Лесная невеста - Елизавета Дворецкая

– Заклинали мы их, пытались им путь на белый свет затворить, но как ни бьемся, а они щелочку находят. – Зелейница вздохнула. – И теперь опять… Купала скоро… Вот полынью, чертополохом запасаемся. Всю ночь будем костры жечь, скотину оберегать.

– А я еще сейчас подумала: не сглазили ли они Горденю? – заметила Дивина. – С чего бы он вдруг в такое буйство впал? Вот такое у нас место нехорошее.

– Однако же живете? – спросил Доморад.

– Живем.

– Отчего же не уходите, не поищете себе местечко получше? Земля большая!

– Наше это место, отец, родное, – подавляя вздох, отозвалась Елага. – Дед Утеша рассказывал: шел он как-то, еще молодой был, через болото, смотрит, болотник сидит – зеленый, мохнатый, тиной оброс. Дед его спрашивает: «Чего ты, нечистик, все на болоте живешь?» А тот отвечает: «Привык!» Так и мы – привыкли, вот и живем. Богами нам это место дано, другого не будет. Как умеем, так и живем. И ведь хорошее у нас место! Пока волхида, старая змеиха, к нам не заявилась, лучшего житья и не надо! Лес дичью богат, зверями разными, грибами-ягодами, в реке рыбы – ловить не переловить. Урожаи какие были! Как нигде – ведь сам Ярила над нами стоял. Торговые гости ездили, за меха и мед всякие товары давали. Помогут боги, выведем волхид – и опять заживем.

– А можно их вывести?

– Все можно. Нет ничего такого, что было бы нельзя. Вот только пока не знаю как. Поближе к Купале пойду на Дивью гору, там, может, подскажут.

До вечера в избу к зелейнице еще не раз заходили люди: женщины, мужчины, девушки – подруги Дивины. Чуть погодя явился Зорень – проведать отца. Тоже после бани, в шапке с куньей оторочкой на расчесанных светлых кудрях, в чистой рубахе с тонкой полосочкой красного шелка на вороте, с плетеным поясом, он выглядел как настоящий «богатый гость», и женщины, даже те, что были старше, в разговоре почтительно именовали его батюшкой. Всем было любопытно, как идет жизнь в других землях, не было ли чего любопытного.

С Зоренем пришел и кое-кто из дружины. Таилич, острым глазом живо оценивший, что Ледич пристроился возле самой красивой девушки в городе, тут же предложил остаться, чтобы присматривать за хозяином вместо него, но Зимобор только усмехнулся: дескать, нашел дурака! Таилич значительно двинул бровями и подсел вместе с Костоломом к Дивининым подругам. Девушки, давно не видевшие чужих, смущались и хихикали, но исправно хлопали по рукам, лезущим куда не надо.

Обсуждали сегодняшний кулачный бой, толковали о Гордене, судили, кто же разорвал ему рубаху, – никто из бойцов не помнил, чтобы он это сделал. Приходил и сам Горденя, клялся, что и думать не стал бы про рубаху, не толкни его под руку какой-то леший.

– В глазах темно было, в голове пусто – сам не знаю, что со мной сделалось, а теперь ничего не помню! – так он объяснял свое тогдашнее состояние и беспомощно разводил руками.

Девушки смеялись, женщины качали головами, а Дивина не смеялась. У нее не выходил из ума сегодняшний случай с ножом, после которого внезапное буйство Гордени приобрело новый смысл. Об этом они никому не рассказали, чтобы не множить страхов, но каждому приходящему вручали заговоренный стебель дедовника или полыни с наказом воткнуть над дверью в избу.

А Зимобор уже забыл про нож и волхид. Он видел одну Дивину и невольно оборачивался каждый раз, когда она проходила мимо, в тесноте едва не задевая его. Ему все сильнее хотелось ее обнять, почувствовать живое человеческое тело, которое не растает в руках туманом, не распахнется бездной первозданных вод, хотелось вдохнуть теплый человеческий запах, а не прохладное благоухание ландыша, которое приносила с собой звездная тьма. Одно присутствие Дивины согревало и успокаивало, и оно же помогло ощутить, как много сил выпила из него бездна. Она могла бы выпить его до дна, если бы он не был ей для чего-то нужен.

Для чего? Зимобор вдруг словно очнулся и трезвым взглядом увидел все происшедшее с ним. Почему сама вещая вила внезапно стала помогать ему, за что такая честь? У нее какие-то свои цели, непостижимые для смертного. Она унесла его с белого света, а он даже не заметил, что прошел целый месяц. Она не пустила его на погребение отца и лишила смолянского стола, отправила вместо этого в Полотеск, в чужую землю… Она пытается делать его руками какие-то свои дела, а ему остается подчиняться. Но почему-то именно здесь и сейчас он стряхнул с себя чары молодильник-травы и осознал, что происходит.

Следя глазами за стройной и ловкой фигурой Дивины, хлопочущей у стола и у печки, Зимобор понимал, что без нее тут не обошлось. Одним своим присутствием «лесная девушка» помогла ему снова стать самим собой.

Вот только возвращаться к прежнему было поздно. Из Смолянска он ушел, путь его лежит в Полотеск.

– Скажи-ка, мать, если судьба от человека чего-то хочет, может он противиться? – спросил он у Елаги. – Или что решено и на роду написано, от того не уйдешь?

– Кто ж его знает, сынок! – Елага вздохнула, и видно было, что ей и самой не дает покоя этот вопрос. – Жизнь-то свою один раз проживаешь, нельзя назад воротиться да от того же камня в иную сторону поворотить.

– Но хотя бы в первый раз можно выбрать, куда повернуть?

– Выбрать всегда можно, но какие три дороги на твоем камне начертаны, из тех и выбирай.

– Выходит, человек у судьбы как рыба на крючке – как ни бейся, а не соскочишь?

– Можно соскочить, если из окунька налимом стать! – Елага улыбнулась. – Изменить судьбу есть только одно средство – самого себя изменить. Себя изменишь – и судьба изменится, в этом она за человеком идет. А пока человек все тот же, сам он идет за судьбой.

Разговор этот, как и все подобные разговоры, мог что-то прояснить только тому, кто раньше уже что-то понимал. Но Зимобор смотрел на Дивину с таким чувством, будто все объяснения его судьбы содержатся именно в ней. Что-то уже изменилось, уже сдвинулось, и он стал не тот, который шагнул навстречу прекрасной Звездной Деве и сам протянул ей руку, чтобы она вывела его из темноты перед могилами. Что-то изменилось, но, чтобы перемены созрели, еще требовалось время.

Устроив гостей на ночлег в беседе, Дивина не пошла в избу, а села на завалинке и смотрела поверх тына вдаль, где по небу тянулись медленно тускнеющие багряные полосы заката. Сзади скрипнула дверь – Елага вышла, поглядела на небо, прикинула, какая будет погода, потом окликнула дочь:

– Что в дом не идешь? Замечталась?

– Вроде и замечталась. – Дивина сама не знала, как назвать состояние тихой, очарованной задумчивости, когда в голове нет ни единой мысли, а есть только ощущение чего-то огромного, важного.

Вслед за матерью она вошла в избу, села опять к столу, оперлась подбородком на руки.