизнью — казалась мне пора до Бельтайна. От любопытства я была избавлена, и потому не задавала никому не нужных вопросов, лишь радовалась отцовской предусмотрительности и умению выбирать людей. Казалось, и Лиадану пришлась по нраву моя неразговорчивость. Сам он был неболтлив по натуре, и свойство это лишь усугубила скрытность. Беалах за всё время не произнёс ни слова, а болтун Мэдок принуждённо молчал, так как никто не поддерживал затеянные рыжим хитрецом беседы, а говорить с самим собой ему вскоре наскучило.

Опасения матушки не сбылись — не столь сложно оказалось достичь желанного. Я шла за Фэлтигерном, как гончая по кровавому следу, словно бы зная наперёд, каким станет его очередной шаг. Два войска, две силы, две воли терзали одна другую, огрызались короткими атаками, трепали холки, нападая из засад, и, рыча, расходились, зализывать раны, растравлять ярость.

Спутники мои вынуждены были всё чаще останавливаться на привал и продлевать срок отдыха, потому как силы мои убывали с каждым днём пути. Ощущение на время подаренного сидхеном здоровья помнилось чудесным сном. Изнывая в дороге, я почти верила, что всю жизнь одолеваема была хворями и никогда не знала иного. Не лучший случай проявить гордость, и какую-то часть дороги я преодолела на спине Беалаха, впрочем, молодого великана не слишком стесняла ноша. Тело отторгало пищу, я исхудала хуже прежнего, и разум порой уносился из ослабелого плена. Я слышала, в подобное изменённое состояние вводят себя друиды с особым намерением: вернее выведать сокрытое, узреть ещё не случившееся.