Без веры и закона - Марион Брюне

упоминал. Но я и сам о своих родных не обмолвился ни словом, так что не мне приставать с расспросами — пусть то, что его, при нем и остается.

— Меня зовут Уилл, и мне очень приятно с тобой познакомиться.

Уилл тоже протянул Дженни руку, и она пожала ее с такой милой улыбкой, что я бы ее приревновал, если бы не дал себе слово, что никогда больше ревновать не буду. Но мне, видит Бог, давалось это непросто. Дженни вся светилась, и я хотел, чтобы она была только моей.

На ежегодный городской праздник собирались все — от самых почтенных жителей города до бродяг. Забавно было глядеть, как иные мужчины делали вид, что знать не знают девчонок, работавших у Карсона. Крепко держали жен под руку и, когда те возмущались присутствием «тех девиц», согласно поддакивали. Но мало-помалу выпивка делала свое дело, люди развеселились и забыли о недовольстве. Так, по крайней мере, казалось, потому что мне было хорошо. Я узнавал знакомых ребят, обменивался рукопожатиями и улыбками. А Дженни держала меня под руку. Я вспомнил праздники после сенокоса, венки, которые плела мама, но здесь все было по-другому. Отец никогда не пускал нас на площадь, где устраивали танцы. Сам он капли в рот не брал, и я никогда не видел девушек из салуна среди благонравных юных прихожанок.

Заиграла музыка, я обнял Дженни, а потом закружил ее. Все захлопали музыкантам, а Шон громче всех. Он полез в карман и достал губную гармонику. Уголком глаза я увидел, что Уилл пригласил танцевать девушку, очень застенчивую, со светлой косой, уложенной вокруг головы. Она, похоже, не решалась согласиться, но глаза у нее засияли от гордости. Она еще только собиралась ответить, а Уилл уже валялся на земле.

— Ты что, всерьез решил, что можешь танцевать с моей сестрой, ублюдок?

Я застыл на месте. Музыканты продолжали играть, и Шон тоже ничего не видел. Он перепрыгивал с ноги на ногу, дул в губную гармонику, и обе руки держал возле лица, направляя звук.

Уилл начал приподниматься, но не успел встать, как парень ударил его кулаком по лицу.

— Ублюдок! Грязный полукровка! Посмеешь еще раз подойти к моей сестре…

Фразы он не закончил: я взял его за шиворот и ударил под дых, чуть повыше живота. Уилл тем временем встал, из носа текла кровь. Светленькая взвизгнула от страха. Я на секунду подумал, что она переживает из-за Уилла, но нет, она присела возле своего братца и с ненавистью посмотрела на меня. Тот отстранил ее рукой.

— Ты, пришлый, надумал защищать дерьмового индейца?

Одно только слово, и моих иллюзий как не бывало. Я здесь чужак, такой же, как Уилл. Парень поднялся, прищурился и расправил плечи. Шляпа у него свалилась на землю, потные волосы прилипли к голове.

— Не связывайся, Гарет, — шепнул Уилл. — Пошли отсюда.

Успокаивая меня, он положил руку мне на плечо. Но обидчик не собирался спускать дело на тормозах, да и я вскипел от ярости. Встретился взглядом с Дженни, но уже не мог понять, что она об этом думает. Дженни протянула Уиллу носовой платок.

— Индеец и гулящая девка — да ты, я вижу, умеешь выбирать друзей!

Долгое время я считал себя слабаком. Отец постоянно меня так называл. Долгое время я считал, что каждый полученный мной удар заслужен, хотя зачастую понятия не имел, почему его получил. У Бога на все свои причины, так мне внушали.

К нам стекался народ, а во мне полыхала ледяная ярость, страха не было совсем, и я двинул наглеца в челюсть, от души желая испортить ему портрет.

Люди вокруг что-то кричали, но я не понимал ни слова. Подонок отшвырнул меня ногой, но и он оказался на земле со мной рядом. Там-то мы и сцепились. Я был доволен, когда он охнул, после того как получил в висок и голова у него запрокинулась на траву. Я мигом сел на него, оседлал, как лошадь, и ударил по носу, чтобы потекла кровь. Тут я почувствовал, что кто-то крепко схватил меня и потянул назад. Ярость вспыхнула во мне с новой силой.

— Хватит, Гарет, он свое получил.

Это была Стенсон, я узнал ее хрипловатый голос. Я уловил в нем нотку удовлетворения и почувствовал себя счастливым. И стал еще счастливее, увидев, что Дженни мне улыбается. Она взяла мой сжатый кулак и стала его гладить, и гладила до тех пор, пока мои пальцы наконец не разжались и я смог тоже взять ее за руку. Лица смотревших на нас были разными — одни злобные, другие веселые, кому-то хотелось продолжения драки, а кому-то ее конца. Но драка кончилась. Мой противник сидел на земле и держался за нос. Кто-то из злобных сказал, что во всем виноват индеец. И многие так же злобно с ним согласились. А другие смеялись, им нравилось, что мальчишки дерутся, только так из них вырастают настоящие мужчины, никто же не умер, стоит ли суетиться? Светленькая всхлипывала, стоя возле брата. Шон оставил свою губную гармонику и поднял большой палец, показывая, что я отлично дрался, и в его улыбке сквозило восхищение.

Я искал глазами индейца, своего друга. Но он исчез.

— Он побежал к холмам, — шепнула мне Дженни.

* * *

Уилл родился в лесах Оклахомы, на границе двух земель — индейцев чероки и белых. Его мать говорила, что лес хорош тем, что он ничей, он принадлежит диким зверям и людям, которые умеют их уважать. Лес был огромен, следы в нем терялись. Необычная пара, ставшая родителями Уилла, соорудила себе жилище, тоже необычное, наполовину охотничью избушку, наполовину индейское типи. В нем был пол и бревенчатые стены, но покрыто оно было шкурами, и в шкурах было отверстие, в которое виднелось небо, если только его не заволакивал дым. Очаг в центре жилища горел круглый год, возле него грелись, на нем готовили пищу.

Об отце Уилл помнит, что от него научился охотиться на мелкую дичь с сарбаканом[9]. Помнит его молчаливость и простые слова, когда отец называл ему обиходные вещи, животных, цвета. Уилл никогда не бывал в стойбище того племени, к которому принадлежал его отец, никогда не жил вместе с другими индейцами. Мать научила его читать и писать по Библии, которую захватила с собой, отправляясь в дорогу. Уилл не понимал всех трудностей, на какие обрекал его родителей их союз. Он только знал, что в другом месте все было бы по-другому. Он понимал, что их жизнь в лесу вызвана необходимостью, но ему было неведомо,