Аслан и Людмила - Дмитрий Вересов

— Свое рви. — Он не говорил, а приказывал.

Милу это неприятно царапнуло по нервам. И даже самодовольное удовлетворение от того, что она так благородно ему помогает, ощутимо померкло. Нет чтобы смотреть благодарными глазами… Чучмек… Одно слово. Успокоила она себя, заряжаясь порцией равнодушия к сложившейся ситуации. Примерилась к собственному подолу, собралась уж было оторвать, но потом подумала, что поднимает юбку и глупо оголяет ноги до самого верха. Тогда она демонстративно повернулась к нему спиной.

Но он этого не заметил, потому что опять закрыл глаза, с трудом сглотнул и облизнул пересохшие губы.

Потом она сидела на земле, прислонившись спиной к стволу старой сосны. Кора была толстая, сухая и пахла смолой. Наверно, если бы она пошла навстречу тем, кто должен ее искать, все произошло бы гораздо быстрее. Но как она может сейчас уйти? А он? Человек, который вытащил ее из этой переделки. Мелкие волны плескались о берег. Покрикивали чайки. И все было бы ничего, если бы не раненый человек рядом с ней. Она так и не поняла, что с ним произошло. Сначала подумала, что, может быть, он наткнулся на какую-то острую железяку в воде? Но как же он тогда мог плыть? Впрочем, для Милы было загадкой и то, как вообще человек может так долго плыть… Или, может быть, он напоролся на что-то уже тогда, когда они выползли на берег? Но на том месте, где он лежал до перевязки, никаких сучьев и корней видно не было. Только осталось страшное кровавое пятно. Не хотела бы она ходить по пляжу и вдруг наткнуться на такой след. Хотя, наверно, все это до первого дождя.

Он лежал с закрытыми глазами и только пару раз еле слышно произнес: «Ничего. Ничего. Я сейчас встану». Да уж лучше пусть лежит. Зачем вставать…

Она не сомневалась в том, что их найдут. И про сто ждала. Вся превратилась в терпение и ожидание.

Постепенно ее разморил сон. Солнце грело сильнее. Вода плескалась монотонно и глаза просто сами закрылись, и она провалилась куда-то в черноту.

Ей приснилось, что мама наклоняется над ней и говорит: «Куда же ты делась? Ведь точно помню, что на Новый год еще была!»

Она проснулась резко. Встрепенулась. С трудом вспомнила, где она и что с ней. Где-то вдали, рассекая волны, неслась моторка. Мысли в голове ворочались лениво. Рев мотора становился все слышнее. И тут до нее дошло — это же за ней! Она вскочила и бросилась к берегу. Но нога ее за что-то зацепилась. Она споткнулась и упала, ободрав о песок коленку. Тут же попробовала вскочить и снова побежать. Но ногу освободить не удалось.

— Сядь и не высовывайся! — услышала она и, оглянувшись, увидела, что его рука крепко держит ее за ногу, а взгляд давит с такой мрачной силой, что вырваться она не посмела, а только захлопала глазами от полного непонимания того, что происходит. Моторка пронеслась мимо и скрылась из поля зрения. Многообещающий звук мотора стих чуть позже.

— Что, обалдел? — сказала она довольно противным хамским тоном. — Пусти сейчас же, придурок!

Он отпустил. А ее грубость пропустил мимо ушей.

— Это же нас искали! — закричала она истерично. — Тебе что, помощь не нужна? Ты посмотри на себя! Ты же синий! Помереть хочешь, что ли? Ты кто вообще такой, чтобы мне приказывать?

Он скривился, как музыкант от фальшивой ноты.

— Так много говоришь… В ушах звенит. — А потом, после небольшой паузы, добавил: — Ты уходи. Я тебя не держу. Уходи. Будет лучше всем. Только у меня к тебе одна просьба…

Он посмотрел на нее. Между бровей залегла страдальческая складка. Она с удивлением на него смотрела. Говорил он практически без акцента. Только неуловимо проскальзывала какая-то несвойственная русским неторопливость.

Потом он отвернулся и на нее больше не смотрел. Глядел куда-то в сторону. Он явно не знал, как свою просьбу сформулировать. И поэтому мучился.

— Ну, в общем, я тебе помог, девушка. Помоги и ты мне. — Она вздохнула. «А то он думает, что ли, что я ему могу не помочь…» — Не говори никому, что я здесь. Никто не должен знать, что я вообще есть. Скажешь, за бревно схватилась и выплыла. Поняла?

Она не поняла ничего. А то, что услышала, казалось ей полным бредом. Потом до нее вдруг дошло.

— Так ты террорист?! Это ты нас всех потопил! Да? Вот сволочь… А я с ним вожусь тут…

Она смотрела на него с такими расширенными от возмущения глазами, что он не выдержал, усмехнулся и, откинув голову на песок, обреченно вздохнул. Сказал устало.

— Нет. Я не террорист. И никого я не топил, если ты еще не заметила. Я прошу по-хорошему — уходи и забудь. А прошу я редко. Или мне задушить тебя надо, чтобы ты молчала? Так на хрена я тебя тогда вытаскивал за косу?

Он разозлился и, пытаясь говорить громче, только сильнее хрипел. Потом, видимо, все-таки силы у него кончились. Он прикрыл глаза. Она не двигалась с места. Он сказал тихо:

— Просто возьми и уйди. Это же так просто. — А потом прохрипел: — Да убирайся же ты, дура, отсюда к чертовой матери!

Она повернулась и пошла. Ей было ужасно обидно. Она терпеть не могла, когда на нее орут. Да на нее и не смел никто орать. И потом, разве она сделала что-то не так? Ведь нет! Она, между прочим, своим платьем для него пожертвовала. Хотела как лучше. А он смотрит таким зверем. И ноздри раздувает. Слава Богу, что раненый. А то бы задушил, наверно. Ну и пошел к черту. Урод черномазый… Вот и вправду — чурка.

Глава 7

Верь в великую силу любви!

Свято верь в ее крест побеждающий,

В ее свет, лучезарно спасающий

Мир, погрязший в грязи и крови,

Верь в великую силу любви!

1909 год. Подмосковье

В небе с утра непогодилось. Серая непроглядная пелена повисла над Бобылево, Фешино, Праслово, окрестными деревнями и всей Среднерусской возвышенностью. Нижним небом проносились лохмотья черных туч, в который раз принимался дождь, капли падали вразнобой, и тогда сверху давалась команда: «Отставить!»

На земле тоже не ладилось. Венчание было назначено на полдень, а до сих не поспел заказанный в Москве букет цветов. Вдова профессора Борского Софья Николаевна оборвала весь фешинский цветник, бесконечно посылала людей к соседям, но собственный поспешно составленный букет так и выглядел поспешным. Астры смотрелись взъерошенными перед дождем курами, и все время вылезали в сторону какие-то зеленые перья, доводившие Софью Николаевну до истерики. А когда шафер, Борис Белоусов, увез уже букет в невестино Бобылево, явился, наконец, заказ из Москвы. Он был ничем не лучше домашнего. Софья Николаевна посмотрела на него и заплакала, то ли от досады на небогатую жизнь, которая началась после прошлогодней кон чины супруга — профессора Борского, которая теперь заставляла считать каждую копейку, то ли это были положенные родительские слезы.