Гаргантюа и Пантагрюэль — I - Франсуа Рабле

Плащи надевались глядя по времени года: из золотой ткани с серебряным шитьем, из красного атласа, отделанного золотой канителью, из белой, голубой, черной, коричневой тафты, шелковой саржи, бархата, серебряной парчи, серебряной ткани, золотых нитей, атласа или же бархата, расшитого всеми возможными золотыми узорами.

Летом вместо плащей носили иногда прелестные марлоты из таких же материй или мавританские накидки из лилового бархата с серебряной канителью, прошитые золотыми нитями, а то — с золотыми шнурами, украшенными по швам мелким индийским жемчугом. А на шляпах неизменно красовался султан под цвет обшлагов, со множеством золотых подвесков. Зимою — плащи из тафты вышеперечисленных цветов, подбитые мехом рыси, черной генетты, калабрийской куницы, соболя и прочими дорогими мехами.

Четки, запястья, цепочки, ожерелья — все это было из драгоценных камней, а именно: карбункулов, рубинов, рубинов-баласов, брильянтов, сапфиров, изумрудов, бирюзы, гранатов, агатов, бериллов и отборного жемчуга, как мелкого, так равно и крупного.

Головные уборы соответствовали времени года: зимой носили французские шляпы, весной — испанские, летом — тосканские, по праздничным же и воскресным дням непременно надевали французские головные уборы, ибо они скромнее и солиднее всех прочих.

У мужчин были свои моды: чулки, шерстяные или же суконные, темно-красные, розовые, белые, черные; бархатные панталоны таких же или приближающихся к этим цветов, с вышивками и прорезами по вкусу каждого; куртки из парчи золотой, парчи серебряной, бархата, атласа, шелка, тафты, таких же цветов, с прорезами, прошивкой и отделкой — всем на загляденье; шнуры — шелковые, таких же цветов, пряжки — золотые, с эмалью; камзолы и кафтаны — из золотой парчи, золотой ткани, серебряной парчи, бархата, расшитые, как кому нравилось; плащи — такие же роскошные, как и у дам; пояса — шелковые, под цвет куртки; у каждого на боку шпага с золоченым эфесом, с золотым острием филигранной работы, в бархатных ножнах одного цвета с панталонами; такие же были и кинжалы; шляпы — из черного бархата, украшенные множеством золотых ягодок и пуговок; на шляпах красовались усыпанные золотыми блестками белые перья, с которых свешивались рубины, изумруды и т. д.

Впрочем, между мужчинами и женщинами царило такое согласие, что и те и другие ходили в одеждах одной и той же ткани, одинаковой расцветки, а чтобы не вышло ошибки, несколько молодых людей должны были ежеутренне оповещать мужчин, что сегодня собираются надеть дамы, ибо все в обители подчинялось желаниям дам.

Не думайте, однако ж, что мужчины и женщины тратили много времени на то, чтобы с таким вкусом и так пышно наряжаться, — там были особые гардеробщики, каждое утро державшие наготове любую одежду, а также горничные, умевшие в мгновение ока одеть и убрать даму с ног до головы. А чтобы телемиты никогда не ощущали недостатка в одежде, возле Телемского леса было построено огромное светлое здание в полмили длиною и со всеми возможными приспособлениями, — там жили ювелиры, гранильщики, вышивальщики, портные, золотошвеи, бархатники, ковровщики, ткачи, и каждый занимался своим делом и работал на телемских монахов и монахинь. Материи и ткани поставлял им сеньор Навсиклет, и он же каждый год отправлял в обитель с Жемчужных и Каннибальских островов семь кораблей с грузом слитков золота, шелка-сырца, жемчуга и драгоценных камней. Если жемчужины теряли от времени природную свою белизну, их скармливали петухам, на которых это действовало, как слабительное на соколов, и благодаря этому восстанавливали первоначальный их цвет.

Глава LVII.

О том, какой у телемитов был уклад жизни

Вся их жизнь была подчинена не законам, не уставе и не правилам, а их собственной доброй воле и хотению. Вставали они когда вздумается, пили, ели, трудились, спали когда заблагорассудится; никто не будил их, никто не неволил их пить, есть или еще что-либо делать. Такой порядок завел Гаргантюа. Их устав состоял только из одного правила:

Делай что хочешь,

ибо людей свободных, происходящих от добрых родителей просвещенных, вращающихся в порядочном обществе, сама природа наделяет инстинктом и побудительною силой которые постоянно наставляют их на добрые дела и отвлекают от порока, и сила эта зовется у них честью. Но когда тех же самых людей давят и гнетут подлое насилие и принуждение, они обращают благородный свой пыл, с которым они добровольно устремлялись к добродетели, на то, чтобы сбросить с себя и свергнуть ярмо рабства, ибо нас искони влечет к запретному и мы жаждем того, в чем нам отказано.

Благодаря свободе у телемитов возникло похвальное стремление делать всем то, чего, по-видимому, хотелось кому-нибудь одному. Если кто-нибудь из мужчин или женщин предлагал: «Выпьем!» — то выпивали все; если кто-нибудь предлагал: «Сыграем!» — то играли все; если кто-нибудь предлагал: «Пойдемте порезвимся в поле» — то шли все. Если кто-нибудь заговаривал о соколиной или же другой охоте, женщины тотчас садились на добрых иноходцев, на парадных верховых коней и сажали ястреба-перепелятника, сапсана или же дербника себе на руку, которую плотно облегала перчатка; мужчины брали с собой других птиц.

Все это были люди весьма сведущие, среди них не оказалось ни одного мужчины и ни одной женщины, которые не умели бы читать, писать, играть на музыкальных инструментах, говорить на пяти или шести языках и на каждом из них сочинять и стихи и прозу. Нигде, кроме Телемской обители, не было столь отважных и учтивых кавалеров, столь неутомимых в ходьбе и искусных в верховой езде, столь сильных, подвижных, столь искусно владевших любым родом оружия; нигде, кроме Телемской обители, не было столь нарядных и столь изящных, всегда веселых дам, отменных рукодельниц, отменных мастериц по части шитья, охотниц до всяких почтенных и неподневольных женских занятий.

Вот почему, когда кто-нибудь из мужчин бывал вынужден покинуть обитель, то ли по желанию родителей, то ли по какой-либо другой причине, он увозил с собою одну из женщин, именно ту, которая благосклонно принимала его ухаживания, и они вступали в брак; они и в Телеме жили в мире и согласии, а уж поженившись, еще того лучше; до конца дней своих они любили друг друга так же, как в день свадьбы. Да, чтобы не забыть: приведу вам загадку, высеченную на медной доске, которая была обнаружена в фундаменте обители. Гласит она буквально следующее.

Глава LVIII.

Пророческая загадка

Мечтающий о счастье сын земли,Душой воспряв, моим речам внемли!Коль веришь ты, что может человекИстолковать светил небесных бегИ силой прозорливости своейПредугадать дела грядущих днейИ что божественное ПровиденьеЕму порой дарует позволенье, —Как утверждают книги мудрецов, —Проникнуть в судьбы будущих веков,Прислушайся, и я тебе открою,Что этой осенью или зимоюОткуда-то придут в наш край родимыйТакие люди, коим нестерпимыНи отдых, ни веселие, ни смехИ кои, не считая то за грех,Людей любого званья совратят,Повсюду сея распрю и разлад.И если кто-нибудь любой ценойРешит пойти дорогою такой,Того слова прельстительные ихНатравят на друзей и на родных.Не будет стыдно дерзостному сынуВонзить кинжал отцу родному в спину,И даже на носителей коронМеч подданными будет занесен,Ибо они себе составят мненье,Забыв о долге и повиновенье,Что всем поочередно сужденоТо вверх всплывать, то вновь идти на дно.И это породит так много споров,Так много перебранок и раздоров,Что худшего история не знала,Хотя известно ей чудес немало.В ту пору многих доблестных людейКого толкнет в водоворот страстейИх молодой и легковерный пыл,Постигнет смерть в расцвете лет и сил.И кто борьбою этой увлечется,Тот больше от нее не оторвется,Пока небесный и земной просторНе преисполнит шумом свар и ссор.Повсюду станут воздавать почетНе тем, кто справедлив, а тем, кто лжет,Ибо рассудок подчинится слепоСужденьям черни, темной и свирепой,К соблазну жадной, подлой, суеверной.О, сей потоп, прискорбный и безмерный!Потопом смуту вправе я назвать:Она не станет времени терять,И всю страну охватит, и не минет,Пока бог весть откуда не нахлынетПоток воды, скрывая с головоюВсех тех, кто, увлеченный пылом боя,Свой дух в сраженьях так ожесточит,Что и скотам безвинным не простит,Зачем покорно целыми стадамиОни идут со всеми потрохамиНе идолам на жертвоприношенье,А смертным на обычное съеденье.Теперь и вы поймете без труда,Что эта неизбывная враждаВ изрядное расстройство и кручинуВведет шарообразную махину!И даже те, кому она мила,Кто ей не хочет гибели и зла,Попробуют, усилий не жалея,Закрепостить ее и править еюТак мудро, что останется несчастнойЛишь вопиять к создателю всечасно.И в довершенье бед наступит день,Когда весь небосвод обложит тень,Светило дня плотнее закрывая,Чем мрак затменья или тьма ночная,И встанет между солнцем и землейГлухой, непроницаемой стеной,И в мире запустенье воцарится.Но раньше, чем все это совершится,Подземными толчками будет онСильнее и внезапней потрясен,Чем Этна в час, когда рука КронидаНизринула ее на титанида,И чем громады энарийских скалВ тот страшный день, когда Тифон воссталИ принялся, гордыней обуян,Швырять мятежно горы в океан.Итак, земля за краткие мгновеньяПретерпит столь большие разрушенья,Что те, кто смог ее поработить,Не станут больше властью дорожить.Тогда сердца исполнятся желаньемПокончить с этим долгим состязаньем,Поскольку вышесказанный потокЗаставит всех пуститься наутек.Однако до того, как убежать,Еще успеет каждый увидатьОгонь, разлившийся по небосводу,Чтоб высушить нахлынувшую воду.Когда ж пройдут событий этих дни,Да будут с ликованием одниБогатствами и манною небеснойНаграждены обильно и чудесно,Другие ж превратятся в бедняков.Итак, теперь, когда в конце концовГрядущее я вам истолковал,Любой из вас свою судьбу узнал.Сдержал я слово.О, сколь счастлив тотКто до конца такого доживет!

Как скоро чтение этого документа окончилось, Гаргантюа глубоко вздохнул и сказал присутствующим: