Странные умники - Юрий Вяземский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Едва поставив точку, Геннадий подумал: «А почему, собственно, должна была не прийти? Ведь она же пришла».
Дальше он не успел подумать, так как в коридоре зазвенел телефон. Звонила Наталья. Она напомнила Геннадию о том, чтобы он не забыл пригласительные билеты – пропуска в магазин для новобрачных, и попросила не опаздывать к обеду. Геннадий – все еще в соборе и возле маятника – рассеянно поддакивал и торопливо соглашался и уже готов был повесить трубку, как вдруг неожиданно для себя предложил:
– Натуль, а нельзя все это отложить до понедельника?
– Что отложить?.. Почему? – удивилась Наталья.
– Понимаешь, мне очень надо сегодня поработать. Давай перенесем, а?
– Геночка, но ведь мы же договорились… И мама с папой ждут тебя…
– Ну не могу я сегодня, неужели непонятно! – вдруг рассердился Геннадий.
Впрочем, он тут же спохватился, тут же самым ласковым образом стал извиняться и объяснять невесте, что пишет сейчас рассказ, что никак не может оторваться, а в качестве решающего аргумента привел:
– Наталкин, небо мое, ведь я же о нас с тобой пишу рассказ! Так и назвал его – «О нас с Натальей»… Как тебе, кстати, название?
Наталье название понравилось, и она, хоть и огорченно, согласилась перенести семейный обед на следующую субботу, а поход в магазин для новобрачных – на понедельник; помимо того, что она была покладистой девушкой, она еще с подчеркнутым уважением относилась к писательским трудам своего будущего мужа.
Повесив трубку, Геннадий поспешно вернулся в комнату, сел за стол и подумал с непонятным облегчением:
«Да Бог с ней в конце концов! Она должна была не прийти!.. А пришла она или не пришла на самом деле – неважно. Я же не объяснительную записку пишу, а рассказ».
Вновь – несколько коротких описательных абзацев, и Геннадий от собора с маятником перенесся к тому, что ждало его впереди… к себе в квартиру… и еще через месяц… и открыл дверь… и впустил к себе Наталью…
…У нее сломался зонтик, и она вымокла под дождем. Она стояла в прихожей и дрожала. Она стояла в луже воды, которая стекала с ее мокрой одежды…
…Он раздел ее и уложил в свою постель…
…Было в ней в эту минуту нечто обезоруживающе-беззащитное, всесильно-беспомощное. Ему стало страшно. Он выпустил ее из объятий и сказал: «Пойди в ванну. Встань под горячий душ и согрейся. А то заболеешь…»
…Когда он вошел в ванную, она стояла под душем спиной к нему и плакала. Он понял, что она плачет, по ее вздрагивавшим плечам. У нее были коротковатые ноги и чуть сутулая спина… У нее были удивительно красивые, длинные волосы. Ему стало стыдно и обидно, что он испугался… Она стояла под душем с распущенными волосами, а он не мог оторвать от нее взгляда… «Не смотри на меня! Уйди ради Бога!.. – сказала она, не оборачиваясь. – Мне неприятно!»
Написав сцену, Геннадий встал из-за стола, вышел на кухню, поставил на огонь чайник и подумал:
«Невозможно! Она не могла стоять под душем с распущенными волосами. Во-первых, это нелепо. А во-вторых, у нее всегда была короткая стрижка. Она стриглась каждый месяц. Она считала, что так она моложе выглядит… А мне всегда хотелось, чтобы у нее были длинные волосы… Чушь какая! – вслед за этим подумал Геннадий. – При чем здесь волосы?!»
Он выключил газ, не дождавшись, пока закипит чайник, вернулся в комнату, стоя перечел написанное, вдруг усмехнулся, взял ручку и зачеркнул крест-накрест последнюю сцену. Потом он сел за стол. Минут пять он сидел не шевелясь, скользя невидящим взглядом по узорам на занавесках. Затем откинулся на спинку стула и снова усмехнулся.
– Ни черта! – вслух сказал Геннадий, взял ручку и сбоку от зачеркнутого провел вертикальную пунктирную линию. Этого ему, однако, показалось мало, и на всех трех страницах, на которых разместилась последняя сцена, рядом с пунктирной линией он приписал крупными буквами – «восстановить» – и поставил восклицательный знак.
– Ни черта! – сердито повторил Геннадий, но вдруг потянулся к исписанным листкам, нашел среди них первую страницу, отыскал на ней имя «Наталья» и зачеркнул его.
«А так?» – спросил он сам себя.
Поверх «Натальи» он сначала написал «Лиля», но «Лилю» зачеркнул почти тут же, брезгливо поморщившись, заменив ее сперва на «Иру», а затем, после двухминутного разглядывания узоров на занавесках, на «Маринку».
– Маринка! А?! – радостно вдруг воскликнул Геннадий. – С Маринкой ведь можно? В конце-то концов?!
И сразу снова стало легко и свободно, и он с жадностью принялся писать дальше. С каждой страницей Наталья, или Маринка, – он теперь называл свою героиню то так, то этак – раскрывалась перед ним все полнее, представала в различных ипостасях своей стремительной, ранимой, свободолюбивой натуры, удивляла его непредсказуемыми своими поступками, пугала невероятными выходками, томила неизвестностью и с ума сводила беззащитной, распахнутой нежностью. С каждой страницей он все больше влюблялся в нее, все больше боялся ее потерять, восторгался и ненавидел, метался и сумасбродствовал: покупал ей среди зимы громадные букеты роз, но выбрасывал; летел к ней на самолете в далекий южный город, но, едва увидев ее, ругался с ней и тут же улетал обратно. С каждой страницей он все больше убеждался в том, что ради такой девушки, как она, можно все отдать и на все решиться, что любые нелепые и сумасбродные на посторонний взгляд поступки на самом деле оказывались если не единственно разумными, то для него, Геннадия (или кто там вместо него, авторского этого «я»), единственно возможными, потому что девушка эта сумасбродна и невозможна сама по себе, потому что нелепо и невозможно не любить ее, потому что жить без нее нелепо! И с каждой страницей она, его героиня, все меньше была похожа на Наталью, хоть и называл он ее иногда этим именем в творческом своем ослеплении.
Он не встал из-за стола до тех пор, пока не закончил рассказ. Он выпил на кухне три чашки черного кофе без сахара, лег в постель и тут же уснул.
Концовка у рассказа получилась неожиданной. До последней минуты Геннадий не подозревал, что придется так закончить. Но иного выхода у Геннадия не было.
На следующий день он выправил рассказ, ничего не меняя в нем по существу, а лишь оттачивая его стилистически и «Наталью» везде, где она еще оставалась, заменяя на «Маринку». Потом до вечера перепечатывал рассказ на машинке.
И когда уже перепечатал и стал вычитывать, только тут заметил, что оставил прежний заголовок – «О нас с Натальей».
«А почему бы нет? – вдруг подумал Геннадий. – „О нас с Натальей“, а героиню зовут Маринкой… Что-то в этом есть!»
Ночью Геннадий долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок, укрощая нетерпеливую свою радость, а на следующий день, в понедельник, после обеда отпросился в библиотеку, а сам отправился в редакцию журнала.
Журнал этот был одним из самых многотиражных и широкочитаемых. Геннадия в нем упрямо не печатали, но всякий раз именно с него Геннадий начинал демонстрацию нового своего сочинения.
Знакомая редакторша встретила его приветливой, слегка виноватой улыбкой.
– Что это? Очередная повесть? Ах нет, рассказ… Ну что же – интересно… Честно говоря, давно не читала у тебя рассказов… Ну ладно, позвони недельки через две…
Едва Геннадий вышел из редакции, радостное его оживление сразу исчезло, а вместо него родилось довольно странное ощущение: некая щемящая растерянность и неясный какой-то страх. Сев в метро и отправившись на другой конец города в магазин для новобрачных, Геннадий невольно принялся анализировать свое состояние, но так и не нашел ему объяснения.
Наталья дожидалась своего жениха у входа в магазин. Геннадий заметил ее еще издали: высокая, стройная, она стояла возле витрины в зимней замшевой куртке с откинутым меховым капюшоном. С ее короткой стрижкой ей трудно было дать больше двадцати лет.
«Господи! Да ведь она просто красотка! – подумал Геннадий и тут же поймал себя на том, что подумал об этом почти с ужасом. И еще тоскливее стало на душе. – Когда-то все это уже было. Очень похожее», – подумал Геннадий, подходя к Наталье и обнимая ее за плечи.
– А как поживает рассказ о нас с тобой? – прижалась к нему Наталья.
– Не знаю, – торопливо чмокнул ее в щеку Геннадий. – Редакторша сказала, чтобы я позвонил недельки через две.
– Ну ты даешь!.. Уже и в редакцию успел отнести!.. Хочешь опубликовать его ко дню нашей свадьбы? – пошутила Наталья.
– Понимаешь, Наталкин, там, правда, о нас с тобой только в первой части, а потом… – бережно отстранив Наталью, принялся оправдываться Геннадий, но вдруг улыбнулся и добавил: – Но ведь настоящее искусство невозможно без творческого вымысла! Главное – не историческая достоверность, а достоверность мировосприятия, правда чувств!
– А какая правда чувств у твоего героя?
– Любовь к героине, разумеется.
– Вот и прекрасно! – воскликнула Наталья и повлекла жениха в магазин.
