Темнейшая ночь (любительский перевод) - Джена Шоуолтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Им же хуже», пожал плечами Парис и исчез за углом.
Мэддокс знал, что ему следует предложить посторожить женщин. Ведь он был возможной причиной их пребывания здесь. Но ему надо увидеть Эшлин. Нет, не надо. Он хотел этого. Ему ничего не надо. Особенно человека с подозрительными мотивами уже предназначенного умереть.
Но, не зная следующих действий этих Титанов, он осознал, что не желает тратить попусту ни одного мига. Он пойдет к Эшлин, даже не полностью подчинив демона. Кроме того, он может никогда и не быть спокойным, если речь идет об этой женщине. И лучше сделать то, что он хочет, с ней сейчас, пока он не вынужден – он даже не мог заставить себя подумать об этом.
«Люциен», начал, было, он.
«Ступай», опять сказал его друг. «Сделай все что необходимо, чтобы контролировать себя. Твоя женщина…»
«Эшлин не обсуждается», отрезал Мэддокс, и без того зная, что собирался сказать Люциен. С твоей женщиной следует разобраться побыстрее. Он знал об этот сам.
«Просто выкинь ее из головы, затем сделай так чтоб, хотя бы часть тебя вернулась к нормальному существованию».
Мэддокс кивнул и развернулся, часть его гадала, стоит ли его нормальное существование того, чтоб к нему возвращаться.
Глава восьмая.
Мэддокс ступил в свою спальню, неуверенный в том, что увидит. Спящую Эшлин? Свежевыкупаную, голую Эшлин? Эшлин – готовую к битве?
Эшлин – готовую к удовольствиям?
Сердце неустанно барабанило в груди, раздражая его неимоверно. Ладони вспотели. Глупец, твердил он себе. Он не был человеком, рабом страха, также не был неопытным юнцом. Все же он не знал, что делать с этой женщиной, этой…карой.
Чего он не ожидал, так это найти бесчувственную Эшлин, распростертую на полу, в багровой луже – кровь? – пропитавшей ее волосы и одежду.
Тьма окутала его.
«Эшлин?» Он был подле нее в следующий миг, склоняясь, нежно переворачивая и подхватывая на руки. Вино, только вино. Хвала богам. Капли его покрывали ее слишком бледное лицо и стекали на него. Он почти улыбался. Сколько же она выпила?
Она была такой легонькой: он и не ощущал бы, что держит ее, если б не слабые покалывания, что струились с ее кожи на него.
«Эшлин, проснись»
Она не просыпалась. Фактически, она, казалось, еще глубже впала в беспамятство – движение ее глаз под веками прекратились. Во рту у него пересохло, и он заставил себя выдавить следующие слова.
«Проснись ради меня»
Ни стона, ни вздоха.
Встревоженный, он понес ее на постель, сорвав и отбросив по пути ее мокрый жакет. Хотя ему и не хотелось, он опустил ее на матрас и взял в ладони ее лицо. Кожа была ледяной.
«Эшлин».
Ответа по-прежнему не было.
Неужели она…Нет. Нет! В животе у него похолодело, когда он положил ладонь на ее левую грудь. Поначалу он ничего не ощутил. Ни нежного толчка, ни твердого удара. Он едва не проклял небеса. Затем, внезапно, почувствовал слабый стук. Длинная пауза. Еще ничтожное «стук-стук».
Она была жива. Его глаза быстро прикрылись, плечи облегченно опустились.
«Эшлин». Он легонько встряхнул ее. «Давай, красавица. Просыпайся». Что, во имя Зевса, было с ней не так? У него было опыта с опьяневшими смертными, но он полагал, что все же это было неправильно.
Ее голова упала на бок, веки оставались закрытыми. Ее губы были мило поджаты, но неестественно посинели. Пот стекал с ее висков. Она была не просто пьяна. Заболела ли она из-за ночи в камере? Нет, признаки этого появились бы раньше. Коснулся ли ее неумышленно Торин? Конечно же, нет. Она не кашляла и не была покрыта оспинами. Что же тогда?
«Эшлин» Я не могу потерять ее. Еще нет. Он еще не достаточно взял от нее, не притронулся к ней, так как мечтал, не беседовал с ней. Он удивленно моргнул. Ему хотелось разговаривать с ней. Не просто утолить себя внутри ее тела. Не просто допросить ее. Но беседовать. Узнать ее и понять, что делало ее такой женщиной.
Все мысли об ее убийстве растворились; мысли об ее спасении заняли их место, сильные, неоспоримые.
«Эшлин, поговори со мной». Он снова ее тряхнул, бесполезно, не знал, что еще поделать. Холод продолжал исходить от нее, словно она купалась в ледяной воде и сохла на арктическом ветру. Он укрыл ее покрывалами, пытаясь укутать ее теплом.
«Эшлин, пожалуйста».
На его глазах синяки образовывались вокруг ее глаз. Было ли это его новым покаранием? Наблюдать, как она умирает медленно и болезненно?
Чувство беспомощности нарастало. Даже со всей своей силой он не мог заставить ее ответить.
«Эшлин». На это раз ее имя было хриплой мольбой. Он снова встряхнул ее, достаточно сильно, чтоб вытрясти из нее душу.
Проклятие. Опять ничего.
«Люциен!» проревел он, не отрывая взгляда от нее. «Аэрон!» Он сомневался, что они услышат его на таком расстоянии. «Помогите мне!»
Звала ли Эшлин на помощь? Нагибаясь, он прижался ртом к ее рту, пытаясь вдохнуть в нее свою силу. Тепло… покалывания…
Ее посиневшие губы приоткрылись, и она застонала. Наконец-то. Еще признак жизни. Он почти взвыл от облегчения.
«Говори со мной, красавица». Он убрал влажные волосы с ее лица, смущенно понимая, что его руки трясутся. «Скажи мне, что не так»
«Мэддокс», прохрипела она. Глаза оставались закрытыми.
«Я здесь. Скажи, как помочь тебе. Скажи, что тебе надо».
«Убей их. Поубивай пауков». Она так тихо говорила, что он с трудом мог расслышать.
Он притронулся пальцами к ее щеке, пока осматривал комнату.
«Здесь нет пауков, красавица»
«Пожалуйста». Хрустальная слеза вытекла из-под века. «Они не престают лазать по мне»
«Да, да, я поубиваю их». Хотя он не понимал, он продолжал водить руками по ее лицу, затем по шее, виз по рукам, животу и ногам. «Они уже мертвы. Мертвы. Я обещаю»
Это немного расслабило ее.
«Еда, вино. Яд?»
Он побледнел, чувствуя как краска покидает его лицо, пока он не стал таким же белым как Эшлин. Он не подумал…не сообразил… Вино было приготовлено для них, для воинов, не для смертных. Поскольку человеческий алкоголь был слабоват для них, Парис частенько подмешивал капельку амброзии, которую стащил у богов и прятал все эти года. Была ли амброзия ядом для смертных?
Я сотворил это с ней. Ужасаясь, подумал Мэддокс. Я. Не боги.
«Арх!» Он врезал кулаком по металлическому изголовью, чувствуя как дальше ломаются и наполняются кровью его костяшки. Непримиримый, он ударил снова. Кровать задрожала и Эшил застонала от боли.
Прекрати, не делай ей больно. Он заставил себя остановиться, дышать медленно, постоянно приказывая себе успокоиться, в тысячный раз за сегодняшний день. Но потребность в жестокости была такой темной, такой мрачной. Такой сильной, почти неуправляемой. Кроме того краткого времени после драки с Аэроном, он был на грани весь день, и это лишь дальше подталкивало его. В любой момент он мог выйти за порог и натворить непоправимых бед.
