Ловушка - Майте Карранса

— Ты должна привести девушку на конный выезд до полуночи; в противном случае с плеч покатится чья-то голова, причем необязательно моя, ведь она, как ты могла убедиться, сидит на них довольно крепко.

Дианкехт кокетливо наклонил голову на тонкой шее, и его светлые волосы рассыпались волнами.

Поговаривали, что Дианкехт, несмотря на свою импозантность, был обязан положению гофмейстера темному прошлому своего предка, от которого он унаследовал имя. В недобрый час его мать решила отдать должное легендарному Дианкехту, который навсегда оставил в ее душе след своей непристойной ревности.

Лилиан побледнела.

Она знала, что слова Дианкехта не пустое бахвальство. Его долгий опыт в ранге гофмейстера сделал его вершителем мести, убийств и других кровавых дел.

— Вы ведь знаете, Дианкехт, что люди несовершенны, они спят, часто все забывают и пропадают.

— Меня-то тебе не нужно убеждать в том, сколько головной боли причиняют их недостатки; я прекрасно знаю это, мне приходится иметь дело с капризами Его величества Финваны. Но это тебя не оправдывает, дорогая. Ты и только ты отвечаешь за порядок и за исполнение заранее оговоренного расписания. Не забывай об этом!

Лилиан нервно потерла руки.

— В последнее время что-то происходит, — заявила она.

— Что именно? — с любопытством поинтересовался заносчивый гофмейстер.

Лилиан пристально посмотрела на силуэт замка, возвышавшегося позади них, оглядела холм. Похоже, кругом не было ни души. Зубцы стен были пустынны, потому что гвардия репетировала торжественный королевский выезд.

Черный скакун Дианкехта нетерпеливо забил копытом.

— Здесь никого нет, если это тебя волнует, — сказал гофмейстер и добавил: — Расскажи мне, что происходит.

— Появились лазутчики, они вмешиваются в мою операцию, — прошептала Лилиан.

Дианкехт поежился.

— Ты в этом уверена?

Лилиан решительно кивнула.

— Оонаг знает и хочет все сорвать.

На этот раз побледнел Дианкехт.

— Ты ведь знаешь, что по положению я не имею права обвинять королеву, это могут счесть очень большой дерзостью.

Лилиан это знала.

— А оскорбить короля — значит потерять голову. Я знаю.

Дианкехт посмотрел на хорошенькую фею, обремененную ответственностью за удачный исход ее поручения и, как и он, оказавшуюся пленницей протокола. Он ей посочувствовал:

— Ладно, я этого и опасался. Я отдам в твое распоряжение своих лепреконов,[37] только смотри, не ври мне.

Лилиан поблагодарила гофмейстера, почтительно поморгав глазами и сделав перед ним реверанс.

— Я вам не вру. На этот раз Оонаг настороже.

Дианкехт почувствовал, как по его телу пробежала дрожь. Подозрения — его семейное проклятие. Подозрения предка Дианкехта, позавидовавшего способностям своего сына-целителя, дискредитировали его на всю жизнь.

И именно по вине этого предка-лекаря Дианкехт не смог избрать военную карьеру и всю жизнь служил королю, угождая которому он маскировал свои несчастья.

— Полагаю, эта девушка умеет держаться в седле… — наконец нерешительно поинтересовался гофмейстер.

Лилиан ответила без малейшего сомнения.

— Естественно.

Дианкехт протянул ей серебряные уздцы.

— Она получит собственного скакуна и присоединится к королевскому выезду, когда я дам сигнал в согласованном порядке, ни раньше, ни позже. Помни, протокол на первом месте. Если совершишь хоть одну ошибку, твоей голове грозят неприятности. Было бы очень жаль, — добавил он, подмигнув Лилиан, — ибо она хорошо работает на том месте, где находится.

Лилиан взглянула на Дианкехта. Он говорит серьезно или смеется над ней?

Дианкехт снял легкий ларец со спины своего скакуна.

— Здесь ее одежда. Ей надо будет переодеться к банкету. Через час до начала торжества она сойдет вниз вместе с остальными придворными и примет участие в празднестве.

Лилиан осторожно открыла ларец и взглянула на наряд из золота и серебра. Когда она закрыла его, у нее чуть подрагивали руки.

— Не забудь, что ей предстоит открыть бал. Она хорошо танцует?

— Просто изумительно.

Дианкехт, вопреки своей надменности, на мгновение уступил слабости, показав, что тоже может чувствовать.

— Я хочу, чтобы ты знала, несмотря ни на что… я сожалею о том, что случилось.

Лилиан промолчала.

— Все, что касается судьбы твоей подопечной, заслуживает сожаления.

Гофмейстер чувствовал себя неуютно, как все, кто хотел проявить сочувствие к Лилиан или протянуть ей руку помощи.

— Тут нет ничего неожиданного, я знала, что так произойдет.

— Если хочешь… я замолвлю за тебя словечко перед Финваной.

Лилиан тут же окаменела.

— Может, он станет добрее?

Дианкехт отрицательно покачал головой.

— Власть ожесточила его. Он лишен чувств.

У Лилиан еще оставалась надежда.

— Всегда найдется какой-нибудь выход.

Дианкехт посмотрел на нее с любопытством.

— Я восхищен тобой. Я всегда восхищался твоим мужеством.

Лилиан притворилась глупой, что она всегда успешно проделывала, когда кто-то смущал ее. А гофмейстер начинал смущать ее.

— И фиалковый цвет тебе так идет… — добавил галантный придворный с медовой улыбкой.

— Спасибо, — пробормотала фея, опуская голову перед льстивым аристократом.

Однако стыдливость феи не заставила гофмейстера молчать, наоборот, она окрылила его.

— Наверно, мы могли бы лучше узнать друг друга. Ты откровенна, я тоже откровенен, у нас есть все причины, чтобы утешить друг друга.

Лилиан с трудом сглотнула. Чем дальше она от излияния чувств гофмейстера, тем лучше. Ведь он такой сердцеед!

— Сейчас я не могу, меня обременяет печаль, как вы понимаете…

Дианкехт отреагировал на дерзкую выходку Лилиан, произнеся хрипловатым голосом:

— Ты права, сейчас не лучшее время…

Лилиан нужен был нестандартный ход. Ей не следовало наживать новых врагов. Она подняла голову, моргнула раз, еще раз и как бы невзначай произнесла:

— Хотя, быть может, на балу…

Дианкехт затаил дыхание.

— Да?

— Я сохраню для вас танец.

Гофмейстер улыбнулся во весь рот.

— Это доставило бы мне удовольствие.

Фиалковая фея быстро стала крохотной и исчезла до того, как он высказал свое пожелание:

— Первый вальс!

Марина

Что-то влажное, горячее и липкое скользнуло по ее лицу. Открыв глаза, Марина мгновенно заметила рядом со своей подушкой огромную жабу. Крик девушки прозвучал на всю улицу и разбудил Цицерона, который жил в трех кварталах от ее дома.

Оба сицилийца тут же начали колотить в дверь, пока до смерти перепуганная Марина не открыла ее и не указала рукой на кровать, закрыв глаза.

— Жаба!!! — воскликнула она, дрожа от отвращения.

— Где? — в один голос спросили итальянцы.

Повернувшись, Марина обнаружила, что никакой жабы нет, и хотя искала она ее изо всех сил, та словно испарилась, а Марина предстала в глазах окружающих отъявленной лгуньей.

Но ведь она видела жабу, та была зеленой, липкой и отвратительной. Но куда-то делась.

Марина коснулась своего лица, еще покрытого беловатой слизью.

— Смотрите, это от нее.

Салваторе погрозил девушке указательным пальцем.

— Если ты из-за такой глупости разбудила бедную миссис Хиггинс, тебе это дорого обойдется!

Марина молчала и молилась, чтобы противная миссис Хиггинс оказалась еще и глуховатой.

— Ты можешь быстренько приготовить нам завтрак, — заявил Пепиньо.

— Сначала я должна принять душ и одеться! — перешла к обороне Марина.

— Принять душ? — удивились итальянцы, которые, видно, не знали, что такое вода, судя по коричневатому оттенку их кожи.

— Мы, испанки, всегда принимаем душ, — очень гордо заявила Марина, защищая известную национальную особенность, которую она разделяла в полной мере.

А поскольку сейчас на Марине осталась слюна жабы, то, конечно, она забыла о лени, спеша ее смыть.

Она снова закричала от боли, когда вода перескочила от ста градусов — точки кипения — до нуля — точки замерзания. Марина почти все время то обжигалась, то замерзала.

Она завернула кран, и когда стала искать полотенце, обнаружила, что оно исчезло.

На этом утреннее безумие не закончилось. Ее одежда покинула чемодан и расползлась по всему дому. Завернувшись в вышитое цветами постельное покрывало, девушка обнаружила свои туфли в холодильнике, шорты в микроволновой печи, брюки на вешалке у входа, а нижние рубашки в чулане.

От изумления Марина лишилась дара речи. Это дело рук пикси? Лилиан и не думала отвечать на ее вопросы. Так что под градом упреков двух подозрительных голодных постояльцев, ожидавших в столовой, Марина собрала свои вещи и заперлась в комнате, предварительно осмотрев все отверстия, шкафы и углы.