…Вот, скажем (Сборник) - Линор Горалик

…Вот, скажем, с продюсером П. случилась понятная трагическая история: была у ее детей черепашка, которая много спала, черепашку кормили огурчиками и морковочкой, ела черепашка без энтузиазма, но что-то все-таки ела, в солнечный день дети выносили ее поспать на травку; потом продюсер П. все-таки напряглась и тайком отнесла черепашку к ветеринару. Ну, короче, понятно, что черепашка уже полгода как умерла, а огурчики с морковочкой просто слегка усыхали на солнышке. Но дело не в этом, а в том, что можно представить себе, как продюсер П. парилась, готовясь преподнести детям эту тяжелую новость. Пришла домой, черепашку положила в коробочку: «Дети, вот помните тетю Катю? Вот и все живое со временем…» – ну и так далее. Чуть не докатилась до обещани рая, где черепахи – ну не знаю – варятся в теплом-теплом супе. И тут дети продюсера П. перебивают маму и спрашивают: «Мама! Она мертвая?» «Да», – говорит продюсер П. подобающе приглушенным голосом и раскрывает объятья, готовясь принять рыдающих детей. И тут младший как завопит: «Вася, я тебе говорил!» А старший как завопит: «Это ты, Петя, мне говорил?! Это я тебе говорил!» Короче, они полгода пытались научно доказать, что хорошо обеспеченный салатиком и морковочкой зомби человечины не требует и даже солнца не боится. Вели дневник наблюдений. «Давай, – говорят, – мама, ее сюда. Переходим ко второму этапу эксперимента».

…Вот, скажем, журналист Щ. рассказывает, что в молодости хаживал к одной проститутке, которая никогда не брала денег с края стола, а только с середины. «На середину стола, – говорила, – положи, я возьму. А то примета есть – вся жизнь не так пойдет».

…Вот, скажем, молодая талантливая преподавательница Н. из города Курска переезжает по специальной программе для молодых преподавателей жить и работать в США. Выигрывает конкурс, у нее есть собственные разработки про творческое развитие, в которых главная идея ― детское творчество должно быть прикладным. Ребенок должен видеть, как созданные им предметы приносят радость, пользу, осколки на полу, скандалы на тему «я тебе говорила, что это упадет», – ну понятно. Живая жизнь предметов быта. И вот молодая талантливая преподавательница Н. попадает в довольно приличную школу штата Иллинойс, небольшую, но бодрую, и там ей поручают учить по этой самой инновационной системе шестилеток-семилеток. И вот на первом же занятии молодая талантливая преподавательница показывает детям настоящую глину, настоящую печь для обжига и другие восхитительные предметы и говорит, что сейчас они сделают для пап и мам пепельницы. Ну пепельницы. Ну пепельницы, в которые курят. Тут выясняется, что дети не очень понимают слово «пепельницы», потому что мамы и папы, прямо скажем, не курят. И в результате у молодой талантливой преподавательницы Н. начинается паника, потому что она вспоминает свой учебный план на полугодие. В каковом плане на каждом примерно втором занятии дети делают папе и маме пепельницу. То из папье-маше, то из полимерки, то из мозаики. Потому что пепельницу очень легко делать ― шмяк-шмяк, плоский блинчик, детали не важны. А кроме того, пепельница же не бывает лишней. Она же всегда в центре этой самой живой жизни предметов быта, будь этих пепельниц хоть миллион. Над ними рыдают, в них кладут выпавшие из стены гвозди, ими кидаются в кота, из них начинаются пожары. И тогда молодая талантливая преподавательница Н. понимает, что надо что-то придумывать, очень быстро причем. И ничего ей в голову не идет. Тарелки нельзя, они будут получаться кривыми, и протекать, и идти пузырями. Пепельнице пузыри к лицу, в этом есть какая-то экзистенциальная рифма, а с тарелками выйдет кошмар. И тогда она говорит детям в последней надежде, что они сами ей подскажут что-нибудь: «Дети! Угадайте же, что мы сегодня будем делать в подарок мамам и папам! Это такое небольшое… Такое плоское… В него можно что-нибудь положить… И в доме его нужно много-много штук…» И дети радостно кричат: подставка для мобильника! Подставка для мобильника! И они стали делать подставки для мобильника. В конце концов, почему бы современному человеку не кидать в кота подставкой для мобильника?

…Вот, скажем, филолог Т. перехватывает на детской площадке своего сына и его подружку Лизу, распаренных беготней, и предлагает им передохнуть, попить водички, остыть и оправить одежду, тем более что Лиза вышла гулять в таком нарядном платье, а теперь вся помятая. Выясняется, что Лиза помятая из-за того, что они с сыном филолога Т. играли в свою любимую игру ― в доктора. Филолог Т. вовсе не ханжа, но начинает волноваться: может, надо с детьми поговорить, то-се, пятое-десятое, убедиться, что все происходит по-человечески, что нет в этом ничьего грязного влияния, ну и вообще. И он спрашивает своего сына и девочку Лизу, во что еще они играют. Играют они, оказывается, в «Angry Birds», в «города» ― ну и в доктора. Филолог Т. говорит, что «Angry Birds» у него в детстве не было, «города» он очень любил, а вот в доктора как-то не довелось. В доктора ― это как? Ну и оказывается, что девочка Лиза ложится на спину на скамеечке, а мальчик Т. садится у нее за спиной, и девочка Лиза говорит: «Бла-бла бла-бла-бла бла-бла-бла, бла бла бла бла-бла-бла-бла», а мальчик Т. у нее за спиной говорит: «Ага… Ага…» – и чиркает в альбоме, а потом мальчик Т. говорит, что время кончилось, а девочка Лиза говорит «спасибо» и платит ему рубль.

…Вот, скажем, получается так, что между фотографом Т. и его сводным племянником разница в возрасте составляет не то восемь, не то девять лет. И фотографу Т. достается блаженная роль клевого дяди, с которым можно и про девочек, и про траву, и про то, что родители козлы, и даже выпить свои первые 50 граммов. Лучшая роль на свете. В один прекрасный день у фотографа Т. звонит телефон, и любимый племянник спрашивает, как дела. А потом говорит: «Дядя Т.! У нас тут сложилась небольшая оргия, и я сразу подумал о тебе…» И пока фотограф Т. в ужасе представляет себе, что он должен в этой ситуации сказать, а главное, какими словами он должен отказаться, а главное, о боже мой и т. д., – любимый племянник спрашивает: «Хочешь, дядя Т., прийти нас пофотографировать?» И что-то как фотограф Т. ни вспомнит про этот звонок, так ему делается дурно и что-то каждый раз по-разному.

…Вот, скажем, кинокритик Г. в молодости торговал пирожками возле церкви. И когда кто-нибудь подходил и спрашивал, освященные ли пирожки, кинокритик Г. старался угадать, с кем имеет дело. Потому что одни говорили: «Давайте мне тогда шесть ваших освященных пирожков! Бог помощь!» А другие говорили: «Давайте мне тогда шесть ваших неосвященных пирожков! А то тут какой-то мракобес освященными торгует, не хочу его поддерживать!» И единственным, кто покупал пирожки, ни о чем не спрашивая, был батюшка из этой самой церкви. Потому что был глубоко верующим человеком.

…Вот, скажем, литератор Ш. в молодости, как водится, чем только не зарабатывал себе на хлеб – и присмотром за зверями в одном уездном зоопарке тоже зарабатывал. Ну каким присмотром: чисткой клеток в основном. И с тех пор литератор Ш. говорит, что басенники не о тех зверях пишут; львы, там, шакалы – это все предсказуемо. А главный жизненный урок людям могут дать тюлени. Тюлени, по словам литератора Ш., очень, гады, злые. Агрессивные. И все время рвутся как следует отдубасить посетителей. То есть как рвутся – намереваются. Имеют интенцию посетителей поубивать. Встают торчком, ревут адским ревом и изо всех сил норовят шмякнуть посетителя по морде ластой. А потом второй ластой добавить. Очень коротенькой ластой. Совсем коротенькой. Не достающей до противника ни при каких обстоятельствах. То есть получается, что яростно торчащий тюлень с жутким ревом обшмякивает ластами самого себя. А посетители уездного зоопарка думают, что это тюлень им радуется. И аплодируют. То есть с точки зрения тюленя, шмякают, гады, ластами! В его адрес! Агрессоры такие. И поэтому жизнь тюленя – вечный бой с посетителями. Непрекращающаяся война с никогда не сдающимся, чудовищно превосходящим его численностью противником. От которого его, тюленя, спасают только решетка, ров и охранники. «Как у Путина с народом», – добавляет литератор Ш.; и его собеседники, хоть и видят в этой аналогии некоторую неточность, не готовы спорить с человеком, столько научившимся у тюленей.

…Вот, скажем, лингвист Л. часто говорит студентам, что решил посвятить себя изучению языков очень рано, в восемь лет. Конкретно – в тот момент, когда его папа споткнулся в темноте о пылесос.

…Вот, скажем, русский националист Т., вполне себе еврей, собирается переезжать в Финляндию, потому что в России белому человеку не дают жить и так далее. Ну, как сейчас принято. С тремя детьми, женой и собакой. Очень хлопотно, короче. А тут еще у него начинает болеть рука. Правая, довольно сильно. Русскому националисту Т. ставят диагноз «ущемление диска», потом «остеохондроз», потом «мышечная киста», потом еще что-то. Все это красиво, но рука-то болит, двинуть невозможно, печатать невозможно, обнять на прощание товарищей по Белому братству невозможно. В ход идут таблетки, прогревания, мануальная терапия – нет, все плохо.