Северянин (СИ) - "Nnik"

Но за физической слабостью и вялостью скрывалась страшная буря, рвущая душу на куски. Нутро Норда то скручивало в тугой узел, то разрывало от страха и сомнений. Пусть его голова и безвольно моталась, но руки напряженно сжимали поводья, а красные глаза то и дело впивались в маячившую впереди спину Торвальда.

В самом конце сна, увидев отчаянье на лице викинга, Норд понял, почему вчера ему вспомнился перегон рабов: та же безысходность сквозила в движениях Торвальда, та же безнадежность давила на его широкие плечи. И что-то такое тихое и хрупкое, но весьма чуткое и внимательное, нашептывало, что причина такого состояния – Норд. И от этого было горько и даже больно.

Норд бы хотел как-то все исправить, вернуть легкость и непринужденность, что была у них с Торвальдом еще недавно. Но все тот же голосок твердил: не выйдет. И Торвальду то не нужно, да и самому Норду тоже. Тот не знал, какое божество послало ему давешнее виденье, но, что это был лишь обычный ночной сон, не верил. Не знал только, какой урок должно из него извлечь: то ли снять все запреты и просто подойти к Торвальду, а там будь, что будет, то ли воспринять кошмар как предупреждение и внять ему.

В голове всплыли проповеди священника из Норфолка, рассказывающего о грехе мужеложства. Страшном, смертном грехе. О грязи и неестественности подобного союза. Да Норд и сам недоумевал, как может тянуть к мужчине, даром, что, прожив более двадцати весен, он ни разу не взглянул на женщину с томлением. Как можно возжелать могучего воина? А ведь он сам возжелал, и его реакция на тот странный поцелуй – тому доказательство.

- Привал! – выкрикнул Бранд и сам первый соскочил с лошади.

Норд тряхнул головой и спрыгнул на землю. Под ногу неудачно подвернулась палка и, потеряв равновесие, Норд начал падать. Попытался схватиться за седло, неловко взмахнул рукой. На ногах устоял, но плечо отозвалось резкой болью.

- Как-то ты странно двигаешься, - Бранд окинул Норда оценивающим взглядом. - Что с рукой?

- Я… - Норд лихорадочно пытался придумать внятное объяснение собственной травмы, потирая свидетельство божественного происхождения кошмара, - я ночью в темноте на ветку налетел.

Бранд с сомнением поджал губы, но ничего не сказал и двинулся к разводящим костер. Норд облегченно выдохнул и снова отыскал глазами Торвальда. А встретившись с ним взглядами, поспешно отвернулся. Нет, нельзя так. Нельзя.

***

Привкус крови во рту, тошнота и головная боль – до противного знакомый набор ощущений. Тормод приоткрыл глаза, но ничего не увидел – там, где он находился, было темно. Он открыл глаза и пару раз моргнул, но все равно рассмотреть ничего не сумел. Тогда Тормод попытался сесть. Что-то звякнуло, и недовольный голос из темноты ворчливо спросил:

- Кто там шумит?

От неожиданности Тормод дернулся, но ответил.

- Я – Тормод. А кто ты?

- Тормод? – недоуменно переспросил голос. - А, очнулся-таки! Долго ты, парень, долго. И не вовремя. Спи давай и не дергайся, другим не мешай.

- Кому и чем я мешаю?

- Всем мешаешь, - растолковал голос, - звоном.

- Каким звоном.

- Цепей.

У Тормода внутри все похолодело. Он поднял дрожащую руку и медленно положил ее себе на горло. Металл. Под пальцами был металл. Тонкое кольцо, охватывающее шею, – рабский ошейник.

- Нет! – не то крик, не то вой прорезал ночную тишину. Со всех сторон на Тормода посыпались шиканья и ругательства, но ему было все равно. Он бонд**. Бонд! Закон запрещает лишать его воли. Его можно убить, можно покалечить. И даже вергельд*** платить не придется – некому. Но сделать из него жалкого бесправного трэлла – нет.

Тормод завыл громче и, ухватившись за цепь, прикрепленную одним концом к ошейнику, а вторым, видимо, к стене барака, резко ее дернул. От этого движения перед глазами заплясали разноцветные всполохи, к горлу подступил ком, а шею пронзила резкая боль, но было все равно. Ошейник жег. Жег тело, жег душу и гордость. И Тормод остервенело, дико, яростно теребил цепь, пытаясь сорвать оковы.

- Да тише ты, заполошный! – на лицо Тормода обрушился нехилый удар. Его руки обвисли, а вопли обратились жалким скулежом. - Чего разошелся? Спи, тебе говорят!

Тормод ухватил себя за волосы и начал медленно, бездумно покачиваться, чувствуя, как по спине стекает кровь с разодранной шеи.

***

Утро встретило Тормода неласково. Его вздернули на ноги и куда-то поволокли. Тормод почти и не сопротивлялся – сил не было. Но, оказавшись в просторной кузнице, он задергался. В дальнем углу стоял самый ненавистный ему человек – ярл Виглик. Виглик, что увез его тонкий цветочек Ингеборгу. Что убил его отца. Чью дочь Тормод похитил в отчаянной попытке отомстить. Чьи люди избили и оглушили Тормода в лесу, и принесли сюда. Где на него надели ошейник – символ рабства.

С губ Тормода посыпались проклятия, глаза его налились кровью. А Виглик смотрел на него с холодной, беспощадной злобой.

Тормода бросили на пол, и вальяжно подошедший Виглик с наслаждением ударил его по ребрам так, что воздух вышибло из груди. Тормод попытался сделать вдох, но получилось лишь слабо дернуться.

- Дыши, гаденыш, дыши. Тебе еще жить и жить, - мягко, сладко растягивая слова, проговорил ярл, - тебе еще платить и платить, - мучительный глоток воздуха, и мир завертелся перед глазами Тормода, когда Виглик кинул его вглубь, к наковальне. Приложившись затылком о металл, Тормод чуть не потерял сознание, но каким-то чудом удержался на краю реальности. Слабость не давала сопротивляться. Последние силы ушли на попытки вырваться, и теперь он не мог даже руку поднять.

Плавной походкой Виглик приблизился к Тормоду и, ухватив того за волосы, заставил поднять лицо.

- Ты почто, сволочь, ребенка тронул? – это была последняя фраза, произнесенная ярлом в тот день. Дальше он не говорил, а только действовал. Скользнул рукой по щеке Тормода к его шее, кончиками пальцев огладил кожу под рубахой и одним резким движением порвал материю. Довольно оглядел судорожно вздымающуюся грудь и вытащил из-за пояса обычный охотничий нож. Оружие блеснуло, и алая жизнь брызнула из раны. Тонкие порезы выпускали наружу все новые и новые ручейки крови, которые весело бежали вниз и сливались в одну речушку.

Тормод только отстраненно подумал, что хорошо его по голове стукнули, раз боль от ран почти и не чувствуется. Виглик же, видя, что его действия не вызывают должной реакции нахмурился и отложил нож. Он поднялся и на несколько мгновений пропал из поля зрения Тормода. А потом вернулся, держа прут с побелевшим от нагрева концом. И с самым невинно-сосредоточенным лицом, будто хотел прижечь раны, дабы спасти от кровопотери, прижал раскаленный металл к порезу.

В первый момент Тормод даже не обратил на это никакого внимания. А потом к нему словно разом вернулись все чувства. Он начал четко ощущать каждый малюсенький порез на груди, каждую капельку крови, скользящую по коже. Казалось, он мог нарисовать собственное тело, тщательно воспроизведя все повреждения, с закрытыми глазами. Боль же от прикосновения прута заставила выступить слезы на глазах, а горло издать странный булькающий звук.

Виглик довольно усмехнулся и прижег следующую ранку. Вскоре кузницу заполнил тошнотворный запах паленой плоти, а Тормод не осознавал ни где он, ни кто он. В ушах стоял ровный гул, перед его глазами мельтешили мелкие черные мушки. Порой они складывались в причудливые узоры и забавные картинки, что весьма развлекало Тормода. Но вот Виглику такое положение дел не нравилось, и ведро ледяной воды вырвало несчастного из бреда.

Ярл сочувственно посмотрел на Тормода и подбадривающе похлопал того по плечу. После чего сжал его запястье и с интересом рассмотрел ладонь и пальцы. Заметил тонкие мелкие шрамики и следы уколов. Обычно так выглядят руки мастера: столяра, скорняка или резчика по дереву. Виглик подумал, что так даже лучше, и взял тяжелый кузнечный молот. Раздался хруст костей. Тормод впервые закричал. Еще удар – еще крик. Три, четыре, десять… Сорванный голос и уже ни вода, ни пощечины, не приводят в чувства.