Генетика этики и эстетики - Владимир Эфроимсон

Насколько быстро ослабеют тысячелетние традиции населения Китая, Индии, Латинской Америки, предсказать трудно. Но резкого падения рождаемости пока не избежала ни одна цивилизованная страна, начиная хотя бы с древней Греции и Рима.

7.5. К подлинной истории дарвинизма и социал-дарвинизма

«Теории», оправдывающие социальное неравенство, возникали везде, за тысячелетия до Дарвина. Общеизвестна легенда о патриции, уговорившем плебс подчиниться ссылкой на то, что голове (т.е. сенату) самой природой суждено думать, а рукам и ногам (т. е. плебсу) — трудиться. Рабовладение считалось явлением вполне естественным в древнем мире, и за исключением тех периодов, когда завоевания поставляли империям громадное количество рабов, их численность поддерживалась примерно таким правилом: рабыня, родившая троих детей, отпускается на свободу. Дети, разумеется, оставались хозяину. Существовали и правила типа: а) раб — говорящее животное, б) раба надо использовать так, чтобы он проработал 8 лет. Редкостным, почти нетерпимым исключением был еврейский народ, одной из величайших заповедей которого было: «Помните, что мы рабами были в Египте». Рабовладение в Иудее существовало, но с ограничениями: 1) раб через 7 лет получал свободу, 2) раб мог требовать свободу, если хозяин ударил его. 3) раб мог требовать свободу, если хозяин оставлял его невежественным, т.е. раба нужно было научить грамоте, ибо поголовно все евреи должны были знать Библию. В итоге в Иудее один раб приходился на 20-25 свободных, тогда как в Риме, Элладе и других цивилизованных странах на каждого свободного приходилось по несколько рабов. Вероятно, на этой-то экономической основе возник непримиримый антагонизм между эллинской, а затем римской культурой и иудаизмом, и именно в Иудее возникла мысль о социальной справедливости, идея первоначального христианства.

Идея о национально-расовом неравенстве тоже возникла за тысячелетия до Дарвина, как и идея о естественном превосходстве преуспевающих над неудачниками, богатых над бедными, знатных над чернью. Однако дарвинизму «не повезло», так как он очень быстро был использован как доказательство естественности социального неравенства. При этом за отсутствием «подходящих» мест у самого Дарвина ссылаются на Т. Гексли, сподвижника и комментатора Дарвина. Тем самым и социал-дарвинизму придается известная близость к самому Дарвину. Поскольку в наше время уже редко обращаются к подлинникам и легенда о гекслианском происхождении социал-дарвинизма продолжает держаться, мы приведем здесь, пользуясь книгой «Памяти Дарвина» (Мензбир, 1910), большой яркий отрывок из речи Гексли о естественном отборе, тем более что развиваемые здесь мысли созвучны с идеями Дарвина (но с подлинными, а не приписываемыми ему).

«Люди, живущие в обществах, конечно, также подвержены этому космическому процессу. Так же, как и у других животных, размножение человека совершается безостановочно и влечет за собою жестокое состязание за средства к существованию. Борьба за существование стирает тех, кто менее способен приспособляться к условиям их жизни. Сильнейшие, наиболее самонадеянные стремятся к тому, чтобы попирать слабых. Но влияние этого космического процесса на эволюцию обществ тем сильнее, чем грубее форма их цивилизации. Социальный прогресс является средством, ограничивающим на каждом шагу могущество процесса космического и выдвигает на смену ему другой процесс, который мы можем назвать этическим. Результатом этого процесса может оказаться переживание не тех, кто наиболее приспособлен к общим условиям существования, а тех, кто приспособлен к условиям существования наилучшего, в смысле этическом. ,

Как я уже указывал выше, применение в жизни правил, представляющихся высшими с этической точки зрения, правил, которые мы связываем с представлением о праведности или добродетели, — влечет за собой образ действия, во всех отношениях противный тому, который обусловливает успех в космической борьбе за существование. Вместо безжалостного предъявления требований своей личности эти правила налагают обязанность самообуздания, вместо того, чтобы сметать перед собой или попирать под ногами всякого соперника, они требуют не только уважать своего ближнего, но и помогать ему; они способствуют не переживанию наиболее приспособленного, но приспособлению наибольшего числа к переживанию. Они с негодованием осуждают гладиаторское воззрение на жизнь. Они требуют, чтобы всякий, пользующийся выгодами и наслаждениями жизни в обществе, никогда не упускал из вида своего долга по отношению к тем, кто своими трудами создал это общество, и налагают на каждого члена этого общества обязанность ни одним своим действием не ослаблять связи того целого, в котором ему дозволено жить».

«Уже далеко за нами осталось героическое младенчество нашей расы, когда добро и зло встречались безразличными веселым приветом».

«Мы должны лелеять то добро, которое выпадает нам на долю, и мужественно сносить зло в себе и вокруг нас, с твердым намерением положить ему предел».

Эти слова Гексли, в особенности подчеркнутые нами, ясно показывают, насколько он не только не причастен к социал-дарвинизму, но и решительно противостоял мысли о применении звериных принципов в человеческом обществе. Больше того, мы находим у него, пусть в беглом упоминании, мысль о преимущественном выживании в обществе наиболее этичных.

«В развитии человечества беззастенчивое заявление своего "я", бессовестное наложение руки на все, на что ее можно наложить, упорное сохранение за собою всего, что только можно сохранить, составляющие сущность борьбы за существование, конечно, сослужили свою службу. Своим успехом в диком состоянии человек, конечно, широко обязан тем качествам, которые он разделяет с обезьяною и тигром, — своей исключительной физической организации, своему лукавству, чувству общественности, любопытству и страсти к подражанию, своему инстинкту истребления, проявляющемуся, как только какое-либо сопротивление пробуждает его гнев.

Но по мере того как анархия сменялась социальною организацией, по мере того, как цивилизация стала приобретать цену в его глазах, эти глубоко укоренившиеся и сослужившие ему службу качества превратились бы в недостатки. Подобно многим выскочкам, человек охотно оттолкнул бы лестницу, по которой выбрался в люди. Он охотно убил бы в себе тигра и обезьяну. Но они отказываются ему повиноваться, и это-то незваное вторжение веселых товарищей его буйной юности в правильную жизнь, налагаемую на него гражданственностью, присоединяет новые бесчисленные и громадные страдания к тем, которые космический процесс налагал на него ранее, как на простое животное. И цивилизованный человек клеймит его грехом, и в крайнем случае веревкой или топором препятствует "переживанию" этих "наиболее приспособленных" к условиям давно минувших дней». Выведение родословной социал-дарвинизма не только от Дарвина, но и от Гексли, как можно видеть, в лучшем случае ошибка, в худшем — обман и надувательство.

Часть II. ЭВОЛЮЦИОННАЯ ГЕНЕТИКА ВОСПРИИМЧИВОСТИ К ПРЕКРАСНОМУ

8. ЭВОЛЮЦИОННО-ГЕНЕТИЧЕСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ НЕКОТОРЫХ ЭСТЕТИЧЕСКИХ ЭМОЦИЙ

8.1. Некоторые общие положения

Классовая и историческая стороны эстетики настолько подробно разработаны, что ее макро- и микросоциальные аспекты можно считать признанными, общеизвестными. Поэтому мы ограничимся гораздо более узкой и почти неосвещенной проблемой — эволюционно-генетической стороной развития эстетических эмоций. Существует ли эта сторона проблемы? Очевидно, что наша способность почти без предварительной подготовки восхищаться головкой Нефертити, гекзаметрами Гомера, драмами Софокла и Эсхила, исландскими сагами говорит о существовании вневременного, внеисторического, внеклассового, короче общечеловеческого элемента эстетики.

Л. С. Выготский (1968) вместе со многими другими исследователями выделяет два основных направления современной эстетики, психологическую («эстетика сверху») и непсихологическую («эстетика снизу»). Что в области «эстетики сверху» для построения эстетической теории необходима разработка социологического и исторического базиса, очевидно. По Г. В. Плеханову (1922), «природа человека делает то, что у него могут быть эстетические вкусы и понятия. Окружающие его условия определяют собою переход этой возможности в действительность: ими объясняется то, что данный общественный человек (т.е. данное общество, данный народ, данный класс) имеет именно эти эстетические вкусы и понятия, а не другие» (с. 46).

Подходя к проблеме возникновения биологических основ эстетических эмоций, мы обнаружили по меньшей мере три важных причины, по которым развитие этих эмоций могло подхватываться естественным отбором еще у наших далеких предков. 1. Общие эстетические эмоции сплачивают коллектив и тем самым способствуют его выживанию среди враждебной природы и других сообществ (в качестве примитивных доказательств правильности этого положения можно привести существование певцов-сказителей, скальдов, легенд, песен, преданий, наконец, военной музыки и военных оркестров, книг о доблести и трусости). 2. Художественная восприимчивость позволяет познавать мир, так сказать, экспресс-методом, причем эмоционально насыщенным. 3. Художественная восприимчивость позволяет эмоционально усиленно воспринимать овеществленным добро и зло и таким образом в своем эволюционно-генетическом развитии неразрывно сплетается с эволюционно-генетическим развитием взаимного альтруизма.