Исповедь самоубийцы - Николай Стародымов

— Дом свиданий? Так вот в открытую?.. — пролепетала я.

Самойлов нетерпеливо махнул рукой: чего ты, мол, лезешь со своими глупостями!

— Виолетта, да вы возьмите любую газету с объявлениями и почитайте рекламу — там ведь открытым текстом даются адреса подобных борделей! Неужто вы думаете, что наши власти не знают их?.. Да, такие услуги чем-то маскируются. Но такая маскировка — не более чем фиговый листок для голого человека. Официально домик, в котором мы находимся, именуется культурно-оздоровительным центром, ну а на самом деле…

Мужчина долил себе коньяку, отпил несколько глоточков, зажевал лимоном. Только после этого продолжил:

— Но должен вам сказать, Виолетта, что это и в самом деле именно дом свиданий, а не штатный публичный дом, как вы могли бы подумать. Знаете же, как нередко бывает: он женат, она замужем, а встречаться хочется. Но негде. Вот и приезжают люди сюда… Дорого, конечно, но если есть желание и возможность, можно и потратиться. У нас тут сервис, напитки, гигиена… При необходимости можно даже водителя заказать, который клиента и его подругу по домам развезет… Это не в подъезде стоять и не на чужой квартире от каждого стука вздрагивать.

Это ж надо, из всего умеют извлекать деньги!

Вячеслав Михайлович опять подошел к столику, долил себя коньяку.

— А вы чего ж не пьете? — напомнил мне.

И в самом деле!..

Я наполнила из кувшина свой бокал. Самойлов галантно приподнял крышку, подцепил щипчиками и бросил мне кубик льда. После этого аккуратно опустил крышку на место и опять прошелся по комнате.

— Итак, любезная моя Виолетта Сергеевна, пришла пора нам прощаться, — проговорил он с некоторым напряжением в голосе, хотя старательно делал вид, что говорит совершенно спокойно. — Только повторюсь еще раз: скорее всего, у нас с вами состоится только одна встреча… Все остальные договоренности остаются в силе. И я еще раз подчеркиваю самое главное: вам лично бояться ничего не следует. По окончании действия нашего договора с вами ничего не произойдет…

Мне показалось, что он несколько раз излишне навязчиво подчеркнул мысль, что ничего страшного не произойдет лично со мной. Лично со мной.

— Что вы этим хотите сказать? — намек мне не понравился. — А с кем может что-то произойти? — и добавила едва ли не со страхом — Вы, надеюсь, ничего не собираетесь сделать с моей дочерью или с матерью?.. Уж не хотите ли вы…

Вячеслав Михайлович протестующе вскинул руки, отмахнулся возмущенно:

— Нет, ну что вы! Как вы такое могли подумать!.. Все вы не так понимаете… Нет, ни с вами, ни с вашими близкими ничего не произойдет, ручаюсь!

Мне по-прежнему казалось, что в его словах кроется какая-то подоплека. Но я не могла ее просчитать. А потому мысленно махнула на все рукой.

— Так вот, — продолжил Вячеслав Михайлович. — Вы теперь останетесь здесь…

— Здесь? — я скорее удивилась, чем возмутилась. — В этом борделе?..

Самойлов пожал плечами.

— А почему бы и нет? Никто ведь не собирается принуждать вас заниматься тут чем-то иным, кроме того, о чем мы договаривались! Более того, вас здесь вообще никто не станет беспокоить ни с какими вопросами. Ну а кто чем станет заниматься в других комнатах дома, вы и знать не будете.

Я промолчала. Этот человек просто природой создан для того, чтобы шокировать и ставить меня в тупик. За эти несколько дней общения с ним я постоянно только и делала, что удивлялась вывертам моей судьбы, которые она осуществляла с его помощью.

— Но почему именно здесь? — не могла я понять самое главное.

— Да потому, что это, на мой взгляд, оптимальный вариант. Отдельные апартаменты, никто вам не будет мешать, сервис налаженный, отличный… Охрана… К тому же вынужденная изоляция будет вас все время подталкивать к тому, чтобы побыстрее завершить работу.

Вся эта комбинация была мне непонятна. Однако я успела привыкнуть к тому, что Шеф просто так, непродуманно, никогда ничего не делает. Значит, и теперь он всесторонне продумал ситуацию и поступает именно так по какой-то конкретной, хотя и неведомой мне причине.

— У вас еще вопросы ко мне имеются? — опять подчеркнуто любезно спросил Шеф.

— Имеются. Мне могут понадобиться какие-то вырезки и заметки из тех, которые у вас хранятся в папке. Или ваш дневник… Сами понимаете, у меня времени было недостаточно…

Я еще не успела закончить изложение своей просьбы, а Вячеслав Михайлович уже извлек из кейса, стоявшего возле стола, знакомые мне папки.

— У вас есть еще вопросы или просьбы? — небрежно спросил он, протягивая их мне.

Ну все предусмотрел! Гад, вор, убийца, бессовестный человек… Но сколько же в нем ума! Ума и прозорливости! И на что они направлены!..

— Наверное, все.

— Очень хорошо.

Вячеслав Михайлович подошел ко мне, склонился, взял мою руку и коснулся ее губами. Совсем рядом, совсем близко я увидела его глаза. В них было… В них много чего было: тоска, например, ласка, горело нескрываемое желание обладать мною, еще что-то… И в них не было ни злобы, ни холодного цинизма, ни угрозы…

— Прощайте, — тихо сказал он.

6

Описывать эти две недели, которые я провела в «заключении», — дело довольно скучное. Работала. Утром, днем и вечером. Меняла главы местами, что-то добавляла от себя, сокращала уже написанное. Пока к ночи не валилась на кровать и не забывалась в тревожном сне. Но и тогда мне снились фрагменты и эпизоды книжки. Они были разного качества: некоторые практически не требовали постороннего вмешательства, другие приходилось переписывать заново; хотя, конечно, и в этом случае я старалась, чтобы написанное мной не слишком отличалось по языку и стилю от изложенного Самойловым. Иногда дело стопорилось, наступало какое-то пресыщение работой — наверное, такое знакомо каждому творческому человеку. Тогда я заказывала себе большой кувшин своего излюбленного коктейля и заваливалась на полдня к телевизору.

Правда, я замечала, что такие отвлечения от работы как-то странно действуют на меня. Стоило мне только отвлечься от письменного стола и включить «телек», мне почему-то все чаще вспоминался Петр Васильевич Мезенцев, начальник охраны дачи Самойлова. Прямо странно, чего это он вдруг так запал мне в душу. Ни внешности у него какой-то выдающейся, да и собеседник он не Бог весть какой… Натура у него, конечно, сильная, что верно, то верно. Человек он, точно, неплохой, честный, порядочный, надежный… Это было видно даже из кратких записок Самойлова, рассказывающих о двух эпизодах из военного прошлого Мезенцева.

Афганистан-Мезенцев-«груз 200»-махинация

…Начальник штаба, не здороваясь, кивнул Мезенцеву на стоящий у стены стул.

— Садись.

Сейчас должен был последовать разбор, переходящий в разнос. И вопросы на нем прозвучат самые что ни на есть справедливые. Из тех, на которые ответов в принципе существовать не может. Как случилось, что он, командир разведывательной роты, старший лейтенант Петр Мезенцев, допустил в своем подразделении такие потери? Как, опять же он, Мезенцев, умудрился всей колонной сунуться в ущелье, не будучи абсолютно уверенным, что не напорется на засаду, в то время как дозор, проморгав противника, был уничтожен, а он, командир, не заметил, что связь с дозором прервалась? Почему две головные машины оказались отрезанными от остальной колонны и их экипажи полностью погибли?..

В годы войны за такие просчеты командира сразу поставили бы к стенке, не дожидаясь трибунала. И правильно бы сделали, казнился Петр.

Он всю ответственность согласен был взять на себя. И не потому, что считал себя единственным виновным. Просто он, лично он, а никто другой, был командиром всех этих мальчишек, тела которых сейчас уже спешно запаивали в цинк, потому что в этой жаре трупы слишком быстро начинают разлагаться. А потому он, именно он, должен был отказываться выполнять приказы, которые считал неверными, ошибочными, преступными…

Не рискнул, понадеялся, что все проскочит именно так, как того желает старший начальник. И вот теперь расплачивался за свою бесхребетность.

Петр не собирался оправдываться. По многим соображениям. И одно из них заключалась в том, что сидело в подкорке: валить на старшего начальника, который лично руководил операцией, бесполезно — в то время как, глядишь, возьмешь все на себя, и тот самый старший начальник хоть как-то поможет ему.

Петр презирал себя за эту мысль. Но сидела она в голове, сидела… Хоть Христос и говорил, что человек, допустивший только мысль о грехе, уже и этим согрешил, — но как же изгнать мысль из собственной головы?

— Садись уж…

Голос начальника штаба — «энша» по-военному — не предвещал грозы. Мезенцев присел на краешек стула, уронил руки на колени.