Исповедь самоубийцы - Николай Стародымов

Джонни знал, что не все будет в порядке, — Самурай не был бы собой, если бы просто так отпустил женщину. Но с этим уже ничего поделать не мог. В конце концов, это дело Самурая, он получил задание от Боксера.

Еще мгновение жертва колебалась. Потом коротко и тоскливо произнесла:

— Какие же вы сволочи!

И вышла из «Жигулей».

Славик тяжело вздохнул за рулем.

— Ты чего? — еще на мгновение задержался Джонни, уже поставивший ноги на траву.

— Чего-чего? — угрюмо буркнул водитель. — Сам знаешь чего! — и махнул рукой безнадежно.

Женщина стояла перед Самураем.

— Ну что ты стоишь? — снова оскалил тот зубы. — Я жду, приступай!

Она побледнела, на лбу заблестели капельки пота. Грудь тяжело вздымалась под сарафаном.

— Сама! — велел Самурай.

Он, по всему было видно, начал заводиться. Это почувствовали все.

— Что? — переспросила женщина.

— Сама раздевайся! — поторопил бандит. — И побыстрее. Я жду.

Она понимала, что сопротивляться бесполезно. Что никто ей не поможет. Что попытка бежать может только усугубить ее участь.

Женщина послушно подхватила сарафан за подол и стянула его через голову. Швырнула под ноги своего мучителя. Тот даже не взглянул на цветастую ткань.

— Дальше!

Самурай уже сопел, с вожделением глядя на выпирающие из-под открытого сверху бюстгальтера груди.

Женщина закинула руки на спину — и бюстгальтер тут же опал, словно пружинка сжалась, бретельки легко соскользнули по рукам к локтям. Она побледнела еще больше, хотя это, казалось, просто невозможно. Отшвырнула и лифчик. Опустила руки. Стояла с закрытыми глазами и что-то неслышно шептала, словно молилась.

Больше Самурай вытерпеть уже не мог. Он с громким треском расстегивающихся кнопок распахнул рубашку, рванул ремень брюк. В траву упал и подпрыгнул, ударившись о корень, пейджер. И боевик шагнул к своей жертве.

4

Признаться, поначалу я думала, что после этого происшествия мы отправимся на дачу. Или как там они этот загородный особнячок называют — на «объект». Мне очень хотелось побыть сейчас одной, попытаться разобраться в происходящем. Вернее, не так, не в происходящем, тут все было более или менее ясно, а в себе самой, в своих мыслях и чувствах. Чувствуя, что в душе прочно угнездился страх за себя, я сейчас хотела едва ли не единственного — попасть в свою комнату, вызвать Василину и лежать, свернувшись под одеялом в клубочек.

Однако вместо того, чтобы свернуть с Кольцевой дороги направо, на одном из перекрестков мы пошли по широкой дуге вниз, под мост, по направлению к городу. У выезда на магистраль пришлось притормозить, пропуская плотный поток машин, протискивающихся между сужающими проезжую часть опорами.

Значит, мы сейчас опять куда-то едем, и неведомо, что мне там еще предстоит увидеть.

— Куда мы сейчас?

Самойлов улыбнулся. Но не так, как улыбался совсем еще недавно, когда он выглядел добрым учителем, разъясняющим бестолковой школьнице прописные истины. Теперь он лишь жестко скривил губы.

— Мы же договорились, Виолетта Сергеевна, подобные вопросы никогда не задавать… — напомнил с едва приметной ехидцей.

…Телефон в руке Вячеслава Михайловича негромко пискнул. Он прижал аппарат к уху.

— Ну что там? — коротко, не представляясь, бросил в микрофон.

Выслушал, что ему доложил собеседник. Потом так же коротко обронил:

— Ясно. Мы будем минут через двадцать. Приготовь любимый коктейль нашей гостьи. Все.

На пороге дома нас встретил человек, которого я ни разу до того не встречала в окружении Вячеслава Михайловича. Это была женщина.

До сих пор Самойлов вообще в моем присутствии общался, если это, конечно, можно назвать общением, с женщиной только один раз. Это когда он что-то небрежно-приветственное обронил секретарше Лидочке в приемной своего банковского кабинета.

Да и теперь вышедшего нам навстречу человека трудно было бы назвать просто женщиной… Она заслуживает того, чтобы ее описать подробнее.

Прежде всего женщина была очень крупной. Не в том смысле, что толстая или расплывшаяся, нет — она была именно крупная. Как будто природа, работая над мужским телом, вдруг решила пошутить и придать этому торсу женский пол. Лицо у нее было довольно приятным — насколько, конечно, можно применить это слово к мужеподобной женщине. Глаза ее тоже глядели по-мужски жестко, холодно, оценивающе, я бы сказала, раздевающе. Открытые плечи, судя по всему, «накачаны» на тренажерах, руки играют мышцами. И мощные груди между этими клубками мускулов смотрятся совершенно нелепо.

— Здравствуй, хозяюшка, — приветливо заговорил с ней Вячеслав Михайлович, здороваясь за руку. — Давно не виделись. Вот решил тебя проведать…

Голос у нее оказался под стать внешности: сильный, низкий, какой-то рокочущий.

— И правильно сделали, Вячеслав Михайлович: давненько вы нас не навещали.

— А я к тебе с гостьей, хозяюшка.

— Я уже вижу, — теперь уже откровенно воззрилась на меня непонятная женщина.

— Знакомьтесь: Настоятельница — Барби.

— Как? — не поняла хозяйка. — Почему Барби? — она была искренне удивлена.

Я уже и сама не раз успела раскаяться, что в тот день столь опрометчиво ляпнула именно это имя. Но теперь отступать было уже поздно. Поэтому я тоже уставилась на нее дерзко, с прищуром.

И спросила с вызовом:

— А почему Настоятельница? Позвольте узнать, какого монастыря?

Вячеслав Михайлович громко расхохотался. На что уж Шкаф никогда не позволял себе такого — и тот хохотнул. Рассмеялась и хозяйка.

— Колючая, — прокомментировала она. — Люблю колючих… — и пригласила: — Прошу в дом!

Мы прошли через одни двери, вторые и оказались в небольшом коридорчике. В него выходило несколько дверей.

— Вы бы знали, Вио… Барби, сколько телекамер сейчас на нас нацелено, сколько мужчин разглядывает вас, какими репликами они обмениваются по вашему поводу, — сообщил Вячеслав Михайлович, едва не проговорившись, назвав меня настоящим именем. — Кстати, специальная аппаратура уже проверила нас на наличие оружия…

Я невольно покосилась по сторонам, но, естественно, ничего не увидела. Зеркало, вазочки с искусственными цветами, оригинальные светильнички по стенам…

С чего это вдруг он решил мне об этом сообщить? Просто так? Просто так Шеф никогда ничего не делает и не говорит. На всякий случай? На какой случай? На случай, если я попытаюсь бежать? А почему я должна пытаться бежать? Зачем? Если бы я хотела сбежать, уже давно попыталась бы это сделать. Да и какой смысл бежать, если они знают, где я живу и чем занимаюсь? Что стоит за этим его откровением?

Наверное, просто так сказал, чтобы похвастаться, — решила я. Решила, хотя сама в такое объяснение не поверила.

Между тем мы прошли в одну из дверей. Это, как я сразу поняла и в чем в дальнейшем убедилась, был личный кабинет Настоятельницы. На столике между креслами стояли две рюмки коньяка и бутылка этого напитка между ними, бокал с моим любимым коктейлем и хрустальный кувшин, очевидно, с ним же, рядом маленькие тарелочки с орешками, печеньем, конфетами, лимоном… А также большая чаша с кубиками льда под прозрачным, чуть подернутым инеем, колпаком.

Я взяла бокал, отпила несколько глотков прохладной горьковато-обжигающей жидкости. И стала ждать, что же произойдет дальше.

Однако Самойлов не торопился. Настоятельница тоже молчала, только поглядывала на меня время от времени своими по-мужски оценивающими глазами.

— Ну что ж, любезная моя Барби, — по серьезности тона я поняла, что Вячеслав Михайлович приступает к какому-то важному для нас разговору. — Сегодня наше с вами общение подходит к концу.

Вот оно что! Скажу честно: в тот момент, когда я услышала эти слова, я даже не могла бы сказать, обрадовало это меня или не очень.

— Вот как? — спросила я. — Но вы же говорили, что буду возле вас целую неделю…

Тут же одернула себя: вроде бы расписываюсь в том, что мечтаю с ним побыть еще несколько дней. Однако он не обратил внимания на мою оговорку. Вернее, точнее будет сказать, он лишь сделал вид, что не придал значения глубинному смыслу моей реплики.

— Совершенно верно, Барби, поначалу у нас с вами речь шла о неделе. Но сейчас несколько изменились обстоятельства, а потому, сообразуясь с этим, мы с вами также несколько изменим программу нашего совместного предприятия.

Что тут скажешь? Даже себе в душе я не могла ответить на вопрос, хочу ли я этого изменения.

Весь тот ужас, в котором я прожила эти несколько дней, те убийства, которые произошли у меня на глазах и к которым я так или иначе стала причастной, все это успело наложить на мое представление о мире свой отпечаток.