Слуга Божий - Яцек Пекара

— Буди Курноса и через две молитвы жду вас внизу, — сказал я сухо.

Вышел из трактира («Завтрак, уважаемый мастер?» — услышал голос трактирщика, но лишь отмахнулся) и начал читать «Отче наш». После второго дай нам силу, Господи, чтобы мы не простили врагам нашим!,[20] услышал на ступенях топот, и близнецы выпали за порог. Курнос появился при втором «амине». Но — успел.

Камеры располагались в подземельях под ратушей. Ха, ратуша — сильно сказано! Двухэтажный каменный дом из темно-желтого кирпича, украшенный деревянными столпами. В зале на втором этаже ожидали уже нас бородатый ксёндз, бургомистр и двое стражников. На этот раз — без глевий.

— Д-д-д-дос-с-стойные г-г-г-гос-с-спод-да, — произнес, заикаясь бургомистр, а ксёндз кивнул нам, глядя исподлобья.

Я присмотрелся к нему и отметил, что нос распух, а губы покрыты свежими струпьями.

— Садитесь, — указал им на места за овальным столом.

На нем стояла тарелка с холодным мясом и пшеничными коржиками, а рядом — кувшин с пивом и бутылочка, наверное, с водкой. Открыл ее, понюхал. О, да, крепкая сливовица. Что ж, может, во время допроса пригодится тем из нас, у кого слаб желудок. Но надеюсь, дело так далеко не зайдет.

— Прочел протоколы. — Я бросил на стол кипу бумаг. — Это говно, господа.

Ксёндз уже хотел что-то сказать, но вовремя захлопнул пасть, щелкнув оставшимися после вчерашней дискуссии зубами. Вероятно, не хотел снова оказаться со сломанным носом.

— В связи с этим, прежде чем спустимся к обвиняемой, я хотел бы, чтобы вы предоставили мне информацию. Полагаю, вы будете убедительными и искренними.

— Пов-в-в-верьте, — проговорил бургомистр и хотел добавить что-то еще, но я поднял руку:

— Правила такие: я спрашиваю — вы отвечаете. Понятно? Кем были трое убитых?

— Ди-ди-ди… — начал бургомистр.

— Дитрих Гольц, торговец лошадьми. Бальбус Брукдорфф, мастер-красильщик. Петер Глабер, мастер-мясник, — ответил вместо него ксёндз. — Двое вдовцов и холостяк.

— У вас тут и красильня есть? — удивился я. — Ну ладно. Как погибли?

— Сож-сож-сож…

Я вопросительно взглянул на ксёндза.

— Сожрали их черви, — пояснил он словно бы неохотно и со страхом в голосе.

— Глисты, что ль? — пошутил я.

— Когда умерли, из них вылезли длинные, толстые белые червяки, — сказал ксёндз и быстро перекрестился. — Из всех отверстий.

Минуту я смотрел на них молча. Бургомистр отводил взгляд, а ксёндз — напротив: смотрел прямо в глаза. Я взял со стола пшеничный коржик, откусил. Хороший, свежей выпечки.

— Кто это видел?

— В случае Гольца только его конюх. Червей, что выползли из Брукдорффа и Глабера, видели несколько десятков человек…

— Й-й-й-а…

— Где эти черви?

— Спрятались в землю.

— Понятно, — сказал я. — Курнос?

— Ничего такого не припомню, Мордимер, — ответил он, как я и предполагал.

— Черная магия, ксёндз, а?

— Думаю, да, — согласился он серьезно.

— Как знать… — ответил я задумчиво и почесал подбородок. — Они хотели на ней жениться?

— Д-д-да…

— Отписали ей что-нибудь в завещаниях?

Бургомистр глянул на меня так, словно впервые в жизни услыхал слово «завещание», а ксёндз пожал плечами.

— Может, что и отписали, — сказал неуверенно.

— То есть, насколько понимаю, ничего ценного, — подытожил я. — Что нашли во время обыска? Пентаграмму? Запрещенные книги? Отраву? Кукол?

— Н-н-ничего.

— Ничего. Забавно, правда, Курнос?

Тот не ответил, поскольку я и не ожидал.

— Подведем итог тому, что я услышал. — Я встал из-за стола, прихватив очередной коржик, поскольку получились и вправду вкусными. — В городе гибнут трое уважаемых обывателей. Гибнут, признаемся, необычным образом. Обвиненной в убийствах с помощью черной магии оказывается молодая вдова, к которой все трое подбивали клинья. Следов ее преступления нет, мотивов нет, подозреваемая не признает собственной вины. А вы не вызываете епископского инквизитора… да что там!.. не вызываете даже палача, чего, в общем-то, вы и так не имели права делать в этом случае, а стало быть, не допрашиваете ее необходимым образом, но сразу же приговариваете к костру. Приговор выносится единогласно бургомистром, двумя членами совета и священником прихода, который выступал как церковный представитель. Я все верно говорю?

— В-в-в-все…

— Значит, соглашаетесь. Ну что же, время поговорить с обвиняемой, а?

Я кивнул Курносу, ибо присутствие моего товарища бывает полезным при допросах.

Уже один вид его лица вызывает у обвиняемых удивительное желание признаваться.

Бургомистр вскочил и отцепил от пояса ключ, которым и отворил солидные дубовые двери в углу комнаты. Во тьму вели отвесные каменные ступени.

Городская тюрьма состояла из трех огражденных заржавевшими решетками камер (все, кроме одной, пустовали) и большой комнаты, в которой были установлены заказанная мною лавка, а также малый столик и четыре табурета. На столике я заметил гусиное перо, чернильницу, стопку чистой бумаги и рядом пятисвечный канделябр с наполовину оплавленными толстыми восковыми свечами. В углу комнаты стоял переносной очаг, полный ало рдеющих углей. Но все же было дьявольски холодно и сыро.

Я глянул вглубь камеры. Светловолосая женщина в заскорузлой рубахе сидела на охапке соломы, что служила ей кроватью, и смотрела на меня со страхом. На миг наши взгляды встретились.

— Выведите обвиняемую, — приказал я, а один из стражников быстро подскочил к замку и начал вертеть ключом в неподатливом замке.

Я некоторое время смотрел на него, а потом уселся на табурете за столиком.

— Курнос, бургомистр, ксёндз, — пригласил и остальных.

Стражник выволок женщину на середину комнаты. Она не кричала и не сопротивлялась. Слушалась, словно была всего лишь тряпичной куклой.

— Положите на лавку и привяжите запястья и стопы к кольцам.

Стражник затянул узлы, а она зашипела от боли.

— Не слишком сильно, — сказал я ласково. — Выйди, — приказал, когда он закончил.

Сам же встал из-за столика и приблизился к ней — так, чтобы могла хорошо меня видеть. Пыталась поднять голову, но не слишком-то у нее получилось: веревки держали крепко.

— Мое имя Мордимер Маддердин, — сказал я. — И я являюсь лицензированным инквизитором Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Прибыл сюда, чтобы тебе помочь, мое дитя.

На миг нечто вроде надежды появилось на ее лице. И сколько же раз мне приходилось такое видеть! Но тотчас надежда угасла, и женщина промолчала.