Ракушка на шляпе, или Путешествие по святым местам Атлантиды - Кружков Григорий Михайлович

Тем не менее, особой загадки тут, по-моему, нет. «Криптограмма» нам предлагается совершенно детская, а к ахматовской «тайнописи» ключи даются прямо в тексте. Один из этих ключей — в известных строках из «Решки»:

А ведь сон — это тоже вещица, Soft embalmer, Синяя птица, Эльсинорских террас парапет.

Полагаю, что речь не просто о пьесах Шекспира и Метерлинка, а о конкретных спектаклях Московского Художественного театра, ставших легендами: «Гамлете» в постановке Гордона Крэга (1911 г.) и «Синей птице», поставленной Станиславским в 1908 году. О силе впечатления от этого спектакля напоминают, например, стихи Георгия Иванова, написанные в 1949 году в Париже:

Все всегда, когда-то где-то Время глупое ползет. Мне шестериком карета Ничего не привезет —

Эти строки не что иное, как отзвук (через сорок лет!) первой сцены «Синей птицы», в которой обделенные праздником дети жадно глядят в окно на богатые дома, куда съезжаются гости с рождественскими подарками:

«Тилмиль. Снег идет!.. Вон две кареты шестериком!..»[10]

Помните, как начинается пьеса Метерлинка? Канун Рождества. Однако на этот раз Митиль и Тильтиль не дождутся подарка. И праздник они могут наблюдать только в окне, отделенные от него далью и холодом стекла… Но взамен скупой реальности к ним является сказка-фея, оживают молчащие души вещей и начинается фантасмагория, исход, поиски Синей птицы счастья. Они навещают Страну Воспоминаний, Дворец Ночи, Кладбище, Царство Будущего… И когда возвращаются назад, оказывается, что все было сном.

Вот схема, на которую ложится «Поэма без героя».

Разве что ночь не рождественская, а новогодняя. И не сама собой загорается лампа, а рука автора зажигает «заветные свечи». И не с милым братом героиня встречает канун праздника, а с «тобой, ко мне не пришедшим». Но Страна Воспоминаний есть. И ожившие вещи («Эта поэма — своеобразный бунт вещей» — из «Прозы о поэме»). И даже Гость из Будущего. И та же роковая невстреча, предсказанная Метерлинком.

Я говорю о той сцене, когда в Царство Будущего, где обитают еще не рожденные Дети, является Время, «высокий бородатый старик с косой и песочными часами»; он намерен забрать с собой на корабль тех, кому выпал черед жить. Несмотря на мольбы и слезы, он разлучает двух влюбленных детей. Они знают, что могут больше не встретиться на Земле и будут вечно одиноки, они боятся, что если и встретятся, то не узнают друга. «Подай мне знак!.. Хоть какой-нибудь знак!.. Скажи, как тебя найти!..» — говорит один ребенок, и другой отвечает: «Я буду печальнее всех!.. Так ты меня и узнаешь…»

В черновиках Поэмы мы находим еще одно подтверждение нашей версии — строфу, которая не может быть ничем иным, как прямой ссылкой на Страну Будущего из «Синей птицы»:

И тогда, как страшное действо, Возникают следы злодейства, Пестро кружится карусель, И какие-то новые дети Из еще не бывших столетий Украшают в Сочельник ель.

То, что поэма вся пропитана тоской по отсутствующему, вернее, по присутствующему лишь как воспоминание, тень или сон и что именно поэтому она названа «Поэмой без героя», настолько очевидно, что никакого открытия в этом, конечно, нет. Но перекличка с «Синей птицей» ранее ахматоведами не отмечалась, а мне кажется, что она очень важная. Тем более, что параллели с Метерлинком — вплоть до прямых цитат — есть и в пьесе Ахматовой «Энума элиш», писавшейся одновременно с «Поэмой без героя».

На русской кафедре благосклонно выслушали мой рассказ, мне даже показалось, что он понравился. Среди слушающих была знаменитая Аврил Пайман, чью «Историю русского символизма» я читал, и она стоит у меня на полке. В том году Пайман была уже professor emeritus (то есть на пенсии), но она специально пришла ради моего доклада.

Впрочем, англичане — народ настолько вежливый, такой невероятно воспитанный, что нипочем не поймешь, понравилось ли им на самом деле или нет. Русские, которые живут тут давно и вполне пообвыкли, говорят, что «How interesting!» (буквально: «как интересно») у англичан вполне может означать: «Ну и чепуху же вы несете!»

Поездку в Дарэм мне устроила — догадайтесь с трех раз, кто? — конечно, Розамунда Бартлетт, которая в том году преподавала в университете русскую литературу. Как бы иначе я туда попал! А места заманчивые.

В раннем Средневековье эти прибрежные области Нортумбрии были очагом христианской культуры и святости. Монастырь в Ярроу, например, был обителью Беды Достопочтенного, автора «Церковной истории народа англов» (закончена в 731 году), в Ландисфарне создавались удивительные иллюминированные книги, в частности, «Ландисфарнское евангелие», хранящееся в Британском музее. Седьмой и восьмой века были временем расцвета монастырской жизни в этих землях. До тех пор, пока сюда не причалили длинные ладьи викингов.

Дарэм возник как прямое следствие того страшного нашествия. И нынешний Дарэмский собор тоже. Когда-то он привлекал толпы паломников из-за хранящихся в нем святых мощей, в первую очередь, Святого Гумберта. До девятого века они хранились в монастыре на «Святом Острове» (так называли Ландисфарн), пока он не был взят, разграблен и сожжен викингами. Оставшиеся в живых монахи спасли раку с мощами и перенесли ее в другой монастырь, — но и туда вскоре добрались северные разбойники. Монахи подхватили мощи и укрыли их в другом месте, потом еще в одном. Вот так и носились монахи со своим святым по всей Нортумбрии, пока пути-дороги не привели их на крутой берег Уира, и здесь ковчежец со Гумбертом прирос к земле. Это было знаком. Так возникла первая церковь и поселение вокруг нее, а в конце XI века король Вильгельм велел строить на этом месте каменный собор.

Поездка получилась запоминающейся. Жаль, не добрался я немного до Адрианова Вала. Всего лишь пятнадцать миль не доехал до его самого западного форта Сегедунум — это в пригороде нынешнего Ньюкасла. Римляне построили Вал Адриана как кардинальную защиту — от моря до моря — от набегов северных пиктов, как границу между тем, что потом станет Англией и тем, что назовется Шотландией. Киплинг в «Паке с Волшебных холмов» посвятил Адрианову валу три великолепных главы. В них есть всё — и римский центурион Парнезий (от чьего имени ведется рассказ), и мудрый пикт-охотник, и император Британии Максим, и вторгшиеся из-за моря варяги.

«С востока на запад, насколько хватает глаз, одна длинная, убегающая к горизонту, то поднимающаяся, то ныряющая вниз линия башен и укреплений», — так описывает Вал впервые увидевший его римлянин Парнезий. Он объясняет Дану и Уне: «Вал Адриана — это, прежде всего, Стена, поверх которой идут оборонительные и караульные башни. По гребню этой Стены даже в самом узком месте трое солдат со щитами свободно могут пройти в шеренгу».

Двести лет без малого эту стену охраняли римские гарнизоны, квартировавшие в фортах, расположенных через равные промежутки вдоль всей стокилометровой стены. Естественно, что за это время Стена обросла всем, чем обрастают гарнизоны и пограничные города. Вот как описывает это Парнезий:

«Но не так удивителен сам Вал, как город, расположенный за ним. Поначалу там были бастионы и земляные укрепления, и никому не разрешалось строиться на этом месте. Те укрепления давно снесены, и вдоль всего Вала протянулся город длиной в восемьдесят миль. Вы только представьте! Один сплошной, шумный и безалаберный город — с петушиными боями, травлей валков и конными скачками — от Итуны на западе до Сегедунума на холодном восточном побережье! С одной стороны Вала — вереск, дебри и руины, где прячутся пикты, а с другой стороны — огромный город, длинный, как змея, и как змея, опасный.