Вы любите Вагнера? - Жан Санита
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тебя что-то испугало?
К его удивлению, голос звучал искренне и нежно. Это немного успокоило ее, она улыбнулась. И даже осмелилась робко пояснить:
— У мэрии что-то случилось… Поднялась стрельба, наверное, между партизанами и гестаповцами. Весь квартал оцеплен. Идут повальные обыски, а несколько минут назад и по нашей улице прошел патруль. Я так испугалась!
Он обнял ее, привлек к себе, поцеловал.
— Ничего, девочка. Все позади, — прошептал он. — Я с тобой, и нам нечего больше опасаться…
— Обними меня покрепче…
Он снова поцеловал ее, взял за плечи и, глядя в глаза, проговорил:
— Все, что случилось, я знаю. Мы чудом уцелели. Я ведь был там.
— Пьер! — голос ее задрожал, и она заплакала, сжимая Андре в объятиях. Она была взволнована. — Ах, Пьер! Я так…
Нетерпеливо он остановил ее.
— Я пришел за тобой.
Она вздрогнула и тревожно взглянула на него.
— За мной?
— Да. Ты должна помочь нам. Необходимо перевезти оружие и документы. А потом…
— Что потом?
— А вот что. Стычка произошла потому, что утрачен контакт между руководством и группами. Мы решили обновить все явки.
— И ты подумал обо мне?
Анриетта бросилась ему на шею и поцеловала его.
Вот и конец его любви. Где она? Как будто и не было ее. Он даже удивился, что не чувствует больше боли.
В машине Анриетта детально расспрашивала его о стычке в квартале мэрии. Андре отвечал ей подробно и обстоятельно, оставляя на закуску маленькое добавление — о женщине в подъезде на площади Филипп-Маркомб.
Назад Андре ехал той же дорогой. Крутой поворот. Позади остались Шамальер, Галуби, Ормо, д’Иссуар. “Избегай центральных улиц”, — сказал ему Перришон. Еще бы! Там сейчас слишком жарко, особенно между гостиницей и кафедральным собором. А рисковать на сей раз Андре просто не имел права.
Все обошлось. И вот Анриетта смирно сидит на табурете в просторной кухне старика Берусьера и спокойно смотрит на мужчин. Они молча разглядывают ее: с виду тихая, скромная девочка перед конфярмацией, ждущая как откровения, что же ей скажут взрослые. Кожаная сумочка лежала у нее на коленях. Андре не выдержал.
— Ты выдала нас немцам! Я видел тебя на той стороне площади…
Анриетта вскочила, опрокинув табурет, отступила на шаг и, открыв сумочку, сунула туда руку. Но Андре опередил ее, выхватив пистолет.
— Не двигаться!
Она побледнела, глядя в черный глазок ствола, бессильная злоба исказила ее лицо, глаза хищно сузились. Анриетта замерла, как пантера перед прыжком.
— Вы сами себя выдали, мадемуазель, — спокойно проговорил Перришон. В этот миг он был похож на сельского учителя, огорченного неприглядной выходкой ученика.
Анриетта презрительно сощурилась, взглянула на него и вдруг рассмеялась. Спокойно, с достоинством роняя каждое слово, вызывающе сказала:
— Да, это я сообщила гестапо о вашей “страховой конторе”.
Мужчины переглянулись. Она измерила Андре оценивающим взглядом.
— Ты слишком доверчив, дружок! Хочешь знать… — Она взглянула на Перришона. — Вы хотите знать, как это делается? Могу рассказать…
Она говорила с решимостью человека, идущего ва-банк и поставившего на карту жизнь. Многое видели на своем веку Перришон и Андре, но и их поразили в ее словах непонятная бравада, смесь искренности и цинизма. Она рассказала и о том, как по заданию гестапо пробралась в ряды Сопротивления, как познакомилась с Пьером Ламбертеном и по тысяче неуловимых деталей поняла, что он не просто связной, а лицо, имеющее отношение к руководству. А на след страховой конторы ее навела записка в портфеле Пьера, которую он не уничтожил вовремя…
Они молча слушали ее. Андре прошиб холодный пот. Злосчастная записка, бумажка, таившая гибель чуть ли не всей организации. Клочок бумаги с именами и адресом, имеющий заряд динамита. Жизнь и смерть! Он готов был ударить себя.
Анриетта перевела дух и спросила:
— Неплохо сработано, не правда ли, мой дорогой Пьер?
— Отлично! — похвалил он. — Но куда это тебя завело?
— Меня — никуда, а вот тебя и твоего друга действительно завело. В гестапо!
— Ты, крошка, забываешь, что я держу тебя на мушке, и стоит мне нажать курок…
— О нет, я ничего не забыла, и ты можешь нажимать сколько угодно, но выслушай меня до конца.
— Я слушаю. Последнюю просьбу человека, приговоренного к смерти, всегда выполняют.
— У тебя в руке просто кусок железа, мой дорогой! Сегодня в кафе, когда ты вышел в туалет, я вытащила из обоймы все патроны…
И Анриетта молниеносным движением выхватила из сумки миниатюрный английский револьвер.
Ошеломленный Андре Ведрин растерянно смотрел на свое бессильное теперь оружие. Только сейчас он понял, почему она так интересовалась перестрелкой, а он, дурак, еще и объяснял ей, что в таких случаях охотничье ружье надежней, а пистолет он носит на крайний случай.
Машинально, как бы лишний раз убеждаясь в своей никчемности, нажал он курок.
Оглушительный выстрел и крик. Анриетта тяжело рухнула на пол. Пораженный Андре Ведрин смотрел на струйку дым а, медленно выползавшую из ствола, в котором оказался патрон.
“Ах ты черт! Она забыла его вынуть”.
Словно угадав его мысли, невозмутимей Перришон проговорил:
— Фатальный недосмотр с ее стороны!
Андре положил пистолет на стол. Глядя на труп своей недавней возлюбленной, глухо проговорил:
— Она любила Вагнера.
Это прозвучало как надгробное слово.
Сидя на кровати, застланной розовым пикейным одеялом, Перришон растирал поясницу. Андре сжался в старом кресле и молча разглядывал ботинки.
— Давненько не брал я в руки ни лопаты, ни кирки, пожалуй, завтра и спины не разогну, — вздохнул Перришон.
Но ответа не дождался. Андре все еще не мог прийти в себя: смерть Анриетты и то, чем они занимались в подвале, стояли у него перед глазами. “Земля набилась в ее роскошные волосы… Даже завернуть ее не во что было…”
Его начало мутить.
— Разве у тебя был другой выход? — спросил Перришон. Он был взволнован не меньше Андре и обращался скорее к себе самому, чем к товарищу. — Каждому но заслугам! Скольких она людей предала, прежде чем добраться к нашему департаменту? А скольких могла еще выдать? — Голос его окреп, стал суровым. — В бою как б бою. Андре поднял голову.
— Да, я понимаю…
Он достал из кармана куртки патроны, найденные в сумке Анриетты, и внимательно перебирал их — продолговатые железные желуди. Но из них не вырастут по весне зеленые деревца.
— Она вела дьявольскую игру. Краплеными картами и почти без козырей, но чуть было не выиграла! Не выгляни я тогда… ночью она снова хотела зарядить мой пистолет. Ведь я ее уверил, что она станет связной, и она ухватилась за эту возможность. Возможность?
Андре засмеялся, но смех был горьким, злым. Когда он выходил из комнаты, Перришон окликнул его:
— А я тогда не ошибся, правда? Когда сказал, что в чем-то ты промахнулся.
— Ты ошибся, Мато.
— Что там ни говори, а она великолепна.
— Ты ошибся: я промахнулся во всем. Но этому больше не бывать. Поверь мне.
Перришон согласно кивнул головой. Он верил ему.
В ЧЕТВЕРГ УТРОМ
XXV
Валил густой снег. Генерал Дезе и Верцингеторикс стояли на своих постаментах, облаченные в белые королевские мантии, а раненого римлянина, вот уже полстолетия умиравшего под копытами вздыбленного коня, февраль прикрыл белым саваном.
В четверть девятого Андре покупал газеты на площади де Жод. “Ля Монтень” посвятила событиям в магазине несколько строк без комментариев. “Авенир” описывала их подробно, со знанием дела: “Человек, разыскиваемый немецкой полицией, — не кто иной, как советский офицер, опасный, отчаянный террорист, заброшенный к нам с целью организовать в департаменте банду иудейско-большевистских убийц. Его арест — дело ближайших дней”.
О стычке на площади Филипп-Маркомб газеты ничего не сообщали. Рука цензуры. Гестапо не любит писать о своих неудачах. Андре смял газеты и швырнул их в сточную канаву, потом заглянул в бистро “Рабле” выпить чашечку кофе.
У прилавка громко разговаривали трое пожилых мужчин, судя по виду, коммерсанты. Один из них торжественно провозглашал:
— Германия? Но позвольте, она не питает ненависти к Франции. Конечно, мысль о военной оккупации не из радостных, по…
Его собеседники обеспокоенно оглянулись, а поборник патентованной демократии на прусский образец воодушевленно продолжал
— Однако маршал полагает, что поражение было просто необходимым, оно открыло перед Францией новые возможности!
Чашечка кофе осталась нетронутой: Андре о ней совершенно забыл, злость кипела в нем. Тем временем доморощенный политик и стратег провозгласил:
