Леденцовые туфельки - Джоанн Харрис

Сегодня после школы мы с ним пошли на монмартрское кладбище. Это одно из моих самых любимых мест в Париже, и Жана-Лу, по его словам, тоже. Здесь столько замечательных крошечных домиков-склепов, и всяких памятников, и островерхих часовенок, и тощих обелисков! Здесь есть свои улицы и площади, свои тенистые аллеи и даже свой колумбарий.

Это целый город, и для него существует особое название — некрополь. Город мертвых. И, честное слово, многие усыпальницы вполне могли бы считаться домами: они стоят, выстроившись в ряд, с тщательно запертыми маленькими воротцами, с аккуратно разровненным гравием на дорожке, с цветочными ящиками на подоконниках. Чистенькие маленькие домики — точно в уютном мини-пригороде для мертвых. Эта мысль заставила меня вздрогнуть и одновременно рассмеяться, и Жан-Лу, оторвавшись от своей камеры, даже спросил, в чем дело.

— Да тут же просто жить можно! — сказала я. — Спальный мешок, подушка… костерок… немного еды. И сколько хочешь прячься себе на здоровье в одном из этих склепов. И никто ничего не узнает. И все двери заперты. И уж тут спать куда теплее, чем под мостом.

Он усмехнулся:

— А тебе разве приходилось под мостом спать?

Ну разумеется, приходилось — раза два, наверное, — но говорить ему об этом мне не хотелось.

— Нет, — сказала я, — но у меня хорошее воображение.

— И ты бы не боялась?

— А чего мне бояться?

— Ну, например, привидений…

Я только плечами пожала.

— Подумаешь, привидения!

Из узенького бокового прохода стремглав вылетела помойная кошка, но Жан-Лу все же успел ее сфотографировать. Кошка зашипела и помчалась дальше, петляя среди надгробий. Возможно, она заметила Пантуфля, подумала я: коты и собаки всегда почему-то моего Пантуфля побаиваются, словно понимают, что в действительности его тут быть не должно.

— Когда-нибудь я непременно увижу здесь привидение. Я потому и камеру всегда с собой беру.

Я посмотрела на него: глаза так и горят. Да, он действительно в это верит — он вообще человек неравнодушный, что мне в нем больше всего и нравится. Ненавижу равнодушных людей, тех, что идут по жизни, ни во что не веря.

— Ты что, правда не боишься привидений? — снова спросил Жан-Лу.

Ну, если бы ты их видел столько же раз, сколько их видела я, тебя бы они тоже перестали пугать — но и этого тоже я ему ни за что не скажу. У него же мать — ревностная католичка. Она верит в Святого Духа. И в экзорцизм. И в то, что вино во время причастия превращается в кровь — вот уж полная глупость, по-моему. И она каждую пятницу готовит рыбу. Да ладно, мне иногда кажется, что я сама привидение. Привидение, которое ходит, разговаривает, дышит…

— Мертвые никому ничего никогда не сделают. Именно поэтому они здесь и находятся. Именно поэтому эти дверки в усыпальницах изнутри не имеют ручек.

— А умирающие? — спросил он. — Разве тебе не бывает страшно, когда человек умирает?

Я пожала плечами.

— Бывает, наверное. Так ведь, по-моему, всем в такие минуты бывает страшно.

Он поддел ногой камешек.

— Но не все знают, как это — умирать, — произнес он.

Мне стало интересно.

— И на что же это похоже?

— На что похоже? — переспросил он и пожал плечами. — Ну, перед тобой действительно появляется этот коридор, залитый светом. И ты видишь всех своих друзей и родственников, и они тебя ждут. И все они улыбаются. А в самом конце коридора — очень яркий свет, очень-очень яркий и… священный, что ли; и этот свет как бы говорит с тобой, он говорит, что пока тебе нужно вернуться назад, к прежней жизни, и ни о чем не тревожиться, потому что однажды ты обязательно снова вернешься туда и пойдешь прямо к этому свету вместе со всеми твоими друзьями, и… — Он умолк. — В общем, именно так считает моя мама. Во всяком случае, я именно так рассказывал ей о том, что там видел.

Я посмотрела на него.

— А что же ты видел там на самом деле?

— Ничего, — сказал он. — Совсем ничего.

Мы довольно долго молчали, и Жан-Лу рассматривал в объектив камеры улицы и переулки этого города мертвых. Камера щелкнула, когда он нажал на кнопку, а он вдруг сказал:

— Вот было бы смешно, если все это зря! — (Щелк.) — Если окажется, что никакого рая вообще нет. — (Щелк.) — Если после смерти люди просто гниют в земле.

Голос его становился все громче, и несколько птичек, сидевших на одной из гробниц, взлетели, неожиданно громко захлопав крыльями.

— Они твердят, что все знают об этом, — сказал он. — Да только ничего они не знают! Они лгут. Они всегда лгут.

— Не всегда, — сказала я. — Моя мама не лжет.

Он как-то странно на меня посмотрел — словно был лет на сто меня старше, — и во взгляде у него сквозила такая мудрость, которую дают лишь долгие годы боли и разочарований.

— Она тоже будет лгать, — сказал он. — С ними всегда так.

ГЛАВА 2

20 ноября, вторник

Анук привела к нам сегодня своего нового друга. Жан-Лу Рембо — очень симпатичный мальчик, чуть постарше Анук, ведет себя со старомодной вежливостью, чем и выделяется среди прочих. Они с Анук пришли сразу после школы — Жан-Лу живет на той стороне Холма — и вместо того, чтобы сразу пойти гулять, полчаса просидели в магазине: пили мокко с печеньем и болтали.

Приятно видеть, что у Анук появился хотя бы один друг, хоть это и причиняет мне боль, и она не становится меньше от сознания того, что я веду себя совершенно неразумно. Передо мной точно шелестят страницы потерянной книги. «Анук в тринадцать лет… — безмолвно нашептывает мой внутренний голос— Анук в шестнадцать, точно воздушный змей на ветру… Анук в двадцать, в тридцать, в…»

— Хочешь шоколадку, Жан-Лу? За счет магазина.

Жан-Лу. Не совсем обычное имя. И не совсем обычный мальчик — с серьезным, как бы все на свете оценивающим взглядом темных глаз. Я слышала, что его родители в разводе, он живет с матерью и видит отца три раза в год. Его любимый шоколад — горький с хрустящей миндальной стружкой: такой, по-моему, больше подошел бы взрослому мужчине. С другой стороны, он действительно на редкость взрослый и сдержанный молодой человек. Его привычка наблюдать за всем в объектив фотоаппарата несколько, правда, обескураживает: такое ощущение, что он пытается дистанцироваться от внешнего мира, отыскать в глубине крошечного цифрового экрана некую более простую и более приятную реальность.

— Что за снимок ты только что сделал?

Он послушно показал мне. С первого взгляда это могло показаться абстракцией: какая-то путаница цветов и геометрических форм. Но потом я разглядела — это были туфли Зози, сфотографированные на уровне глаз и специально не в фокусе, в окружении настоящего калейдоскопа разноцветных конфетных оберток.

— Мне нравится, — сказала я. — А это что такое, в углу?

Похоже, кто-то, находившийся за кадром, просто отбрасывал тень на фотографируемые предметы.

Он пожал плечами.

— Наверное, кто-то слишком близко стоял. — И он повернул объектив в сторону стоявшей за прилавком Зози, которая держала в руках целый букет разноцветных лент. — Здорово! — восхитился он.

— Я бы предпочла не фотографироваться.

На него она даже не взглянула, но голос ее прозвучал резко.

Жан-Лу смутился.

— Я просто…

— Я знаю. — Она улыбнулась ему, и он с явным облегчением вздохнул. — Я просто не люблю фотографироваться. И по-моему, на снимках крайне редко бываю похожа на себя.

Ну, это-то я могу понять, подумала я. Но это неожиданно отчетливое ощущение опасности? И не у кого-нибудь, а у Зози, которая ко всему относится так легко и весело, что любая задача сразу кажется разрешимой? Странно. И я, испытывая легкое беспокойство, вдруг задумалась, правильно ли я поступаю, взвалив на свою подругу столько забот? Ведь у нее, должно быть, имеются и свои проблемы, как у любого другого.

Впрочем, если проблемы у нее и имеются, она отлично это скрывает и очень быстро учится, схватывает все с такой легкостью, что мы обе просто диву даемся. Она приходит каждый день в восемь утра, как раз когда Анук уходит в школу, и целый час до открытия проводит со мной на кухне, учась у меня разным способам приготовления из шоколада всевозможных изделий.

Она уже знает, как растопить шоколадную глазурь, как составлять различные смеси, как измерять температуру и поддерживать ее на постоянном уровне, как довести глянец до совершенства, как с помощью кондитерского рукава делать украшения уже на готовой форме и как приготовить шоколадные стружки с помощью обычной терки.

Да у нее же просто дар, сказала бы моя мать. Впрочем, самый главный ее дар — это умение общаться с людьми. С покупателями. Я и раньше это замечала, конечно. Зози с кем угодно может поладить: у нее удивительная память на имена, ее заразительная улыбка подкупает, и каждый — сколько бы народу ни толклось в магазине — всегда в ее присутствии чувствует себя особым гостем.