Социология вещей (сборник статей) - Коллектив авторов

Введение этого различения явилось великим достижением Торстена Веблена (1899). О нем свидетельствуют нарративные конвенции таких изданий, как «Hello!». Верно, однако, и то, что не все вещи, которым находится место в экспрессивном порядке, существуют и в ассоциированном с ним практическом порядке. Как отмечал Веблен, породы собак, некогда выведенные для охоты, могут утрачивать свою изначальную функцию, превращаясь просто в атрибуты стиля. Что же до социальных мотивов, окружающих материальные предметы, думаю, они чаще всего говорят о приоритете экспрессивного строя над практическим (Harré, 1993: 192–203). В данной работе я не стану останавливаться на этом вопросе.

Вся социальная жизнь есть не что иное, как символические обмены, а также совместное конструирование смыслов и управление ими; это относится и к смыслам вещей. Лишь будучи определенным образом проинтерпретированными, и став частью человеческого нарратива, материальные сущности приобретают социальную релевантность. Интерпретации же нуждаются в грамматиках, обладающих исторической и культурной спецификой. Выготский (1986) показал, как определенные грамматики переходят из поколения в поколение, что обеспечивает сохранение на протяжении нескольких веков одних и тех же интерпретаций. Это порождает иллюзию, будто сохраняемое есть некая вещь, столь же реальная, сколь реальна, например, ограничивающая какую-нибудь территорию горная гряда. Возьмем, например, деньги. Выпуск банкноты, использование ее, есть всего лишь перформативный акт, обещание. В этом деньги не отличаются от вина для причащения, дорожного знака и пр. Все эти вещи являются социальными объектами только внутри динамически меняющихся рамок (frames) сюжетных линий. Они – самый эфемерный и «невидимый» продукт из всех действительно реальных продуктов человеческой деятельности, они – нарративы, имеющие хождение лишь при определенной социальной организации. Согласно винодельческому нарративу, шампанское – это ферментированный виноградный сок. Подаваемый с икрой, он являет собой воплощение величия, в соседстве же с пастушьей запеканкой он свидетельствует лишь о претенциозности.

Перевод с английского Ирины Мюрберг

Литература

Bourdieu, P. (1973) The Berber House’, ch. 18 in M. Douglas (ed.) Rules and Meanings. Harmondsworth: Penguin Books.

Foucault, M. (1986) Discipline and Punish. Harmondsworth: Penguin Books.

Gibson, J. J. (1979) An Ecological Approach to Visual Perception. Boston, ma: Houghton Mifflin.

Goodman, N. (1978) Ways of World Making. Indianapolis, in: Hackett.

Harre, R. (1993) Social Being, 2nd edn. Oxford: Blackwell.

Propp, V. (1968 [1925]) The Morphology of the Folk Tale. Austin, tx: University of Texas Press.

Sabat, R. (1994) ‘Excess Disability and Malignant Social Psychology: A Case Study of Alzheimer’s Disease’, Journal of Community and Applied Social Psychology 4: 157–66.

Veblen, Т. (1899) A Theory of the Leisure Class. New York: Macmillan.

Vygotsky L. S. (1986) Thought and Language. Cambridge, ma: MIT Press.

Игорь Копытофф

Культурная биография вещей: товаризация как процесс[138]

Я хотел бы выразить благодарность Арджуну Аппадюраю и Барбаре Клармон Копытофф за дискуссии, из которых родилась эта статья. Ее окончательная версия во многом сложилась благодаря замечаниям и предложениям, с которыми выступили Джин Адельман, Сандра Барнс, Мюриэл Белл, Джаян Пракаш, Колин Ренфрю и Барбара Херрнстайн Смит.

Для экономиста товары просто «есть». Определенные предметы и права на них создаются, существуют и могут наблюдаться в процессе циркуляции по экономической системе, в ходе которой они обмениваются на другие предметы, обычно на деньги. Такое представление задает рамки для определения товара с позиций здравого смысла: товар – это вещь, обладающая потребительской и меновой стоимостью. Данного определения нам хватит для освещения ряда предварительных вопросов, поэтому ненадолго примем его, а в дальнейшем разовьем, насколько позволит предмет разговора.

С точки зрения культуры, производство товаров является культурным и когнитивным процессом: товары следует не только произвести физически как вещи, но и маркировать в координатах культуры как вещи определенного рода. Из всего диапазона предметов, наличествующих в обществе, лишь некоторые получают право называться товарами. Более того, один и тот же предмет может считаться товаром в один период времени и не считаться им в другой. И, наконец, один и тот же предмет может одновременно являться в глазах одного человека товаром, а в глазах другого – нет. Подобные изменения и разногласия при оценке того, является ли вещь товаром, свидетельствуют о существовании моральной экономики, которая скрывается за объективной экономикой, выражающейся в зримых сделках купли-продажи.

О людях и вещах

Современная западная мысль (в большей или меньшей степени) считает само собой разумеющимся, что вещи – физические объекты и права на них – совокупно образуют естественную вселенную товаров. На противоположный полюс мы помещаем людей, представляющих естественную вселенную индивидуальности и уникальности. Такое концептуальное противопоставление индивидуализированных людей и товаризованных вещей – идея современная и, в культурном плане, доселе неслыханная. Люди могут становиться товаром и становились им снова и снова, в бесчисленных обществах в течение всей истории, посредством широко распространенных институтов, известных под общим названием «рабство». Поэтому логично рассмотреть идею товара в контексте рабства.

В прошлом рабство нередко определялось через обращение с людьми как с собственностью или, согласно некоторым аналогичным определениям, как с объектами. В последнее время заметен отход от подобных биполярных представлений в сторону процессуальной точки зрения, согласно которой за основу социальной идентичности раба принимаются маргинальность и двусмысленность его положения (см.: Meillassoux 1975; Vaughan 1977; Kopytoff and Miers 1977; Kopytoff 1982; Patterson 1982). В этой перспективе рабство рассматривается не как фиксированный и однозначный статус, а как процесс социальной трансформации, состоящий из ряда последовательных фаз и изменений статуса, который иногда объединен с другими статусами (например, со статусом усыновленного), такими, какие у нас на Западе считаются совершенно не связанными с рабством.

Рабство начинается с захвата или продажи, когда индивидуум лишается своей предыдущей социальной идентичности и становится неличностью – предметом, фактическим или потенциальным товаром. Но процесс на этом не заканчивается. Раб покупается каким-то лицом или группой лиц и включается в состав принимающей группы, в рамках которой вновь социализируется и обретает личность, получая новую социальную идентичность. Раб-товар по сути приобретает новую индивидуальность, получая новый статус (причем порой достаточно высокий) и уникальное сочетание личных взаимоотношений. Короче говоря, в ходе этого процесса раб удаляется от простого статуса рыночного товара, приближаясь к статусу уникального индивидуума, занимающего конкретную социальную и личную нишу. Однако раб обычно остается потенциальным товаром: он по-прежнему имеет потенциальную меновую стоимость, которая может быть реализована при перепродаже. Во многих обществах то же самое было верно и в отношении «свободных», которые могли быть проданы при определенных обстоятельствах. В той степени, в которой все члены подобных обществ имели меновую стоимость и могли становиться товарами, товаризация в этих обществах, очевидно, в культурном плане не ограничивалась одним лишь миром вещей.

Таким образом, биография раба представляет собой процесс выхода из заданного социального окружения, за которым следует товаризация, а далее происходит прогрессирующая уникализация (то есть растоваривание) в новом окружении, с возможностью дальнейшей ретоваризации. Как свойственно большинству процессов, последовательные фазы перекрывают друг друга. Фактически раб однозначно является товаром лишь в течение относительно короткого промежутка времени между захватом или первой продажей и обретением новой социальной идентичности; в процессе постепенной инкорпорации в состав принимающего общества раб лишается свойств товара и приобретает свойства уникального индивидуума. Такое биографическое рассмотрение порабощения как процесса предполагает, что товаризацию других вещей также было бы полезно рассматривать с аналогичной точки зрения, то есть в контексте культурного формирования (cultural shaping) их биографии.

Биографический подход

В антропологии известны различные подходы к биографии (см. обзорную работу: Langness 1965). Можно работать с фактической биографией, а можно сконструировать типичную биографическую модель из случайным образом отобранных биографических данных, как принято в общей этнографии в отношении стандартного Жизненного Цикла. Несколько большие требования предъявляются к теоретически нагруженной биографической модели. Она основывается на достаточном числе реальных историй жизни, определяя рамки тех биографических возможностей, которые доступны в соответствующем обществе, и исследует то, каким образом эти возможности реализуются в жизни людей из различных социальных слоев. Кроме того, рассматриваются идеальные биографии, которые считаются желательными моделями в данном обществе, и определяется разница между этими моделями и реальными биографиями. Как заметила Маргарет Мид, один из способов понять культуру – выяснить, какая биография в ней считается примером успешной социальной карьеры. Очевидно, представления о хорошо прожитой жизни в африканском обществе отличаются от того, что понимают под хорошо прожитой жизнью на берегах Ганга, в Бретани или среди эскимосов.