Актриса - Екатерина Маркова

— Это от близорукости! — засмеялась Алена, водворяя очки на нос. — И вообще, не лишайте меня моего главного орудия. У Кощея сила была в игле, а у меня, может быть, в очках.

Глеб с таинственным видом оглянулся на дверь, за которой, как предположила Алена, пряталась рождественская елка, и прошептал:

— Я хочу вам что-то показать.

— Рояль? — так же шепотом спросила Малышка.

Глеб отрицательно помотал головой и взял Алену за руку. Они подошли к двери, и Глеб, повернув ключ, распахнул ее.

Алена изумленно ойкнула. Она очутилась в маленькой домашней часовне. Здесь был купол, как в настоящем храме, и оттуда сквозь синь неба и белизну облаков скорбно и доверчиво смотрели глаза Богородицы. В углу под иконой Спасителя в тяжелом старинном окладе теплилась лампада. Такая же лампадка потрескивала возгорающим маслом у поминального столика. Возле других икон стояли в подсвечниках свечи, которые сразу зажег Глеб. У каждой иконы в напольных вазах — живые цветы. Каменное основание деревянной голгофы покрывали свежесрезанные белые розы в полураспустившихся бутонах.

— Андерсен, я не сплю? Ущипни меня, чтобы я очнулась, — прошептала Алена.

— Вот сейчас ты точно не спишь. А все, что было раньше, возможно, тебе и приснилось.

Глеб подошел к поминальному столу, где догорала одинокая свечка, и, задув ее, взял из кучки лежащих рядом еще одну, зажег, поставил в ячейку и, перекрестившись, беззвучно, одними губами произнес молитву. Обернувшись, протянул Алене свечу. Она поблагодарила Глеба глазами и, поставив свечку, спросила:

— А куда… если за живых?

Глеб широким жестом обвел пространство часовни, вмещавшее десятки икон.

— Это на твой выбор. Если кто-то из твоих близких болен, можно сюда, святителю Пантелеймону. Моя мама очень почитала его.

Глеб подошел к иконе, любовно вглядываясь в лик серьезного задумчивого мальчика с ложечкой какого-то снадобья в правой руке.

— Да, я читала про него. Когда умирала мама в Питере, меня отвели к батюшке в храм святой Екатерины в Академии художеств… Он соборовал маму и дал мне тогда иконку святителя Пантелеймона и акафист ему.

Алена долго молча стояла перед иконой, потом какое-то сильное волнение дрожью прошло по всему телу. Она даже побледнела — так была поражена тем, что внезапно осенило ее у лика святителя Пантелеймона.

— Что-то случилось? — Глеб осторожно дотронулся до ее руки. Малышка ответила ему слабым пожатием.

— По-моему, да… Это касается убийства Оболенской. Мне кажется, я что-то поняла… Но нужно проверить, я пока еще сама не понимаю как… Прости… Если можно, я бы хотела побыть здесь одна. Я должна сейчас успокоиться и попросить у Господа помощи и… прощения. Я очень любила эту женщину — Елену Николаевну Оболенскую, светлая ей память, и, конечно, у меня в душе особый счет за ее подлое убийство. Разреши мне побыть здесь…

— Эта часовня освящена в честь небесного покровителя моей мамы — святой мученицы Елены, — тихо произнес Глеб, направляясь к двери. — Это и твой небесный покровитель, и, волею судеб, покойной Оболенской. В совпадения я не верю…

Алена долго находилась в часовне. Показалась в гостиной с радостной улыбкой и сразу заявила:

— А как там поживает в духовке фирменное жаркое? По-моему, его пребывание на этом столе украсит сервировку.

— Его временное пребывание, — весело уточнил Глеб. — Оказывается, кое-кто из находящихся за этим столом хоть и маленький, но довольно прожорливый. Но лично я ничего так высоко не ценю в людях, как хороший аппетит.

— Да ладно, — усомнилась Алена, — я-то наивно полагала, что сказочники презирают плотские слабости.

— Отнюдь. — Глеб вихрем слетал на кухню и вернулся с блюдом, на котором аппетитно поблескивал румяной корочкой запеченный кусок мяса.

Алена повела носом и констатировала:

— С чесночком и приправами! Класс!

Когда уже было съедено мясо, сказаны друг другу нарочито высокопарные тосты-пожелания, когда догорели свечи в подсвечниках и вдруг иссякли слова, застигнутые врасплох глубоким, волнующим, как свершающееся таинство, молчанием, Глеб медленно встал, откинул тяжелую бархатную портьеру, скрывающую комнату, где стоял рояль, сел за него и долго-долго смотрел на Алену, как будто сводя воедино ее и то вдохновение, которым он сейчас жил…

Алена давно не плакала так легко и радостно, как в детстве, когда слезы даются облегчением прощенной мамой выходки и с каждой слезинкой внутри словно раздвигается большой белый просторный шатер, способный вместить взамен ушедших мук и терзаний, вины и усталости море ликующей свободы. Она чувствовала такую блаженную невесомость, что нисколько бы не удивилась, если бы вдруг ощутила макушкой твердую поверхность лепного потолка гостиной. И еще она понимала, что уже несколько часов безоговорочно любит этого неторопливого сказочника с его волшебной, пронизывающей музыкой и что сейчас он дарит ей эти звуки, непостижимым образом сколдовав воедино то, что было для них двоих порознь.

Глеб закончил играть, закрыл крышку, положил голову на скрещенные на рояле руки и нарочито буднично произнес:

— А тем временем… в кустах оказался рояль.

Оглушенные тишиной, они молча смотрели друг на друга. Потом Алена, двигаясь, как сомнамбула, подошла к Глебу, развернула к себе его лицо и медленно, подробно исследуя губами каждую клеточку, поцеловала лоб, глаза, щеки, шею, волосы. Он затих, не смея пошевелиться, а она взяла его тяжелые натруженные кисти и покрыла длинные пальцы такими же медленными поцелуями.

— Алена… я счастлив, — прошептал обессиленным от любви голосом Глеб.

Она поцелуем приказала ему замолчать. Когда стало нечем дышать, отодвинулась и тихо попросила:

— Сказочник, отвези меня домой.

Глеб тяжело вздохнул и горько прошептал:

— Понимаю… Я измучил тебя своей музыкой.

— Глупый, глупый до неземной мудрости сказочник! Я хочу проживать с тобой все по законам твоей музыки. У нас будет завтра… И этим можно гордиться.

Глеб вдруг нагнулся и обеими руками коснулся ног Алены. Его гибкие пальцы двумя плотными браслетами обхватили ее лодыжки.

— Когда я впервые увидел тебя, твою лодыжку обвивала тонюсенькая золотая змейка. Я ей так завидовал весь вечер. Я ревновал ее. А потом приехал сюда и был не в меру задумчив. Люська просекла «на раз» мое состояние и спросила: «Влюбился?»

— А ты?

— А я ответил: «Еще страшнее. Я нашел свою женщину, но она про это пока не знает».

— А Люся?

— А Люся… поступила так, как в таких случаях поступают любящие сестры, — она разрыдалась.