Ловцы человеков - Олег Геннадьевич Суслопаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этого разговора прошли годы. Семен редко приезжал из Лондона в Россию: наблюдать свысока за глупой суетной жизнью соотечественников уже давно перестало быть увлекательной игрой в кукловоды. Да, он гений – он сто раз повторял себе это – и что? Он устал торжествовать по этому поводу. Соотечественники с годами становились тем более противными, чем больше он уверял себя в собственной гениальности. В одной из вынужденных поездок, случайно сокращая путь по покрытой ухабами трассе с руинами почерневших, словно от горя, деревень на ее обочинах, он вдруг ужаснулся видами из окна. И сам не мог понять: то ли он ужаснулся от омерзения к людям, позволяющим себе жить в этих руинах, то ли в нем колыхнулось какое-то другое чувство. Впрочем, не так и давно живущие в этих домах были убеждены, что уж точно защищены и от сумы, и от тюрьмы. Так же, как и сейчас люди его круга.
Самое удивительное – после этого мимолетного случая он вспыхнувшим отчаянием своего индивидуализма ощутил неприязнь и к людям своего круга в этой стране. Они такие же предсказуемые, такие же, в сущности, наивные и управляемые. Жадно кричат о своем богатстве, тыча окружающим в лицо демонстрацию безумного выкидывания денег на считающиеся предметами роскоши безделушки. Покупают склады в Европе, забивая их накупленной рухлядью, почитающейся произведениями искусства. Дикое соревнование по выпендрежу и вывозу денег из презираемой страны… Однажды Семен по соседству со своим жильем на окраине Лондона оглядывал примерно такой же дворцовый комплекс одного из знакомых, слушая его хвастовство, и вдруг поймал себя на мысли: как это все примитивно и убого! Те, кто считает себя кукловодами, изначально сами были глупыми самодовольными куклами в руках более умелого мастера.
Где найти человека, в разговоре с которым немножко притухло бы отчаянное отвращение к примитивно-предсказуемому человечеству? Семен попробовал пообщаться на отвлеченные темы и с некоторыми деятелями искусства, и даже с каким-то высоким чином из духовенства. Разговоры всякий раз не клеились – собеседники всегда начинали выдавать какие-то заранее ожидаемые Семеном фразы, видимо, ожидая от него денежных подачек. Какой-то из старых актеров советской эпохи сразу в разговоре стал строго отчитывать его за безнравственность, на которую и с которой выкидываются в стране огромные деньги, в то время как… Семен тоже быстро ушел от не обещающего ничего интересного разговора.
– Как мне надоели эти люди. Боже, снизойди до меня в откровении своем… – подумал он однажды. Заиграл телефон, знакомый голос сообщил:
– Семен Абрамыч! Ты знаешь мою натуру скупую и скромную, прикинь, как я сегодня расщедрился. Десять тысяч зеленью – за один разговор! Без всяких обязательств! С кем говорил? Сходи, сам оценишь…
***
– Я тоже постоянно несу в себе отчаяние, – спокойно и тихо вдруг сказал сидящий на веранде небольшого дома перед Семеном молодой человек, – оно обычно наваливается поздней весной, в те дни, когда бывает Пасха. Когда все в природе вдруг начинает торжествовать: надрываются в пении птицы на рассвете, листья на деревьях растут с надрывной скоростью, ветер вдруг как дохнет такой теплотой, что все запищит, завозится. Всему захочется любить…
И вдруг появляется чувство, что все это торжество жизни – от отчаяния, что неизбежно придется умереть. Что это отчаяние обреченных: чем радостнее и замысловатее выводят свои трели соловьи – тем больше в этой песне боли о том, что ты всего лишь крошечный комочек плоти, который начнет гнить и разлагаться от простого укола иголки.
И ты, слушая эту песню, тоже живешь отчаянием, что твое тело – кусок плоти, который рано или поздно зароют в землю, чтобы он не пугал еще живущих своим разложением… Но ведь есть же еще что-то в тебе, кроме рано или поздно сгнивающего мяса. И ты с отчаянием пытаешься понять – что? Часто самые значительные поступки в своей жизни люди совершают как раз из-за этого отчаяния, чтобы доказать себе, что ты не только кусок мяса. В основе любого геройства – отчаяние обреченного, который чувствует, что все происходящее – мгновенно и нелепо. Отчаяние от того, что каждый одинок, и чем сильнее вьется вокруг него человеческий поток, тем отчаяннее это одиночество.
Молодой человек замолчал, словно стараясь как-то связать воедино то, что приходило в его голову. Семен кашлянул и, придав своей улыбке некоторую смущенность, заговорил, не скрывая легкой заинтересованности:
– А я ведь ни слова не говорил о том, что смотрю на мир с отчаянием…
– Разве не вас назвали когда-то отчаянным индивидуалистом?
Ответ сбил привычное течение мыслей Семена, старавшегося с хода угадать, что за тип перед ним и каким манером он смог произвести впечатление на отрекомендовавшего его Лицедея. Он попытался вспомнить, каким образом смог найти такую информацию искатель гонораров за копание в душах богатеев, очевидно, не ведущий разговор экспромтом. И не мог вспомнить – понял, что никому и никогда не рассказывал об этой случайно определившем его сущность фразе. Впрочем, подумал он, запомнить эту фразу мог тот, кто ее говорил, и разболтать, хвалясь о своем детском знакомстве с будущим… Вздохнув, наконец, Семен решил не вдаваться более в удивления и говорить коротко и прямо – не в его статусе быть ведомым. Приехал – узнай, чем тебя могут удивить, а выводы делай потом.
– И откуда у вас такая информация?
Молодой человек немного замялся, потом начал тихо объяснять, глядя в глаза Семену:
– Каждый, говорят, несет свой крест. А мне видится – каждый несет свою боль. Может, эта боль как раз и не дает ему, как птице, исполнить свою лучшую песню в жизни. А может, он как раз и поет ее от этой боли… Но когда я могу угадать эту боль – я могу что-то дать своими словами человеку. А как я могу угадать – простите, сам не могу сказать.
Семен встал, подошел к перилам веранды, остановился вполоборота к тому, кого ему представили Светлым. Пусть эта светлость продолжает, подумал он, переменим позу, чтобы на него не могли воздействовать рассчитанным путем визуального воздействия. Вспомнил, что на языке жестов копирование жестов собеседника считается способом вызывающего обескураживания. И пустил в ход один из самых примитивных приемов сбивания с мысли собеседника – задал
