Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы - Олег Черенин

В настоящий момент, когда польско-немецкие отношения весьма обострились и когда в воздухе пахнет порохом, они усиленно добиваются обмена с нами материалами по Польше. Так как по официальной линии мы все разговоры отклоняли, они ищут теперь неофициальный контакт и делают намеки насчет возможных “услуг”.

Исходя из опасности такой связи, с одной стороны, и бесплодности и вредности ее для наших работников, с другой, я категорически приказал нашим работникам пресекать всякие попытки немецкой разведки связаться или пролезть в наш аппарат. Вам я сообщил об этом “предложении” немецкой разведки, полагая, что, может быть, Вы все это дело сможете как-нибудь использовать для Вашей оперативной работы»[143].

В этом письме Берзина содержится ряд важных моментов, как дающих ответы на ранее поставленные вопросы, так и ставящих новые. Во-первых, заслуживает внимания источник сведений о заинтересованности германской стороны в возобновлении прерванных с отъездом Дидушка контактов. В письме он назван прямо — помощник военного атташе в Берлине.

Во-вторых, Севрюк и Скнар названы как контакты Дидушка (первый — прямо, второй — опосредованно) и участники зондажных попыток возобновить связь между советской и германской разведками, что указывает на их возможное знакомство до прибытия последнего в Австрию.

В-третьих, выясняется причина столь быстрого освобождения «провалившегося» резидента Разведупра Басова (Аболтыня).

В-четвертых, подтверждается использование советской военной разведкой Протце как своего агента (ссылка на просьбу Дидушка).

Попробуем теперь разобраться в вышеизложенном. К сожалению, в нашем распоряжении отсутствуют сведения о структуре аппарата военного атташе СССР в Берлине в начале 1930-х годов, в частности, о количестве его помощников. Но с большой долей уверенности можно утверждать, что источником информации о зондажных попытках немцев был Лев Александрович Шнитман, с 1932 по 1934 год исполнявший обязанности резидента военной разведки под прикрытием должности помощника военного атташе СССР в Берлине. Однако по существу изложенной в письме Берзина информации о заинтересованности Абвера в контактах с Разведупром первоисточником Шнитман выступать не может, а является, скорее, ее «ретранслятором»[144].

Характер информации указывает на то, что первоисточником было лицо, непосредственно связанное с аппаратом германской военной разведки и находившееся в курсе ее дел. Таким человеком мог быть агент, проходящий по учетам Разведупра под криптонимом «37» («437»). В показаниях Берзина на следствии в НКВД от 25 декабря 1937 года этот человек назван прямо — майор (позднее генерал-майор) Абвера Эмиль Юст, не менее, чем Протце, знаковая фигура в истории германской разведки. Известно, что с 1937 по 1940 год он исполнял обязанности военного атташе Германии в Литве, а с указанного времени — в Бухаресте. В 1944 году был уволен в отставку, проживал в Берлине[145].

Берзин в ходе допросов на Лубянке в 1937 году сообщил, что Юст был завербован в 1930–1931 годах резидентом в Берлине Шнитманом. Представляется, что контакт с ним был установлен еще в 1929 году сотрудником Разведупра Анисимовым, а к разбираемому нами периоду (1932–1934 гг.) он как раз и находился на связи у Шнитмана, позже передавшего его на связь своему преемнику Витолину.

К сожалению, в опубликованных документах, отражающих работу «37-го» на Разведупр, содержится мало фактических данных, позволяющих оценить его работу. Можно только предположить, что он в глазах руководства советской военной разведки входил в категорию «ценных» источников информации[146].

Так, в апрельском письме 1933 года Шнитман писал: «37 сказал, что ему официально заявлено, что с 1.Х с. г. он реактивизируется (снизит активность), в числе 600 офицеров резерва, которые будут с указанного числа призваны на действительную службу. Если он останется в Берлине, то мы, конечно, не очень сильно пострадаем от этого изменения его положения, но если он попадет в провинцию, то его ценность для нас, конечно, значительно уменьшится»[147].

Двумя месяцами раньше в Москву было направлено информационное сообщение из Берлина, в котором содержались оценки потенциала Красной армии, составленные на основе материалов Абвера. При разборе документа, произведенного аналитиками Разведывательного управления, констатировалось, что часть сведений содержала значительную долю дезинформации, доведенной в свое время до германской разведки по контролируемым каналам.

В частности, в заключительной части справки сказано, что «Абверу известна численность и дислокация стрелковых частей и конницы, которая до 1932 года не являлась секретной. Что касается сведений по численности и дислокации технических частей (авиация, танковые, инженерные и артиллерийские части), то эта информация не является полной и точной»[148].

Источником этих сведений для советской военной разведки и был, скорее всего, Юст, он же «37-й».

Участие Севрюка и Скнара в инициированных Абвером переговорах, особенно в отношении первого, свидетельствует о том, что в Разведупре и ИНО, скорее всего, отдавали себе отчет о противоречивом характере деятельности «контактных лиц» и в будущем не могли смотреть на Севрюка как на «добросовестного» агента, зная о его прошлых связях с Абвером. Тогда почему Порецкому Лубянкой была санкционирована работа с ним как с агентом?

Последний абзац в письме Берзина Артузову ставит отдельный вопрос об использовании Протце как агента. Получается, что до отзыва Дидушка в Москву ситуация с Протце руководство военной разведки вполне устраивала, особенно принимая во внимание его участие в освобождении Басова (Аболтыня). Но после инициированного ОГПУ «дела Дидушка» она изменилась кардинально: Берзин, что называется, «умыл руки», самоустраняясь от столь скандального дела.

Для того чтобы читателю было легче понимать специфику взаимоотношений между советскими спецслужбами и их руководителями, а также приблизиться к пониманию последующих событий, необходимо сделать еще одно отступление. Военная и внешняя разведки СССР, исходя из их названия и, соответственно, решаемых за рубежом задач, имели свои, отличные друг от друга, объекты агентурного проникновения.

Так, традиционно за Иностранным отделом ОГПУ, ответственным за решение разведывательных, контрразведывательных задач и за обеспечение безопасности советских учреждений за рубежом, были закреплены в качестве объектов проникновения иностранные спецслужбы, без различия их функциональной направленности (разведка, контрразведка, политическая полиция) и ведомственной принадлежности (Генеральный штаб, МИД, МВД и т. д.). К сфере компетенции военной разведки относились органы военного управления и другие государственные органы, где циркулировала информация военного, военно-политического, военно-экономического, военно-технического характера.

В идеале объекты проникновения одной спецслужбы должны были быть «закрыты» для другой, чтобы избегать ненужного параллелизма в работе и не создавать взаимных трудностей при проведении оперативных мероприятий и реализации получаемой информации. На практике зачастую эти требования нарушались или игнорировались. Исходя из изложенного, германская военная разведка, как объект проникновения, должна была быть отнесена к компетенции советской внешней разведки. Но, с другой стороны, Разведупр, испытывая потребность в получении текущей информации военного характера, не мог не использовать возможность проникновения на «чужой» объект, если таковая предоставлялась.

Применительно к деятельности связки Дидушок — Протце необходимо уточнить важное обстоятельство. Если предположить, что Протце до некоторого момента устраивал московский Центр как источник информации военного характера, то это вовсе не означает, что он был полностью «контролируемым» агентом. Не случайно пояснение Дидушка на следствии о военном характере информации, получаемой от Протце.

Ни в коей мере не оспаривая важность для разведки такой информации, следует все же сказать, что она носит преходящую, временную ценность. Обстановка в сфере военного строительства и функционирования его институтов подвержена быстрым изменениям, и, соответственно, военные сведения относительно быстро теряют актуальность (впрочем, так же как и политические). Это, разумеется, не касается документальных материалов, отражающих процесс перспективного военного строительства (планирования, мобилизации, развертывания, использования вооруженных сил, применения в час «Х» и т. д.). Кроме того, Протце, работая в Абвере, скорее всего, и не был допущен к «сокровенным» документальным тайнам военного строительства Рейхсвера. И это нужно учитывать.