ВСЕ НА ЗЕМЛЕ - Олег Кириллов

— Блажит старик, — сказал Михайлов, прочитав записку. — Это уж совсем детские штуки.

Несколько раз Рокотов разговаривал по телефону с Ольгой Васильевной. Тревожило его состояние Павла Никифоровича, потому что на следующий день после приступа Косолапов позвонил ему и сообщил, что предположение подтвердилось — инфаркт. Нужен абсолютный покой и никаких тревог. Больного даже транспортировать в больницу он пока не разрешает.

— Что нужно из лекарств? — спросил Рокотов. — Может быть, надо послать в областной центр?

— Благодарю вас, — в церемонной своей манере заявил по телефону Косолапов. — Все, что нужно, больной уже имеет.

А дела стояли. И ждать уже больше нельзя было, и Рокотов вызвал заместителя Дорошина Павла Ивановича Крутова — добрейшего человека, обликом и манерой своей похожего на старых русских интеллигентов, с голосом тихим и внятным. Знали они друг друга еще с той поры, когда Павел Иванович был главным инженером, а Рокотов работал на руднике и очень часто встречались они на карьере. Крутов обладал уникальнейшей способностью работать чуть ли не круглосуточно и при этом умудрился быть совершенно в стороне от шума и суеты всевозможных заседаний. Практически в его руках были все дела, но определял все Дорошин. А Павла Ивановича в комбинате за глаза звали просто Пашей, и он знал об этом и нисколько не обижался, Когда вдруг слышал в коридоре мощный бас какого-либо начальника участка: «Дорошина нет, пойду подписывать бумагу к Паше». Знал он и озорную рифмовку, пущенную кем-то из инженеров КБ: «За Дорошина пашет Паша». Знал, и его беспокоило только одно: как бы шутка эта не долетела до шефа.

— Вы знаете, — говорил он Рокотову еще тогда, когда тот был у него в подчинении, — вы знаете, самое ужасное в том, что Павел Никифорович может очень расстроиться из-за этого озорства (он имел в виду рифмовку). Это совершенно не соответствует действительности. Я понимаю, что молодежь очень часто может быть совершенно беспощадной к людям более пожилого возраста, но зачем же так?

С той поры Дорошин поменял уже трех главных инженеров, двух заместителей, а Паша все сидел в своем кабинете и занимался текущими делами. Шеф изолировал его от всех треволнений представительства, чем наверняка доставил ему величайшее удовольствие.

Самое удивительное было в том, что Пашу слушали все. Даже самые отъявленные крикуны, которые гордились тем, что могли возразить самому Дорошину, совершенно покорно выполняли распоряжения Крутова. То ли играли свою роль многочисленные вводные слова, которые расточительно использовал Паша («Я был бы вам чрезвычайно признателен, Василий Павлович, если бы вы выбрали возможность каким-либо образом забросить мне в кабинет самые свежие данные по производству… Мне завтра сообщать их в Москву»), то ли умение надолго запомнить невыполненную его просьбу, то ли то обстоятельство, что он никогда не отказывал всем желающим получше уйти в отпуск, и многие ждали, когда Дорошин хоть на денек куда-либо исчезнет, чтобы подсунуть заявление Паше.

Так вот этого самого Павла Ивановича Крутова и вызвал через два дня после несчастья с Дорошиным Рокотов. Сели они друг против друга за столом для совещаний в кабинете первого секретаря райкома, и Рокотов, без всяких околичностей, приступил к разговору: Павел Никифорович волей медиков выбывает из активной жизни на месяц-два. Никаких производственных дел ему велено не сообщать. Но есть вопросы, которые не терпят отлагательства. Я хотел бы надеяться на то, что вы сможете ими заняться.

— Я весь внимание, — сказал Паша.

— Мне нужно, чтобы Григорьев и Ряднов прекратили работу над проектом и занялись разработкой новой темы.

Крутов покачал головой:

— Увы, Владимир Алексеевич, это вне моей компетенции. Вы же сами прекрасно знаете, что дела мыслительной решал только Павел Никифорович… Когда-то, когда вы там работали, я не мог и вам ничего приказать без его ведома.

— И тем не менее.

— Боюсь, что я не могу вам помочь.

— Павел Иванович, речь идет о серьезном партийном деле.

— Я все понимаю, но…

— Я вас предупреждаю, если моя настоятельная просьба не будет выполнена, мы поговорим с вами о партийной дисциплине.

Рокотову тяжело было говорить добрейшему Паше такие вещи. Но время не ждало, время неслось галопом, как пришпоренная лошадь, убегали дни, потерянные в важных и неотложных делах, а у него было задание, которое надо было выполнять, кроме всех обязательных служебных дел. Приходилось иногда, как говаривал в добрые старые времена Саша Григорьев, перегибать.

Крутов мял в тонких бледных пальцах лист бумаги из стопки, лежащей на столе. Рокотов не спешил, он понимал, что старику надо привести все в соответствие, вычислить степень потерь в случае исполнения того или другого варианта. Наконец Паша поднял на него глаза и сказал, глядя в сторону, куда-то мимо рокотовского лица:

— Я понимаю… все, что я скажу сейчас, это глупость… но я надеюсь, Владимир Алексеевич, что вы меня поймете… Мы с ними давно знаем друг друга, и я вас всегда уважал. Это не пустые слова. Я вас очень прошу, поймите старика правильно… Не смогли ли бы вы написать мне несколько слов на бумажке… Вот то, что вы мне сказали. Ваше требование дать новую работу двум инженерам. Эту бумагу я должен иметь в качестве… Вы понимаете меня, надеюсь, Владимир Алексеевич?

Еще бы Рокотов не понимал сейчас Крутова! Он взял лист бумаги и стал искать ручку.

— Простите, Владимир Алексеевич… Если можно, на бланке райкома. Вам это ничего не стоит, а для меня… Ну прошу вас.

Рокотов вынул из сейфа райкомовский бланк, написал несколько строк, протянул бумагу Паше. Тот перечитал ее, аккуратно сложил вчетверо, выудил откуда-то из дальних внутренних карманов старенькое, потертое портмоне и затолкал бумагу туда. Затем поднял со стола скомканную бумажку, которую до этого вертел в руках, и сказал:

— Я сейчас же пришлю к вам Григорьева. Вы скажете, какого рода задание необходимо выполнять.

Он снова был спокоен и отменно вежлив.

Ровно через полчаса после его ухода пришел Саша. Сел.

— Ну?

— Откладывай все дела по старому карьеру… Начинайте новый.

Сашка почесал шею:

— А Петька?

— Ты главный в мыслительной?

— Ладно. Только ты мне скажи: Дорошин в курсе? Только для меня для одного… Петьке не скажу.

— Нет.

— Неужто Паша на себя взял? Вот чудеса… — Сашка даже привстал. — Ну и ну. Так когда шеф выйдет — от него перья полетят.

— Делай, что сказано.

— Ладно. Я солдат. Дипломатией вы занимаетесь, а Григорьев работу будет делать.

Вечером того же дня они все втроем скатывали рулоны проекта и складывали их в угол. Петька был злой и ни с того ни с сего разбил фарфоровую кружку, которую когда-то подарили «мыслителям» женщины из планово-экономического отдела. Кружку эту берегли как реликвию, потому что пивали из нее чай и Рокотов и Михайлов, в бытность свою приобщенный к этим стенам, да и предшественники их, в числе которых было целых два доктора наук и аж шесть кандидатов.

И вот теперь кружка осколками лежала на полу, а Петька стоял над ней и ругался:

— Черт с ней… Завтра оловянную куплю… Как в стеклянной лавке все натыкано… Бьется, ломается.

Упреков ему не было. Промолчали Рокотов с Сашкой. Потому что Петька был сейчас слабым звеном коллектива, которое нужно было всячески укреплять. А руганью и скандалом этого не сделаешь, потому что черт его знает, этого самого хуторянина, возьмет и уйдет куда-нибудь или откажется делать проект — и тогда ищи-свищи кого-либо на замену. Да и найдешь ли кого, потому что Ряднова и впрямь не на словах, а на деле можно было признать богом коммуникаций.

В тот день они начали работу. Разошлись по домам где-то около одиннадцати. Назавтра, вернувшись с полей и наскоро помывшись, Рокотов прибежал в мыслительную. Было около восьми вечера, и в коллективе был разлад: Сашка со злым лицом сидел за чертежной доской, а Петька, насвистывая, решал шахматную задачу.

— Та-ак… — сказал Рокотов, — хуторянин бунтует?

— Я тоже хуторянин, — сказал Сашка, — но только таких пижонов я не встречал. Он считает, что через две недели выйдет шеф и прикроет нашу новую работу.

— Вот именно, — сказал Ряднов, — именно прикроет. Потому что надо быть круглыми идиотами, чтобы нашими прикладными средствами сделать что-нибудь серьезное за такое время, которое нам любезно выделил вождь и учитель (кивок в сторону Рокотова)… А у меня в жизни не так уж много лишних лет, чтобы терять их на развлечения и маниловские мосты. У меня из-за вас, шизофреников, даже семьи не предвидится. Все другие порядочные холостяки ходят на танцы или еще куда… Я же с вами целые годы теряю. А мне уже не семнадцать и даже не двадцать семь. И вообще, это порочная практика — экономить деньги. Дали бы задание проектному институту, там бы все сделали…