Леденцовые туфельки - Джоанн Харрис

— Я знаю. Наверное, придется еще партию сделать.

— Если хочешь, я тебе помогу. А ты пока передохнешь немного.

Она ответила не сразу. Похоже, она обдумывала мое предложение так, словно это не просто изготовление шоколадных конфет, а нечто куда более серьезное.

— Честное слово, я всему очень быстро учусь! — пообещала я.

Еще бы! Я просто должна была всему учиться очень быстро. Когда у тебя такая мать, ты либо всему учишься очень быстро, либо тебе просто не выжить. Школа в самом центре старого Лондона, нетронутая разрушительным воздействием общеобразовательной комплексной системы и битком набитая головорезами, детьми иммигрантов и осужденных. Именно там я всему и училась — и выучилась очень быстро.

Мать, правда, пыталась учить меня дома. Когда мне исполнилось десять, я умела читать, писать и принимать позу «двойной лотос». Но тут вмешались социальные службы, матери сообщили, что у нее не хватает педагогической квалификации, а меня отправили в Сент-Майклз-он-зе-Грин — клоаку, где томились две тысячи душ и которая мгновенно поглотила меня.

А моя Система в те времена была еще в пеленках, и я оказалась практически беззащитной. Я носила зеленые штаны из дешевого хлопчатобумажного вельвета с аппликацией в виде дельфинов на карманах и бирюзовую бандану, соответствовавшую моим чакрам. Мать встречала меня у школьных ворот; в первый день там даже небольшая толпа собралась — поглазеть. А на второй день кто-то бросил в нас камень.

Теперь мне даже трудно себе это представить. Хотя нечто подобное случается и сейчас, причем по совсем уж незначительным поводам. Так было, например, у Анни в школе — и всего лишь потому, что одна или две девочки пришли в класс, не сняв головные платки. Дикие птицы обычно заклевывают нездешних птичек, на них не похожих: волнистые попугайчики, неразлучники, желтенькие канарейки, сбежав из клеток в надежде вкусить свободы и чистого неба, обычно погибают, падая на землю с выщипанными перьями, заклеванные до смерти своими конформистски настроенными сородичами.

Это было неизбежно. И первые полгода я плакала по ночам в постели до тех пор, пока не засыпала. Я умоляла отослать меня в какую-нибудь другую школу. Я убегала — меня возвращали обратно; я истово молилась Иисусу, Осирису и Кецалькоатлю, чтобы эти боги спасли меня от демонов школы Сент-Майклз-он-зе-Грин.

Но мне ничто не помогало, и это отнюдь не удивительно. Тогда я попыталась приспособиться: сменила свои зеленые штаны на джинсы и майку, стала курить и болтаться по улицам вместе со всей этой шпаной, но было уже слишком поздно. Возникшую стену разрушить оказалось невозможно. Каждой школе нужны свои чудики, свои изгои, и в данном случае эту роль лет пять играла я.

Именно тогда хорошо было бы воспользоваться кем-то вроде Зози де л'Альба. Я бы с удовольствием ею стала Но разве могла мне помочь моя мать, эта второсортная ведьма, пропахшая пачулями, с ее хрустальными шарами и ловушками для снов, с ее чересчур гладкими рассказами о законах кармы? Мне было наплевать на кармические кары. Мне хотелось покарать своих мучителей по-настоящему, хотелось уничтожить их, убить, стереть с лица земли именно сейчас, а не когда-нибудь в будущей жизни, хотелось, чтобы они за все расплатились сполна, кровью, и как можно скорее.

И я училась, училась весьма прилежно. Я даже составила себе некий учебный план — по тем книгам и свиткам, что имелись у матери в магазине. В результате и возникла моя Система, и каждый ее кусочек был тщательно отточен, отполирован, сохранен в памяти и проверен на практике с одной-единственной целью, которую я тогда преследовала.

С целью отомстить.

Вряд ли вы вспомните тот случай, хотя в свое время он, по-моему, наделал немало шума. Впрочем, с тех пор случались немало подобных историй. Историй о вечных неудачниках, которые, вооружившись ружьем или арбалетом, врывались в свой класс, и этой единственной кровавой, победоносной, самоубийственной выходки им оказывалось достаточно, чтобы стать школьной легендой.

Я, разумеется, к их числу не принадлежала. Буч и Санденс никогда не были моими любимыми героями. Я из тех, кто стремится выжить во что бы то ни стало. Я превратилась в покрытого шрамами ветерана, пережившего долгие пять лет издевательств, унижений, обидных прозвищ, щипков, пинков, насмешек, абсолютной беспощадности и мелких краж; и все это время я была объектом бесчисленных злобных и насмешливых рисунков на стенах туалета, постоянной мишенью для всех и каждого.

Короче, я всегда была «той, кто водит».

Но я терпеливо выжидала своего часа. Я многое узнала и многому научилась. Мой учебный план был необычен, кто-то, наверное, назвал бы его языческим, богохульным. Но я всегда была первой ученицей в классе. А моя мать плохо себе представляла, чем я занимаюсь. Если бы она что-нибудь узнала, то наверняка пришла бы в ужас. Моя «захватническая магия» — так она это называла — полностью противоречила всем ее представлениям и верованиям, и у нее было немало весьма эксцентричных теорий, обещавших непременную космическую кару тем, кто осмелился действовать самостоятельно и во имя собственных интересов.

Ну что ж. Я осмелилась. И когда я наконец была готова, то злым декабрьским ветром прошла по школе Сент-Майклз-он-зе-Грин. Моя мать даже вполовину не догадывалась, что же там в действительности случилось, — и это, наверное, даже хорошо, потому что она, несомненно, моего поступка не одобрила бы. Но я сделала это! Я довела задуманное до конца! Мне было всего шестнадцать, и я успешно сдала тот единственный экзамен, который имел для меня значение.

У Анни, разумеется, впереди еще долгий путь. Но со временем я надеюсь сделать ее в высшей степени незаурядной личностью.

Итак, Анни, как же мы им отомстим?

ГЛАВА 5

19 ноября, понедельник

Сегодня Сюзи пришла в школу в платке и даже в классе его не сняла. Парикмахерша, делая ей «перышки», так сожгла волосы, что они стали выпадать прядями. По словам парикмахерши, у Сюзи оказалась какая-то особая реакция на перекись водорода — Сюзи ведь соврала ей, что уже делала «перышки»; парикмахерша утверждает, что ее вины тут нет никакой, просто волосы у Сюзанны сильно повреждены бесконечными горячими укладками и выпрямлениями, и если бы Сюзанна сразу сказала ей правду, можно было бы взять другой раствор и ничего подобного не случилось бы.

Сюзанна говорит, что ее мать собирается подать на эту парикмахерскую в суд за нанесение физического и морального ущерба.

А по-моему, вышло просто клёво.

Нет, я понимаю, что не должна радоваться: все-таки Сюзанна — моя подруга. Хотя, может, и не подруга, во всяком случае, не совсем. Друг стоит за тебя горой, если ты в беду попадаешь, и уж точно не станет со всякими врединами общаться.

«Друг всегда тебе руку протянет», — говорит Зози. Когда у тебя есть настоящие друзья, тебя никто не заставит вечно водить в игре.

В последнее время мы с Зози часто беседуем. Она отлично понимает, каково это — в моем возрасте быть не такой, как все. Она мне рассказывала, что у ее матери был магазин, а кое-кому это очень не нравилось, и однажды этот магазин даже попытались поджечь.

— Немного похоже на то, что случилось с нами, — сказала я.

А потом мне ничего не оставалось, как рассказать ей и все остальное. О том, как нас занесло ветром в деревню Ланскне-су-Танн в начале Великого поста, и как мы устроили там шоколадную лавку прямо напротив церкви, и как нас возненавидел тамошний кюре; я рассказала и обо всех наших друзьях, и о речных людях, и о Ру, и об Арманде, которая умерла так же, как и жила — без сожалений, без слов прощания, чувствуя во рту вкус шоколада.

По-моему, все-таки не стоило все это ей выкладывать. Но промолчать оказалось ужасно трудно — тем более с таким человеком, как Зози. И потом, она же у нас работает. Она на нашей стороне. Она нас понимает.

— Я ненавидела школу, — сказала она мне вчера. — Ненавидела и детей, и преподавателей. Всех, кто считал меня уродиной, изгоем, кто не желал садиться со мной за одну парту, потому что от меня вечно пахло всякими травами и магическими бальзамами, которые мама совала мне в карманы: асафетидой (господи, это же просто сорняк!), пачулями, потому что они вроде бы способствуют развитию духовности, «кровью дракона», которая повсюду оставляет красные пятна… В общем, поэтому ребята надо мной смеялись и говорили, что от меня воняет и у меня гниды. В это оказались втянуты даже учителя, а одна учительница — ее звали миссис Фуллер — даже провела со мной беседу о личной гигиене…

— Гадость какая!

Зози усмехнулась.

— Ничего, я им отплатила.

— Как?

— Как-нибудь в другой раз, ладно? Дело в том, Нану, что я в течение долгого времени считала, что сама во всем виновата. Что я действительно урод, что я никогда ничего в жизни не достигну.