На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Соотечественники не ответили.

8

Китидзаемон не собирался выезжать во время военных действий ни в Корею, ни тем более в Маньчжурию. Но когда он узнал о том, что его соперник Ивасаки Токуро успел уже там побывать, а в Ляояне даже обосновался, Китидзаемон призадумался.

Из Владивостока и Харбина Мицуи получил несколько писем от фирм и промышленников, связанных с Россией. Кунсты, Эммери, Линдгольмы, Артцы и прочие хотели немедленно вступить в переговоры. Они больше не верили в победу царя.

Однако сам Китидзаемон не счел возможным пуститься в путешествие, а решил послать в Маньчжурию своего племянника Нобуаки.

Молодой человек отправился. Он не однажды бывал на материке и многим любовался, но теперь он глядел на все иначе, по-хозяйски. Он присматривался к корейцам — как они одеты, как ходят, к чему способны. Он решил, что они более приятны, чем китайцы, самомнение которых безгранично, а Корея — совсем приличная страна. Корейцы отлично будут копать землю, врывать столбы и переносить тяжести.

Он прибыл в Ляоян, тихий и пустынный городок. Японцы, с которыми он познакомился, говорили, что в первые дни после вступления японских войск в городе было полно товаров и китайских купцов, а сейчас вот так: тихо, пусто, скучно.

Нобуаки нанял для себя и своего слуги два паланкина и шестнадцать носильщиков. Последних найти было трудно: китайцы, когда с ними начинали на этот счет вести дружеские переговоры, сейчас же исчезали. Нобуаки обратился к помощи солдат. Солдаты схватили шестнадцать человек. Нобуаки и его слуга, забыв про дружбу, показали китайцам револьверы, а солдаты, не менее выразительно, — на деревья.

— Их надо вешать, они все русские шпионы, — сказал один из солдат.

Солдаты были одеты тепло: шинели на вате и полушубки на козьем меху, высокие собачьи воротники, огромные, на вате байковые рукавицы, шапки-ушанки. Все это снаряжение приготовили японским солдатам Мицуи…

Ослепительно сияло солнце. Обледенелая земля, неподвижные, застывшие деревья, местами неубранные поля, покинутые деревни. Но Нобуаки не чувствовал никакой жалости к этому разрушенному войной краю. Наоборот, было очень приятно, что китайцы страдают, а в Японии дома целы и Японии удивляется весь мир.

Генерала Футаки Нобуаки нашел в маленькой фанзушке. В интересы Мицуи генерал не вникал, но, по-видимому, присутствие штатского ему не нравилось, и поэтому он имел насупленный вид. Нобуаки был убежден, что генерал любит и посмеяться, и выпить чашечку сакэ, и к нему на ночь, наверное, приводят какую-нибудь приятную женщину. Человек как человек, а с Мицуи он не человек, а японский воин!

— Вам непременно нужно в Харбин? — спросил генерал. — Знаю по опыту: рекомендовать что-либо людям, подобным вам, бесполезно, поэтому я ничего не рекомендую… Да, можно кружным путем, почти через Монголию.

Нобуаки прожил в деревне несколько дней. Морозы были сильны. Однажды налетел тайфун и намел снегу.

Для путешествия Нобуаки преобразился в китайского купца. Молодой офицер, который должен был сопровождать его в Харбин, оделся в ватные штаны, русские валенки и ватную куртку.

— На кого же вы похожи? — спросил Нобуаки.

— На переводчика.

— А! Китаец, переводчик для русских?

— Да.

Молодой офицер был суров и сдержан так же, как его начальник.

По Синминтинской дороге обошли Мукден и на одном из разъездов сели в поезд.

Ехать среди русских было занятно. Ехали японцы в санитарном составе. Эшелон шел медленно, часами простаивал на полустанках.

Русские солдаты не были так высоки, как представлялось Нобуаки по рассказам. А раненые, они выглядели так же грустно, как и японские раненые.

В Харбине Нобуаки бывал и раньше, и Харбин ничем его не удивил. Извозчик привез путников к Торговому дому Линдгольма. По улице двигался санитарный обоз: мулы, ослы и лошади шли парами, и у каждой пары висели на лямках носилки.

Нобуаки прошел во двор, за двором был сад, в саду небольшой, из цветного кирпича дом.

Дверь распахнулась, приезжие очутились в теплой передней; бойка-китаец в белых штанах и белой куртке побежал доложить хозяину. Через минуту Линдгольм вышел в переднюю.

— Вы у себя дома, — сказал он по-английски. — За приезд — великая вам признательность.

— Прежде всего — горячей воды, — попросил Нобуаки. — Ванну!

— Конечно! Сколько угодно.

Линдгольм говорил немного насмешливо. Должно быть, он удивлялся, как это он, европеец, зависит от японца!

Наутро в столовой Линдгольма собрались гости, местные и приезжие из Владивостока. Здесь были представители Дикмана, «Кунста и Альберса», Лангелитье, Эстмана, «Дени, Мотт и Диксона», Мартенса, «Сименс-Шуккерта». Большинство фирм представлено было доверенными и только в некоторых случаях — владельцами. Из русских был Попов.

Но и владельцы, и доверенные были настроены одинаково — тревожно. В ожидании Мицуи переговаривались относительно нового наступления Куропаткина, о гастролях оперетки в театральном зале Гранд-отеля Гамартели, о скандале среди военных чиновников…

Нобуаки вошел в столовую, и сейчас же разговоры смолкли и головы повернулись к нему.

— О, какое собрание! — скромно воскликнул Мицуи. — Банкет?

— После собрания будет банкет, — сказал Линдгольм.

Нобуаки сел рядом с Линдгольмом и начал сразу, не успев еще положить рук на стол:

— Господа, я понимаю. Я все понимаю. Вы здесь, вы трудились, вы созидали — и вдруг, может быть, ничего, да?

— Есть почти достоверные сведения, — сказал негромко Алексей Иванович, — что генерал Ноги сейчас усиленно комплектует свою армию. Она будет высажена в Корее, пойдет пешим порядком, перейдет границу около Никольска-Уссурийского и окажется в тылу Владивостока. Тем самым Владивосток… — Он снова вздохнул. — Нужны от вас гарантии, что наши торговые дела не пострадают.

В столовой было тихо; руки, державшие миканы, перестали снимать с них мягкую кожуру.

— О, это так, — согласился Нобуаки. — Господа, торгуйте и промышляйте спокойно, Войну Япония ведет исключительно за общечеловеческую свободу, которую господин Витте, а затем господин Безобразов хотели попрать, — Он обвел глазами европейцев и американцев. — Японская армия воюет за открытые двери. Ведь это и есть культура. Разве господин Дикман боится открытых дверей, или «Дени, Мотт и Диксон», или «Сименс — Шуккерт», или господин Попов, который раскинул свои магазины по всем городам от Хабаровска до Мукдена? Япония воюет и гарантирует. К чему же, спрашивается, дальнейшее кровопролитие? Только из упрямства?

Нобуаки внимательно из-под припухлых век осмотрел торговцев и промышленников. Усмехнулся.

— Из-за чего же война, господа? Я думаю, русские так же изумлены по поводу нее, как и японцы. Надо скорее заканчивать войну и приступать к совместному мирному труду. Вам не нужно ни о чем беспокоиться, все ваши права будут гарантированы, как и при русских.

— Может быть, нужно какое-нибудь письменное удостоверение? — спросил Алексей Иванович. — Например, протокол сегодняшнего совещания с подписанием…

— Совсем нет. Что вы! Все будет правильно и спокойно. Я не хозяин, но прошу, угощайтесь.

Теперь все принялись за миканы, которые обладали тем замечательным свойством, что человеку, который съедал один, хотелось немедленно съесть второй, и так без конца. Появились бойки с подносами.

Алексей Иванович незаметно выбрался в переднюю, разыскал свою шубу, оделся и вышел.

9

Маэяма несколько раз встречался с Кацуми, причем в речах лейтенанта уже не было той жесткой определенности воззрений, которые он высказал в первую встречу. Теперь, подобно Юдзо, он сомневался во многом.

Смерть Юдзо, их общего друга, сказал он Кацуми, так потрясла его, что он не может смотреть на мир прежними глазами. Он задавал вопросы, и Кацуми отвечал ему как другу Юдзо. Смысл его слов заключался в том, что нужно во что бы то ни стало развеять дурман так называемого японского духа, который способен умного человека превратить в дурака.

Все то время, когда шла подготовка к мукденскому сражению, Маэяма делил свою ненависть между русскими и Кацуми. Нет, ненависть к Кацуми была в тысячу раз сильней ненависти к русским.

Что может быть презреннее изменника? Юдзо изменил заветам Ямато и погиб. Маэяма собственными руками отрубил ему голову. В этом великая и мстительная правда. Изменник Кацуми тоже должен быть уничтожен.

В начале зимы Кацуми узнал про кровавые события в родной деревушке.

Помещик Сакураги — крупный помещик, у него двадцать пять гектаров земли. На склоне горы обнесен красной деревянной изгородью его дом. В комнатах пол, стены и потолки из полированного клена, циновки из самой дорогой травы. В саду много живописных уголков, на которые Кацуми, Гоэмон и другие любили подолгу смотреть через изгородь.