Трудная профессия: Смерть - Mirash

Во всяком случае, уборка мне вполне доступна, мрачно подумала я. Хотя бы помыть полы пора. Но сначала нужно переодеться, — когда я попала в больницу, наставница вынуждена была купить мне спортивный костюм, теперь он служил мне домашней одеждой. Раздеваясь, я сунула руку в карман и наткнулась на осколок банки, о котором успела забыть. Села на пол рядом с кроватью, закатала рукав свитера и посмотрела на оставленную им царапину. Кровь, конечно, уже запеклась неровными маленькими пятнами по линии.

В крови есть что-то завораживающее, пугающее и привлекательное одновременно. Я видела огромное количество крови. Меня не переставало поражать, как много ее в человеке и как легко она вырывается из тела, если дать ей такую возможность. Я прочертила осколком вторую красную полосу на руке, полюбовалась на алую линию капель, потом бросила осколок на подоконник и принялась за полы.

На улице в последние недели существенно потеплело и жена Некруева с сыном стали регулярными гостями лаборатории. Они приходили вечером, забирали отца семейства с работы и пешком через парк направлялись домой, — погода уже позволяла. Олежек питал ко мне совершенно необъяснимые теплые чувства, каждый раз бурно радовался, обнаружив меня в лаборатории, и немедленно пытался втянуть в какую-нибудь игру. Я отвечала ему абсолютной взаимностью, этот малыш заставлял меня хотя бы в эти немногочисленные минуты чувствовать радость и забывать о проблемах.

Больше всего удовольствия нам обоим доставляли редкие моменты, когда родителей удавалось сплавить из лаборатории и вместе полазить по столам и под ними, вытереть штанами вековую пыль за шкафами и попрыгать на диване. Некруевы вскоре удивленно обнаружили и долго пытались найти логичное объяснение, почему их ребенок называет меня «тетьсметь». Я прикусила язык и попыталась переучить его на «тетю Ксюшу», но тщетно, осталась тетьсметью. Впрочем, я просто удивленно округлила глаза и все решили, что «дите само себе придумало».

— Ксюша, не посидишь с Олежеком? — улыбаясь, попросила Ольга Валерьевна.

— Да, конечно.

— Спасибо огромное, я на полчасика в магазин.

Спровадив маму, мы с Олегом переглянулись и направились к любимому столу с пробирками. В последнее время мы играли чистыми пробирками, аккуратно перекладывая их из подставки в подставку и наполняя водой. Меня до глубины души поражало коварство ребенка, с абсолютно равнодушным видом проходившего мимо пробирок, если в помещении был кто-то кроме нас. Кто только сказал, что такие маленькие дети ничего не понимают и не умеют хитрить? Правда, в этот раз нас засекли, Виктор Андреевич вернулся раньше запланированного, я не успела спрятать улики.

— Что здесь происходит?

— А… мы играли…

Сейчас получу, поняла я, увидев сходящиеся на переносице брови.

— Папа! — возмущенно встрял Олег, и невнятно, но вполне расшифровываемо добавил:

— Смотьи! Опыть! — тут уже удивились мы оба. А он тем временем уверенно сливал воду из разных пробирок в одну, приговаривая:

— Еактив, и еактив, и еактив, мефаем…. - поболтал пробиркой и добавил с придыханием — еаксия!

«Еаксия» дошла до конца: зрители со смехом выпали в осадок.

В конце апреля я подхватила простуду и почти неделю провела дома. После выхода на работу и учебу получила нагоняй от Виктора Андреевича за отсутствие справки. Заодно вспомнили, что справку из больницы, где я лежала с переломом, я тоже не принесла. Пришлось ехать в больницу, брать официальную бумажку и нести в учебную часть, а там выслушивать массу неприятных вещей о себе.

В середине мая было очередное дежурство группы, наставница снова поставила меня в пару с Джуремией во второй день дежурства. В этот раз ситуация накалилась до предела, еще до рассвета между нами возникла драка. Наставница отправила меня домой и довела дежурство до конца, а на следующий день заставила дежурить снова, уже вместе с Луззой. Лузза не была в восторге от ее решения, но подчинилась, за время дежурства мы обменялись от силы парой десятков слов. Кровь, боль, страдания, кровь, боль, страдания, кровь… После дежурства я была готова отдать все, что угодно, за стакан водки. Всю ночь я просидела в душевой с осколком стекла, валявшимся до этого на подоконнике, со злостью и отчаянием располосовывая ноги и руки: физическая боль помогала хоть немного отвлечься от всего остального.

Шла последняя неделя перед сессией, время получения допусков до зачетов и экзаменов — с чем у меня были очевидные проблемы. Предстоял очередной тяжелый день, два практических занятия, лекция и семинар. Первое занятие вела Топотова. Она уже приняла у меня значительную часть работ, неизменно морщась при виде результатов, но отмечая «прогресс».

— Это никуда не годится, — вернулся бланк к четвертому упражнению. — Это… ладно, не так плохо, зачтено. Третью работу ты не доделала, перечитай еще раз задание и доведи, наконец, до конца. Садись, работай.

К концу занятия мне удалось сдать третью работу, четвертая все никак не давалась. Топотова махнула рукой и с любимой фразой про необходимость последовательности в действиях принялась мне помогать. В конце занятия я получила допуск до экзамена. Следующую пару вела Стеклова, с работами по этой дисциплине у меня было лучше, чем по всем остальным, — именно в этой области мы работали с Некруевым над моей курсовой и заодно прорабатывали практические задания. Впервые за все время моего обучения у преподавателя не было ко мне претензий — работы были слабые, но вполне зачетные. Еще один допуск в копилку, пусть и без энтузиазма поставленный.

Далее следовала лекция Некруева, завершающая цикл. Вересная получила от него список вопросов для размножения. Меня, разумеется, никому не пришло в голову спросить, нужна ли копия — зачем бы? Однокурсники устали со мной ссориться, а я перестала нарываться, но в целом отношения не изменились, никто из них не верил в мою учебу, считая все потуги лишь попыткой прикрыть безделье. А значит и вопросы мне не нужны. Ничего, список Виктор Андреевич положит на стол, улучу момент и перепишу, если сам к тому времени не даст.

После лекции — короткий набег за кофе в лабораторию и смазанные поздравления для Набоковой — у нее юбилей. После большой перемены — семинар у Подбельской. На семинарах я в принципе всегда молчала, но у Подбельской молчание становилось клиническим, я ничего не могла поделать. Могла выучить ответ наизусть, но все равно не способна была выдавить из себя хотя бы слово. Конечно, Лариса Степановна злилась и ставила мне бесконечные минусы в таблице успеваемости.

— Мягкова, выйди перед аудиторией.