Хмельницкий. Книга вторая - Иван Ле

К этому времени съехались все командиры полков лисовчиков. Комиссарам императора рассказали уже о последних боях с турецкими войсками и о том, что отбили у них тысячи пленников. Они только одобрительно кивали головами, не проронив ни одного слова. Но когда услышали о парламентере от казаков Бетлена, наотрез отказались вести какие-либо переговоры с этим «бетленовским шпионом»!

— Казнить как предателя!

— Но осмелюсь пояснить пану Вольфштирну, казак этот не пленен нами в бою, а сам прибыл как парламентер с белым флагом… Таков закон войны! — довольно смело возразил Стройновский.

— Законы войны существуют только для воинов противника, пан полковник, но не для банитованных и изменников, — вмешался и Бехиня.

— Вельможному графу Бохине, по-видимому, известно, что эти казаки, как в недавнем прошлом и виленский кастелян Ходкевич… да и не только он один, — воевали на стороне Бетлена и были нашими противниками. Мы не турки, а истинные католики, придерживаемся законов римской церкви! И не посмеем пренебречь священными законами войны… До тех пор, покуда они на поле брани воюют с нами, будем относиться к ним, как к своим противникам, а не так, как поступают турки с пленными. Ведь парламентер, придерживаясь рыцарских обычаев, сам прибыл к нам для переговоров, выполняя волю своего командования. Казнив его, лишь опозорим себя! Да и после сегодняшнего ночного боя мы вправе приветствовать его, как своего боевого союзника, уважаемые панове комиссары! Не будем бесчестить себя, следуя поспешным советам пана Вольфштирна…

Послы Рудольфа II были возмущены такими речами Стройновского, но шаткость военной фортуны цесаря принуждала их сотрудничать с этим выдающимся польским военачальником.

Тут же, на поле битвы, с десятитысячным польским войском, которое совсем недавно спасло и самого цесаря в Вене, он был хозяином!

— Получается, комиссары его величества должны перенести свой разговор с паном полковником на другое время! — высокомерно произнес Вольфштирн.

— Так точно, панове комиссары! Отложим наши разговоры до более подходящего времени.

— Пану полковнику, по-видимому, неизвестно, что граф Габор Бетлен уже капитулировал. Войну с его стороны продолжают только ваши же польские ребелизанты — казаки! Да и то… порой вместе со своими недавними союзниками — турецкими аскерами.

Бехиня произнес эти слова срывающимся от волнения голосом. В другое время Стройновский лишь посмеялся бы над этой истеричностью цесарского комиссара. Но он только что сообщил об окончании войны с чехами. Новость, что и говорить, совсем неожиданная для лисовчиков.

— Бетлен капитулировал? Ха-ха-ха! — не сдержался Стройновский. Но тут же опомнился. — А известно ли панам комиссарам о непостоянстве политических взглядов Габора Бетлена? Сегодня капитулировал, очевидно по тактическим соображениям, а завтра… Так с кем же мы тогда воюем? — уже серьезно спросил Стройновский. И почувствовал, как что-то противное шляхетскому высокомерию настойчиво и властно вызывало в нем расположение к казаку-парламентеру. Напрасно он осуждал старшину Хмелевского за его симпатии к казаку Перебейносу. Теперь даже завидовал умному, политически дальнозоркому сыну воеводы…

Комиссары ехидно посмеивались. И этот их смех выражал пренебрежение и высокомерие. Словно они на месте преступления поймали опытного воина Стройновского.

А он словно уже и забыл о разногласиях с комиссарами. Взглянул на своих командиров, будто призывая их поддержать уже принятое им решение. Вдруг он снова встретился глазами со Станиславом Хмелевским. И ротмистр, казалось поняв его взгляд, тут же сказал, ободренный вниманием командира:

— Казаки Бетлена предлагают нам мир и братство…

— Теперь ведите сюда казака-парламентера, — решительно велел Стройновский, не обращая внимания на еще не ушедших комиссаров.

17

Полковника Стройновского окружили старшины, жолнеры и казаки, собравшиеся на совет.

Полковник сидел на толстом бревне букового дерева. Когда же увидел, как с пригорка спускался, перескакивая через муравьиные кучи, стройный казак в сопровождении ротмистра Хмелевского и джуры Вовгура, поднялся с бревна и расправил плечи. Вглядываясь в лицо прибывшего, полковник старался разгадать, чем вызвано такое настойчивое стремление казаков Максима к переговорам с ними.

Худой, заросший бородой и осунувшийся, как после болезни, казак не отставал от ротмистра. Держась рукой за пустые ножны от сабли, он словно подчеркивал этим горькую обиду или разочарование своей рискованной поездкой в стан польских войск.

— Дай бог здоровья пану казаку, ежели прибыл к нам с добрыми вестями, — по-казацки поздоровался полковник. — Скажите, пожалуйста, пан казак, как вас звать? И какие приятные вести принесли вы из-за Дуная?

Вот эти «пожалуйста» и «пан казак», по-видимому, успокоили парламентера. Сорвав с головы потрепанную в странствиях по чужим краям шапку, казак почтительно поклонился полковнику. Поклонился и старшинам, окружившим своего атамана. Хотя на вид он казался моложавым, но поражал всех своей солидностью. На его открытом, гордом лице, освещенном солнцем, блестели пытливые, умные глаза. Он окидывал присутствующих критическим взглядом, безошибочно определяя, какое положение занимает каждый из них.

Туго затянутый военным ремнем казак по привычке разгладил рукой свои молодецкие усы. Усы не казака в летах, но и не юношеские.

— Бью челом уважаемому пану полковнику и его воинам от наших элеаров из задунайских войск! — отчеканил казак. — Зовут меня Иваном Сулимой, если это интересует пана полковника. Из чигиринских казаков я, собранных подстаростой Хмельницким. Послан я к вам, вольным польским войскам, называемым лисовчиками, своим старшим, известным казаком Максимом…

И запнулся на слове, будто вовремя спохватился, боясь раскрыть какую-то тайну.

Максим — это Кривонос. За Дунаем его называют сотником Перебейносом. Да и кто, скрываясь на чужбине, будет называть себя своим собственным именем?

Сейчас, вблизи, Стройновский увидел, какие несмываемые следы страданий и забот наложило на казака изгнание из родной земли, и шагнул к нему. Но, заметив, как внимательно следят за каждым движением полковники и старшины, не разделяющие его мнения об этой встрече, остановился. Незачем обострять и без того неладные отношения между казаками и старшинами.

Он посмотрел на окружающих, на бревно, с которого только что встал, и снова присел. Заметное волнение парламентера вселяло тревогу. Да и комиссары от цесаря, очевидно, не в гости звать приехали…

— С чем прибыл? — наконец произнес полковник.

— Прибыл с открытой душой и искренним казацким словом к своим людям, будь то украинцы или поляки. Из-за чего враждуем, панове казаки, жолнеры и старшины? Чего мы не поделили с вами в этих чужих придунайских буераках?

— Это уже совсем другой разговор, уважаемый пан казак. Воевали мы как войско его величества короля Речи Посполитой, помогая цесарю Рудольфу. Это устраивает пана парламентера?

Казак вздохнул, огляделся вокруг. Потом опустил глаза в землю, словно прося у нее искреннего совета.

— А наши казаки послали меня к вам, пан полковник, не для того, чтобы ссориться с польскими войсками после совместной победы над людоловами! Известно и нам, что на Дунай пришло около десятка новых полков королевских и украинских войск. Пришли, чтобы принудить чешский и венгерский народы покориться австрийскому цесарю. Мы тоже не сами пришли к Бетлену. А почему покинули родную землю, пан полковник и сам хорошо знает… Но контракты пана Иеронима Ходкевича с князем Семиграда Габором Бетленом в то время устраивали изгнанников с родины. Они объединялись, чтобы ослабить власть австрийского цесаря, отобрав у него корону для чехов и венгров. Эти контракты когда-то поддерживал и покойный Александр Лисовский, чьим именем так гордится, пан полковник, и ваше войско… Что не пофортунило Бетлену, это верно. Очень уж непостоянный характер у графа. Или не выдержала графская натура, или он что-то задумал, объединяя свои войска с цесарскими. Да, сдался Бетлен, отрекся от своего войска и якобы от освободительной борьбы. Надолго ли хватит такой политики у графа?.. А сколько привалило сюда турок, чтобы помочь своему даннику Бетлену? Надо уничтожить их всех, покуда они еще тут, и делу конец. А куда же нам, изгнанным потом казакам? Ведь мы не вольны вернуться в наш родной край. Хотя воевали мы на стороне Бетлена, но воевали за свободу народа, как об этом известно из его универсалов. Теперь же он, оказывается, предает свой народ, сам покоряется цесарю, да и страну хочет подчинить ему.

— А казаков тоже? — прервал его Стройновский.

— Говорю же, мы свободные воины, дети своего непокоренного народа. Даже тут мы воюем ради блага нашего народа, а не шляхтичей, которые в каждую минуту готовы предать его. Шляхтичи, не считаясь с договорами, способны продать парод, как поросят на ярмарке. Мы не знали, что было на уме Бетлена и чем вызваны нынешние его действия… Вот и прибыл к вам, чтобы спросить: как теперь быть воинам-лисовчикам, за кого и с кем будем воевать? Мы оказались в таком положении, как и ваш покойный атаман, которым гордитесь и вы, пан полковник! А ведь и он был банитованный, да и сейчас его имя не очень-то чтит Корона… Или, может, вместе с шляхтичами пойдем против народа? За что? За христианскую веру или за власть цесаря не только в немецких, по и в других землях? Если все-таки за свободу народа, в таком случае и мы, лисовчики, — вместе с вами, уважаемый пан полковник!..