С птицей на голове (сборник) - Юрий Петкевич

— Зачем он здесь? — не могла понять, а я не стал объяснять и, чтобы отвлечь ее, спросил:

— Ну, так чего же рыдал дядя Вася?

— Не знаю.

— А потом не спрашивала? — допытывался я. — Что было потом, когда пришли домой?

— За ужином поругались.

— Из-за чего?

— Как всегда, из-за какой-то ерунды, — махнула Маруся рукой, — даже не помню. Да, дядя опять стал вспоминать деревню, а я ему: «Ну сколько можно?»

Я оглянулся на светящиеся от горя лица родителей утонувшего мальчика, а потом посмотрел на Марусю, увидел, как она счастлива, как ветер треплет ее мокрые волосы и она, улыбаясь, кусает их, и я пожалел дядю Васю.

— Не понимаю, — проговорил я, — зачем ты выходишь за него замуж, если вы ругаетесь каждый день, а что будет потом?

Маруся пожала плечами, будто и она не понимает; будто удивилась самой себе, подняла на меня глаза и тут же опустила. В тени от упавших со лба кудрей ее глаза казались черными, как сливы, но просияло из-за туч солнце, и в его лучах, когда Маруся взглянула на меня, зрачки ее сузились, а за ними рыжая бездна.

— Не понимаю, — повторил я, — как можно выйти за старика?

— Кстати, и я уже не та, — взгрустнула Маруся. — Ты забыл, Гриня, что мне скоро на пенсию?

— У тебя ни одного седого волоса, — заметил я. — Ты могла бы выбрать кого и получше — хотя бы того, кто забрал на речке твой платок.

— Не хочу об этом вспоминать! — встрепенулась Маруся, когда совсем недавно с восторгом рассказывала.

— Все равно, — подхватил я ее кричащий тон, — не могу понять, зачем выходишь за дядю Васю?!

— Куда ты спешишь?! — взмолилась Маруся и, когда я споткнулся на гладком асфальте, прошептала мне в ухо: — Я забеременела.

Я не знал, что ей ответить; тут раздался за деревьями душераздирающий крик: аааааааааа! Этот крик раздался еще прежде, чем Маруся зашептала мне в ухо: забеременела; и, когда рядом: аааааа, — я едва разобрал, что она прошептала, и даже подумал — почудилось.

— Кто это кричит? — оглянулась Маруся.

Я перебежал через дорогу и увидел на другой стороне железнодорожных путей на крыльце магазина какого-то человечка, который и начал: ааааа, но не мог остановиться. Сначала я подумал, что ему плохо, что у него что-то с сердцем; вот-вот он упадет с высокого крыльца магазина, со ступенек, но бедняга все тянул: ааааа… Только сейчас я заметил, как тучи вдруг разошлись и вовсю сияет солнце, и я догадался — выйдя из магазина, человечек этот огляделся, и душа у него запела: аааааааа!!!

— Эй, ты! — запрыгал через рельсы милиционер: — Что — ааааа?! Опять?

— Что там такое? — догнала меня Маруся.

— Пьяный, — объяснил я, глядя, как несчастного свели с крыльца.

— Ладно, я домой, — сказала Маруся. — А ты?

— В магазин.

Я поспешил через переезд на железной дороге и у магазина наткнулся на дядю Васю. Я сразу понял, что он не просто так здесь. Увидев меня, он вздрогнул, хотел отвернуться, но было поздно.

— Вы ищете Марусю? — спросил я у него. — Пришла ко мне утром и попросила сходить с ней на речку за платком.

— Нашла?

— Не нашла, — пробормотал я. — Кстати, давно вы у нас дома не были, и мама часто спрашивает о вас. Может, зайдете?

— В следующий раз, — пообещал дядя Вася, а я, когда посмотрел ему в глаза, невольно вспомнил, как он рыдал вчера, и опять пожалел дядю. И он на меня посмотрел, увидел, что я пожалел его, и вдруг, открывая сердце, начал: — Поехал в деревню, встретил женщину — она меня знает, а я ее не могу узнать. Но она вспомнила про тебя, Гриня, и я сразу же узнал Марусю и не поверил глазам, как она расцвела…

Дядя Вася не это хотел сказать, но не находил слов.

— И Маруся мне проболталась, как встретила вас в деревне, — брякнул я, лишь бы не молчать. — Что было потом — не знаю, но я вас поздравляю!

Я сказал это и подумал, зачем еще брякнул: поздравляю! И добавил:

— Ничего не понял, когда она проговорилась, но сейчас, конечно, все понимаю. А вон Маруся идет, — удивляюсь, что возвращается, — наверно, и она вас ищет.

Дядя Вася поспешил к ней навстречу, а я, заскочив в магазин, обнаружил, что не взял деньги. Я повернул обратно и на крыльце решил обождать, пока дядя Вася с Марусей завернут за угол. Магазин на горе — с крыльца видна река; я удивился, какая она сегодня синяя-синяя. Вдруг я осознал, что стою на том самом крыльце, откуда кричал несчастный пьяница: ааааа! И я догадался — выйдя из магазина, он тоже увидел синюю-синюю реку, удивился и заорал: рекааа, но не мог остановиться — и вышло: ааааа! Я так ударил кулаком по перилам, что многие у магазина на площади оглянулись, но только не Маруся с дядей Васей, которые заняты были только собой и своим счастьем. Я успел заметить, как Маруся ухватилась за дядю Васю, и они под руку направились вниз по улице. И, когда они заворачивали за угол, еще успел подсмотреть, как Маруся дяде Васе в глаза заглядывает.

Вернувшись домой, я поинтересовался у мамы:

— Сколько Марусе лет?

— Ей уже скоро на пенсию.

— Разве может женщина в таком возрасте забеременеть? — удивился я и тут же добавил: — Впрочем, у нее ни одного седого волоса и кожа на теле гладкая, как у девушки…

Мама не изумилась, что Маруся забеременела, но осторожно спросила:

— Откуда ты знаешь, что у нее кожа на теле, как у девушки?

— Мы же вместе ходили купаться, — ответил я, — когда у нее украли кошелек.

— Ладно, — махнула рукой мама. — Там кто-то пришел — иди посмотри!

— Никого нет, — прислушался я.

— Ты собирался в деревню, — вспомнила мама. — Купил краску?

— Забыл деньги, — спохватился я. — А какого цвета купить?

— Ты разве не помнишь, каким цветом папа красил?

— А почему голубым? — задумался я.

— Небесным, — пояснила мама. — Иди посмотри — там кто-то пришел!

Хотя в доме ни малейшего звука, я выбежал на кухню и увидел в приоткрытых дверях цыганку. Выпроводив ее, выглянул в окно. Она пошла дальше по улице, пока опять не завернула к кому-то в калитку. Я опомнился и стал собираться в магазин, но цыганка не выходила у меня из головы. Если я не услышал, как она прокралась, то разве могла услышать мама, которая не раз жаловалась, что у нее уши онемели. И я сейчас догадался — мама не услышала, а почувствовала, что кто-то вошел в дом. У меня очень тихо стало в душе, когда я это понял.

Я побрел обратно в магазин и встретил дочку дяди Васи.

— Нашли платок? — спросила она.

— Откуда ты, Улечка, знаешь про платок?

— Мне, — говорит, — через стенку все слышно…

— А-а-а, — покачал я головой, глядя на Улечку, — ты не можешь смириться с тем, что твой папа собирается жениться на Марусе, но он же с ней счастлив. Постарайся и ты полюбить ее. Она же тебя, маленькую, на саночках катала.

— Откуда ты знаешь, что Маруся меня на саночках катала, если тебя тогда на свете еще не было? Зачем она это тебе рассказала? — удивилась Улечка и заглянула мне в глаза: — А что у тебя было с ней?

— А что у меня может быть с ней? — рассердился я. — Разве ты не знаешь, насколько она меня старше?

— Тогда почему же она к тебе ходит?

— Она не ко мне ходит, а к маме, — объяснил я. — Марусина мама и моя дружили с детства, и я тут ни при чем…

2

На крыльце, прямо над дверью, какая-то птичка свила гнездо и, когда я открыл дверь, вспорхнула над головой. После яркого на улице солнца в доме сумрачно — в окнах стена высохшего на корню бурьяна. Я сбросил с плеч рюкзак, поспешил распахнуть окна и выскочил на крыльцо, чтобы вздохнуть. Уже забыл о птичке, которая свила над дверью гнездо, и она опять вспорхнула над головой. Я вздохнул на крыльце и вернулся в дом. Уже давно в нем никто не живет; воздух затхлый, но из раскрытых окон повеяло пьяной, одуряющей свежестью. Я достал из рюкзака банку с краской, кисти; переложил в старую сумку и снова на улицу.

Посередине улицы прошлогодняя трава по пояс, лишь возле покосившихся заборов протоптаны тропинки. Я выбрался со своего краю на тропинку и побрел на кладбище. Родные упокоившиеся лежали все рядом. Я сразу к папе, помолчал у его могилы — никак не могу свыкнуться, что он здесь. Недавно, перед радоницей, я приезжал сюда; тогда все было вокруг голо и грустно, а сейчас начинает зацветать черемуха и уже весело. Я покрасил ограды и бабушкины и дедушкины цементные памятники в небесный цвет; не успел оглянуться — уже солнце заходит.

За кладбищем — озеро; сел на берегу и стал смотреть на закат. В последних лучах на горке церковь — ниже уже тень и в траве роса. Еще до войны, когда начали организовывать колхозы, с церкви сбросили луковку с крестом — и за эти годы на ее стенах выросли березки. Вспомнив про луковку, я перекрестился. Поднявшись с берега, направился к церкви и вдруг почувствовал, что не один здесь; обмер, прислушиваясь, — ни звука, и, никого не видя вокруг, испугался. Я побрел вдоль берега и вернулся домой огородами, зарастающими лесом.