Мать моя — колдунья или шлюха - Татьяна Успенская

12

А как же Павел?!

Забыла его мать?

Был он здесь сегодня? Видел лицо матери? Слышал то, что говорил Игрок? Если слышал, согласен он с ним?

Хожу взад-вперёд по совей комнате.

— Это твои отношения с Богом и сатаной, я не собираюсь ни в чём мешать тебе. И не ревную тебя ни к кому. Как можно ревновать солнце, воздух? Я знаю тебя лучше, чем все твои знакомые вместе взятые, ты со мной откровенна, ты доверяешь мне. Ты свободна. Живи так, как тебе надо.

Павел здесь, со мной и с матерью.

В эту ночь я сплю без снов. И весь следующий день проживаю без вопросов и эмоций.

В тот день мы после уроков смотрели хоккей у него дома.

Носятся большие мужчины на коньках, клюшками гоняют по люду шайбу.

И не только мы с Пашкой, миллионы взрослых и детей сидят перед телевизорами и смотрят эту игру — сколько раз и в чьи ворота загонят клюшками большие мужчины маленькую шайбу.

Мне давно бы уйти. Но Пашка всё время подключает меня к своим переживаниям.

— Ты видел?! — Он подгоняет хоккеистов, кричит истошно «Шайба!», что означает «Гол!», вскакивает, когда шайбу забивают в ворота, и скачет козлом, хлопая себя по ляжкам! Его вопли сливаются с воплями стадиона.

— Ты видел?! — кричит он истошно. — Прямо из-под носа увёл! Наши ведут! Наши, слышишь?!

Домой я попадаю поздно. Еду матери приготовить не успеваю. И уроки сделать не успеваю.

Мама приходит с Игроком.

Игрок водрузил на стол большую бутылку, пузатую внизу и сужающуюся к пробке.

— Пить будем, гулять будем. Рыбку достал, объедение!

Он сам принёс из кухни рюмки.

Точно вчера было. «Как же ты, Амалия, живёшь без рюмок, хоть Новый-то год нужно встретить!» «Какой Новый год? Вся жизнь — один год…» — сказала тогда Павлу мать. Но Павел купил рюмки, те, что сейчас у Игрока в руках!

Цвет у вина — жёлто-золотистый, и рубашка у Игрока — жёлто-золотистая.

— Из лучшего винограда! Чистый продукт. Если уж пить, то без дураков, самое-самое лучшее… люкс! За твою красоту пью. За праздник встречи пью, Амалия!

Мать пригубила вино.

— Э, так не годится. Играть, так играть без обмана.

— Но играть хочешь ты. Я-то вовсе не хочу играть.

— Да что ты говоришь? — Поза победителя, вытянутая рука, в ней рюмка. — Это ты-то не играешь? Не-ет, ты играешь, правда, свою игру! И твоя игра похлеще моей! Ты сети расставляешь, ловишь нас, дураков. Не я тебя выбрал, ты — меня. Разве не игра?

— Это как же я тебя выбрала? — Но тут же мать усмехается: — Может, ты и прав. Захотелось поближе рассмотреть, уж очень ты не походишь на остальных!

. — Ура! По крайней мере, ты — честная, и это уже интересно. Значит, ты играешь свою игру, а я свою. Только твоя от меня скрыта, а моя — вот она: погулять сегодня в своё удовольствие, поймать миг удачи, не каждый же день держишь в руках жар-птицу и тонешь в её глазах! А может, ты хочешь свои карты мне открыть? Давай! Я с удовольствием загляну в них! Не дури, Амалия, уж позволь себе улыбнуться! Вижу же, хочешь. И поднимай бокал! — Он вскидывает руку с рюмкой. — Пью за твою игру! Уважаю чужую игру. Принимаю чужую игру. Может, и разгадаю… — Он склоняется к матери, чокается рюмкой о рюмку, рождая звон, и, закинув голову, пьёт. Пьёт медленно, причмокивая, смакуя, и видно — не просто пьёт, проживает вино! Когда же наконец глотает, говорит: — Солнце, ветер, полынный дух, дождь… я побывал в том винограднике!

Слов у Игрока много, и они — весёлые. В моей жизни слова портили всё, разрушали… а тут… я тоже увидел тот виноградник, хотя никогда виноградников не видел. Слова Игрока, как краски на уроках рисования, рисуют картину, и слова его все, до одного, нужные. Пчела кружит над виноградинами, ягоды вижу. Солнце вижу, дождь — они вместе с солнцем растят виноградины. Даже ветер ощущаю. С полынью хуже — не видел её и запаха не знаю, вместо неё нюхаю резеду.

— Расскажу тебе притчу, — говорит Игрок без паузы. — Шла по дороге босая женщина. — Я вздрогнул: мать по своей дороге идёт босая. — Навстречу ей старик. Спрашивает: «Почему идёшь босая, когда на улице мороз, снег коркой?» «Ноги у меня так горячи, — отвечает женщина, — что только к снегу им и прикасаться!» Догадалась, каков смысл у той притчи? — Игрок смеётся. — Давай ещё по одной. Эта уже нашла свой путь. Теперь хочу до другого уровня дойти.

— Притча твоя простая, — говорит мать. — Голову над ней ломать не нужно. Человек изнутри живёт, а не снаружи, и, когда ему жарко, ему не важно, снег или тёплая земля. А вот «уровень» интересно. И какие-такие уровни ты проходишь?

— Видишь, и я тебя могу чем-то задеть, — смеётся он. — Один миг у нас с тобой в распоряжении, ну-ка, давай проживём его как положено. — Он достаёт из портфеля магнитофон и щёлкает, включая. Музыка совсем не такая, к какой я привык в нашем доме, эта может и мёртвого поднять, даже мои ноги сами начинают приплясывать, и тело выделывает какие-то странные движения. — Вставай-ка. Что же тогда жизнь, если не радость? Сыграй свой праздник. — Он осторожно поднимает мать и неожиданно лёгким, быстрым движением, которое я не успеваю заметить, поворачивает вокруг себя. И мать движется, в такт музыке. И снова угадывается улыбка на её лице.

И я скачу! И из меня вылетают и распадаются звуками все вопросы! Я улыбаюсь? И Пашка, мне кажется, тут, пляшет со мной — скачет рядом. Мелькают его руки в цыпках, ноги он задирает чуть не до носа.

Когда я снова смотрю на мать, она так же, как и я, несётся по комнате. И волосы её не успевают лечь на своё место, бьют по лицу. А ведь раньше я не замечал её волос, спускаются по спине и спускаются, теперь же они, пушистые, светлые, вылетели из-за спины, укрыли её лицо и плечи.

Но вот вместо материнского — лицо Игрока. Подковка, сверкающая влажными зубами, лучи от неё, разбежавшиеся в разные стороны. Он подстукивает каблуками в такт музыке, добавляя ей новую окраску, подщёлкивает пальцами и подпевает. Я задохся, а он — нет, слова выскакивают из него отдохнувшие, лёгкие, будто и не под ритмом он, и не скачет, как сумасшедший. Только всё время он — лицом к матери, глаз с неё не сводит.

— Поймали! Наш миг! — Теперь они стоят друг перед другом, раскрашенные в миллионы оттенков, красного и розового, материны волосы снова за спиной, и — улыбка, которая уже родилась, но ещё не захозяйничала на лице. — Жизнь — движение, жизнь — праздник! — Голос Игрока чуть дрожит. Он протягивает руки к матери, а она отступает.

Почему не отступает она перед теми, кто ей и мне не нравится, а перед этим отступает, хотя он ей нравится?

И вдруг ощущаю в себе… предательство.

Павел притулился к матери сбоку. Вот почему мать отступает от Игрока, а с другими идёт в постель. То, что происходит с ней сейчас… причинило бы Павлу боль?