Путь Проклятого - Ян Валетов

Глава 10

Иудея. 70 год н. э.

Крепость Мецада.

Рано или поздно любой войне наступает конец.

Бывает, конечно, что сражение не определяет победителя….

Что обе стороны обессилены схваткой и сама мысль о том, что все кончено и, наконец-то, есть повод ликовать, кажется невероятной. Противники падают ниц, так и не выпустив из рук зазубренных мечей, падают рядом друг с другом, мертвыми или умирающими…. И только вороны празднуют победу, растаскивая гниющую плоть.

Так случается, когда силы равны. Но в схватке, которую вели римляне и иудеи, победитель был предопределен еще до того, как битва началась.

Когда вспыхнула обильно залитая варом дополнительная деревянная стена, возведенная защитниками крепости за каменной, втайне, ценой невероятных усилий, римский лагерь внизу взревел торжествующе, подобно хищнику, наконец-то настигшему добычу. Слушая этот незатихающий вопль, вырвавшийся из тысяч глоток и многократно отраженный скалами, Иегуда понял, что сегодняшний закат – последний в его жизни.

Защитный вал построили из заготовленных загодя бревен, выложив из положенных горизонтально стволов две стены. Затем, связав их между собой поперечинами, получили подобие короба. Короб этот засыпали землей, которую каждый удар римского тарана лишь утрамбовывал, делая сооружение прочнее. Но Сильва был растерян только в тот момент, когда за рухнувшими камнями обнаружил еще одну стену, легко противостоящую ударам «барана» осадной машины. Башню откатили, а снизу, брошенные мощными челюстями катапульт, полетели кувшины с пылающей смолой и горячим варом. Сначала прозрачные розоватые язычки огня вслед за черными жидкими потеками побежали по конструкции, закурился легкий дымок, а уже через полчаса пламя с треском пожирало сухие бревна. Там, где дерево превращалось в пепел, стена начинала разрушаться – сыпались вниз мелкие камни, земля вырывалась наружу, и оборонительный вал, на который ушло столько сил и труда, закровоточил красновато-серыми струйками.

Окутанные черными дымами от горящей смолы языки огня ползли по сооружению вверх и в стороны, растекались даже по каменным глыбам, а стоило защитникам попытаться ослабить пламя водой, как снизу, разбрасывая искры, прилетал очередной бочонок с горящим варом, и стена, содрогнувшись от удара, вспыхивала с новой силой. Самых неосторожных из тех, кто поливал бревна водой, сбивали с гребня тяжелые стрелы.

Баррикада пылала снаружи и изнутри, выбрасывая вверх клубы черного, похожего на сигнальный, дыма. Голосили вороны, нарезавшие вокруг вершины Мецады круги (они чуяли добычу загодя), и торжествующе орали внизу римляне. Римский лев готовился к трапезе. Осадные машины, заблаговременно отведенные к концу насыпи, туда, где им не грозило бушующее пламя, ждали своего часа. Битва была проиграна. Стоило стене догореть, и перед осаждающими открывался проход шириной почти в пятьдесят локтей – с такой дырой в обороне новой атаки не сдержать. И только то, что день начинал клониться к закату, давало Иегуде надежду, что вечернего штурма не будет – Сильва имел возможность никуда не спешить – и обитатели Мецады доживут до утра. Только до утра. Римляне дождутся рассвета и войдут в крепость вместе с первыми лучами солнца, не дожидаясь жары. Убивать пока прохладно, гораздо легче, меньше устаешь.

Иегуда вспомнил грохот калиг по каменным мостовым Ершалаима – это вкатывались в город ощетинившиеся пилумами промеж сомкнутых щитов манипулы. С треском вылетали запертые двери – выжившие в голоде и междоусобицах горожане гибли под ударами римских мечей. Рёв огня, пожирающего Храм (он был так силен, что мешал говорить за стенами Верхнего города!) не мог заглушить криков тысяч жертв, и Ершалаим гудел от предсмертных воплей, как растревоженное осиное гнездо.

Он тоже должен был умереть тогда, на девятый день знойного месяца ав. Но не умер. Яхве продлил его дни, послав навстречу проклятого Маттиаху.

От воспоминаний заныли шрамы. Иегуда положил ладонь на письменный прибор, с которым не расставался с того самого момента, как получил его в дар от Иосифа. Тот день казался теперь таким далеким, а ведь еще не прошло и трех лет, как…

– Я не могу давать тебе советы, – сказал Бен Маттиаху, – ты старше меня и пережил больше. Но я писатель и мое предназначение – рассказывать истории. Многие считают писательство ненужным занятием, а я полагаю, что важнее него нет ничего на свете. Мы приходим и уходим, а книги остаются. Тела наши давно превратятся в прах, но мысли, перенесенные на бумагу, не истлеют. Мы творим историю для будущих поколений, и если перестанем писать, история умрет вмести с нами. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Иегуда кивнул.

Письменный прибор был невообразимо хорош – поистине, Иосиф делал ему царский подарок. Второй точно такой же висел на поясе самого Бен Маттиаху, поблескивая серебряной отделкой.

– Ты знаешь грамоту, – продолжил Иосиф, – и прекрасный рассказчик. Того, что тебе довелось увидеть и пережить, хватит на десять обычных жизней. Расскажи людям свою историю! Ты качаешь головой? Почему?

– Я связан словом.

– Но женщина, которой ты это слово дал, давно мертва!

– Возможно, это так. Мне говорили, что она умерла в Эфесе, в год восстания.

– Семь лет назад? Что тогда мешает тебе?

– Разве мое обещание умерло вместе с ней?

Иосиф пожал плечами.

– Что останется от тебя после смерти, Иегуда? – спросил он негромко. – Кости? Горстка праха? Или книга о твоей жизни? Решать тебе.

– Ну… – протянул старик, закрепляя подарок на поясе, – Теперь-то одна вещь от меня точно останется, даже когда кости мои истлеют! И эту вещь дал мне ты. Спасибо, Бен Маттиаху. И за совет, и за то, что спас меня во время резни. Я не надеялся, что ты будешь просить за сикария у самого Тита, но ты попросил.

Глаза Иосифа на мгновение сверкнули – блеск был острый, стальной, словно на миг в Бен Маттиаху, принявшем вражеское имя – Флавий – вопреки вере отцов, проснулся человек, не так давно защищавший Иотопату.

– Я бы не просил за тебя, – сказал Иосиф Флавий жестко. – И если бы Яхве дал мне силу, я бы уничтожил вас всех, до последнего человека. Посмотрите, что вы – сикарии – сделали с Израилем? Посмотрите, во что вы превратили землю обетованную? Вы так боролись с Римом, что резали друг друга даже тогда, когда враг уже строил осадные башни у ваших стен! Так за что, скажи мне, вы боролись? За Израиль без римлян? Или за то, кто из вас больше его любит?