Ракушка на шляпе, или Путешествие по святым местам Атлантиды - Кружков Григорий Михайлович

Иногда кажется: вот бы и Александру Сергеевичу так-то жениться. Если не на самой Арине Родионовне, то хотя бы на капитанской дочке, скромной и преданной Машеньке. А не на легкомысленной и юной девушке (хотя бы и с ангельским личиком), не успевшей еще накружиться и натанцеваться. И, конечно, не на Анне Андреевне Ахматовой, хотя она и понимала его стихи лучше всех, да и сама, кажется, была бы не прочь…

Но я что-то увлекся, размечтался. Пора возвращаться «домой» и собираться всей компанией в Поэтическую библиотеку, где было назначено наше выступление, — с осмотром по дороге Холирудского дворца и, неподалеку от него, Шотландского парламента. Многовековые отношения между Англией и Шотландией можно было бы выразить старинным стишком:

Однажды вышел Лев На бой с Единорогом, Гонял, рассвирепев, Его по всем дорогам. Когда же уставали Заклятые враги, Садились на привале И ели пироги.

Время от времени в Шотландском парламенте возникает и, так сказать, животрепещет вопрос о независимости. Дошло даже до национального референдума, но никакого результата он не дал. Конечно, Единорог не забыл, как его гоняли по всем дорогам; но это было так давно. Жевать пироги в одиночку ему как-то скучно. Привык, кушая, видеть перед собой соседа Леву. Конечно, это «заклятый враг», но столь давний враг за выслугой лет становится уже практически другом.

Нас ждали еще выступления в Глазго и в Данди. Но Глазго — это особая песня; а в Данди мы посетили музей корабля, на котором Роберт Скотт совершил свое первое антарктическое плавание в 1901–1904 годах. Трехмачтовый барк «Discovery» («Открытие») был последним деревянным парусником в истории английского королевского флота. Корабль был построен специально для антарктических экспедиций, но как потом оказалось, к полярным условиям был не очень приспособлен. Несмотря на это, первая экспедиция Роберта Скотта сделала много важных открытий.

Будет еще и вторая, последняя, в 1912 году, когда экспедиция Скотта с неимоверными трудностями достигнет Южного полюса — и увидит там норвежский флаг: экспедиция Амундсена опередила ее на четыре недели.

Мы спустились внутрь корабля. Там все занимались своими делами: в кубрике совсем похожие на настоящих матросы играли в карты, в камбузе корабельный кок орудовал сковородками, штурман в своей каюте прокладывал курс по карте. Мы расселись вокруг большого стола в кают-компании и по случаю холодной погоды выпили чаю с ромом.

«To strive, to seek, to find, and not to yield» («Дерзать, искать, найти и не сдаваться») — эта последняя строка «Улисса» Теннисона была вырезана в 1913 году на памятном кресте, поставленном на южной оконечности острова Росса в память Скотта и его спутников.

…В мою последнюю ночь в Шотландии я не спал допоздна, читал какой-то запутанный детектив, где действие происходит в эдинбургских подземельях. Может быть, оттого мне и приснился этот сон. Будто идем мы со Стюартом Сандерсоном по Кэнон-Гейт, и он говорит: «Зайдем сюда, тут хороший погребок». Мы спускаемся по лестнице, проходим длинный коридор, поворачиваем и идем по другому коридору, в конце которого дверь с полувырванной ручкой, висящей на одном гвозде. За дверью комната, похожая на чулан, где всё так заставлено швабрами и коробками, что не сразу замечаешь еще одну дверь слева. Мы открываем эту дверь и вдруг действительно оказываемся в погребке со сводчатыми стенами и большим столом посередине, за которым сидят и неспешно разговаривают три джентльмена.

Они сразу стали махать, приглашая нас к себе. Мы подошли и поприветствовали их. «Грегори», — сказал я, непринужденно снимая плащ и вешая его на спинку дубового стула. «Стюарт», сказал Стюарт, присаживаясь рядом.

«Роберт», — представился парень с каштановыми, слегка вьющимися волосами, чем-то напомнивший мне Сергея Есенина.

«Роберт», — кивнул худой и одновременно усатый джентльмен с добрыми насмешливыми глазами.

«Роберт», — подтвердил капитан, чье волевое капитанское лицо несло на себе загар обоих полушарий. Рядом с ним на столе лежала фуражка с «крабом».

Мы сидели, прихлебывая светлое пиво, и славно разговаривали — о чем, и не вспомнить, а после третьей кружки, переглянувшись, вдруг запели.

«Should auld acquaintance be forgot», — затянул Роберт, похожий на Есенина, и мы радостно подхватили припев:

За дружбу старую — до дна, За счастье прежних дней! По кружке старого вина — За счастье прежних дней!

Но тут Роберт, который с усами, сдвинул брови, пристукнул кулаком по столу и грянул:

Пятнадцать человек на сундук мертвеца, Йо-хо-хо, и бутылка рома! Пей, и дьявол тебя доведет до конца, Йо-хо-хо, и бутылка рома!

От этого «йо-хо-хо» Роберт, который капитан, совсем раздухарился. Он нахлобучил фуражку, задрал подбородок и принялся дирижировать обеими руками:

По морям, по волнам — Нынче здесь, завтра там! Эх, по морям, морям, морям, морям — Нынче здесь, а завтра там!

«До чего хорошо сидим», — успел подумать я во сне… и вдруг вспомнил, что утром я улетаю домой в Москву. И с последним печальным «эх!» — проснулся.

Часть 2. Поэты

Сокол по кличке Удача

Фортуна хмурится. Где взять лекарство? Меня швырнуло в прах Судьбы коварство. Т.У. I

В королевской библиотеке Виндзорского замка вот уже четыреста лет хранятся две папки с рисунками Ганса Гольбейна — немецкого художника, много лет прожившего в Англии. Искусствоведы считают, что это — подготовительные наброски к живописи, но очевидно одно — они сами по себе шедевры высочайшей марки.

Перед нами — портреты придворных Генриха VIII. Среди них — сэр Томас Уайет, поэт. Умное, благородное лицо прекрасно «рифмуется» с дошедшими до нас стихами, письмами, переводами. Глядя на него, я думаю о том, как трудна моя задача. На живописный, красочный портрет мне не замахнуться. Попробую лишь очертить чернилами «по контуру» карандашный рисунок, оставленный в стихах и документах, расцветив его по своему разумению более или менее правдоподобными соображениями и догадками.

II

Двор Генриха VIII был сценой одной из самых патетических драм в мировой истории, и притом блестяще украшенной сценой. Его прижимистый батюшка Генрих VII позаботился о том, чтобы наполнить казну, и эти денежки очень пригодились наследнику.

В глазах народа Генрих выглядел идеальным королем. Шести футов росту, румяный и статный, с величественной осанкой и манерами, он любил пиры, танцы, маскарады и сюрпризы. Он приглашал лучших музыкантов из Венеции, Милана, Германии, Франции, а также выдающихся ученых и художников, среди которых были, например, необузданный Пьетро Торриджано из Рима (сломавший в драке нос Микеланджело), Ганс Гольбейн из Аугсбурга, Иоанн Корвус из Брюгге и другие. В Лондоне жил знаменитый Томас Мор, автор «Утопии», чей дом сравнивали с Платоновской Академией. Говорили, что по числу ученых английский двор может затмить любой европейский университет. Король и его придворные упражнялись в сочинении стихов и музыки; постоянно устраивали красочные шествия, праздники, даже рыцарские турниры (собственно говоря, бывшие уже анахронизмом).