Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Демократия налогоплательщиков
В этом месте своего анализа Гайдар явно выходит из узких рамок экономической истории, пытаясь понять, по какой же причине лидерам мировой экономики удалось в определенный момент установить контроль общества над властью. Автор «Долгого времени» рассматривает формирование демократии, как формирование демократии налогоплательщиков. Точнее, как формирование взаимовыгодного контракта государственной власти и городов-производителей.
Логика такова. «Если городская община в состоянии организовать местное самоуправление и самооборону, выставить войско по приказу короля и к тому же бесперебойно выплачивать налоги в государственную казну, то это побуждает короля заключить контракт, по которому корона гарантирует горожанам широкие права местного самоуправления в обмен на обязательные выплаты и при необходимости военную помощь» [Там же: 243–244]. Преимущества подобного способа организации взаимоотношения городов с короной не были очевидны для всех с самого начала. Но, по мнению Гайдара, перелом в мировоззрении европейцев произошел в связи с успехом нидерландской революции.
Победа конфедерации городов-государств (со всеми характерными для нее институтами) над крупнейшей европейской державой – Испанией стала свидетельством преимуществ налогообложения, основанного на принципах демократии налогоплательщиков и косвенных налогах, перед традиционным способом взимания налогов в аграрных государствах [Там же: 247].
Голландский опыт повлиял на Англию, а английский со временем стал важнейшим примером успешного развития для многих других стран. «Все это, – заключает Егор Гайдар, – и заложило предпосылки начала современного экономического роста в европейском мире» [Там же: 256].
Возможно, в данном месте у автора «Долгого времени» обнаруживается некоторое упрощение сложных поворотов реальной истории, поскольку из анализа практически выпадает эпоха абсолютизма и меркантилизма (XVII–XVIII веков), когда государство аккумулирует средства на армию, подавляя самостоятельность богатых городов и игнорируя сословное представительство. Но вряд ли это можно счесть серьезным недостатком гайдаровского подхода. Скорее, можно сказать, что требуется дальнейшая аналитическая работа в данном направлении для уточнения деталей. Ведь демократия налогоплательщиков в конечном счете восторжествовала над абсолютистским принципом «Государство – это я».
От «Государства и эволюции» к «Долгому времени»
Самый важный момент гайдаровского анализа состоит в том, что он интерпретирует развитие европейских городов и государств как действия рациональных акторов. У Гайдара нет никаких популярных в современной нашей публицистике восклицаний: «Ах, великая западная культура: она всегда была демократичной!», «Ах, ужасная русская культура: она всегда была рабской!».
Любопытно, что Гайдар, по всей видимости, не сразу пришел к выводам «Долгого времени». В своей ранней небольшой работе «Государство и эволюция», написанной буквально за пару месяцев в 1994 году, то есть в ту эпоху, когда автор был еще вовлечен в большую политику, интересовался в основном текущими экономическими реформами и размышлял о российской истории, основываясь, по всей видимости, на «старом багаже», собранном еще в 1980-е годы, используется выражение «Особый путь догоняющей цивилизации». Так называется вторая глава, где речь идет непосредственно о нашей стране [Гайдар 1995: 44–77]. В книге «Долгое время» глава, посвященная историческому пути, называется «Особенности экономического развития России» [Гайдар 2005: 259–360]. Налицо явная трансформация терминологии, причем, судя по тексту, это – не случайная замена, а продуманное автором решение, связанное с появлением нового материала.
Вот фраза из старой книги, выделенная курсивом, что говорит о том, насколько большое значение автор придавал этому выводу в середине 1990-х годов.
Отсутствие традиции глубокой легитимности собственности – вот что трагически отличало Россию от Европы. Отсутствовал, по сути, главный психологически-культурный стержень, на котором крепилось все здание европейского капитализма [Гайдар 1995: 61].
Ключевой тезис для соответствующей главы «Долгого времени» выглядит совершенно иначе.
Россия никогда полностью не уходит от общего европейского наследия, европейского влияния. Она слишком близка к Европе, не может полностью устраниться от тектонических процессов, связанных с начинающимся подъемом Европы, формированием специфических европейских институтов. Но в XV–XVII веках дистанция между социальными институтами Западной Европы и России, по-видимому, достигает максимума [Гайдар 2005: 274].
То есть здесь автор признает, естественно, существенное отличие институтов, однако не проводит жесткого разрыва между «цивилизациями». Его оценки становятся более мягкими и гибкими, менее категоричными.
Гайдара трудно упрекнуть в недооценке достижений Запада, поскольку именно он своими реформами постарался приблизить Россию к хорошо работающей на Западе рыночной экономике. Но в своих научных трудах Гайдар показывает, что западная культура не является чем-то «врожденным» у европейских народов. Она формируется в результате рациональных взаимовыгодных действий людей. Или, точнее, эти действия порождают демократические институты (правила игры), а затем уже на базе новых правил развивается культура, уважающая частную собственность, нерушимость контрактов, права договаривающихся сторон… И в широком смысле – права человека, который рационально выстраивает свою жизнь, стремясь делать ее более сытной, благоустроенной, хорошо организованной.
Подобный подход объясняет, почему Россия приняла участие в догоняющей модернизации и устремилась за лидерами. Дело в том, что наша страна стала действовать рационально, перенимая зарубежный опыт. В то же время подобный подход объясняет, почему мы так и сохраняем отставание от лидеров. Дело в том, что наша страна так и не смогла выстроить у себя демократию налогоплательщиков. По-прежнему не существует в России по-настоящему взаимовыгодных отношений между государством и бизнесом, работником, общественными организациями.
Гайдар не предсказывает будущее, но мне его подход представляется весьма оптимистическим. Согласно его теории «долгого времени», не существует культурных ограничителей, обрекающих Россию на вечную стагнацию. Но в том, как конкретно мы будем догонять лидеров, сохраним ли «вечные» сорок-шестьдесят лет отставания или сумеем подтянуться, многое зависит от нас – от способности российского общества выстроить настоящую демократию налогоплательщиков.
Сегодня мы в этом деле явно не преуспеваем. Однако со временем наступит момент, когда откроется вдруг окно политических возможностей. И этим шансом надо воспользоваться, не отговариваясь привычными фразами, что в России, мол, никогда ничего не удается.
Глава 4
Что, если не институты?
Почему же Британия?
Экономический подход Роберта Аллена
В истории модернизации есть интересная загадка. Мы более-менее представляем себе, почему рыночная экономика приходит в ту или иную страну. Работает так называемый демонстрационный эффект. Отстающее по уровню жизни общество смотрит, «облизываясь», на успешных соседей и в какой-то момент начинает перенимать позитивный опыт. А эти самые соседи в свое время точно так же перенимали опыт других стран – пионеров модернизации. Это, конечно, весьма упрощенная схема (в жизни все сложнее, поскольку воздействие на принятие решений о начале реформ оказывает множество факторов), но в целом не вызывает сомнения то, что демонстрация успеха соблазняет отстающих «браться за ум».
Однако как же этот процесс перенимания опыта начинался в давние времена? Мы знаем, что в XVIII–XIX веках образцом экономического развития для многих служила Англия. Именно в Англии произошла промышленная революция, сопровождавшаяся техническим переворотом. Именно на английские экономические достижения ориентировались многие французские, немецкие, бельгийские, а в конечном счете и российские предприниматели. Именно английские успехи соблазняли в свое время многих европейских интеллектуалов, мечтавших о «богатстве своих народов». Почему же англичане преуспели? Брали ли они тоже с кого-то пример или у них имелись какие-то внутренние факторы для развития? Что могло подвигнуть Англию, которая в Средние века не отличалась сильной экономикой и «по территории была немногим больше „овечьего пастбища“» [Аллен 2013: 36], покрыть свои земли заводами, фабриками, шахтами и железными дорогами?
Доминирующим объяснением этой проблемы сегодня является институциональное: в Англии после Славной революции 1688 года были установлены новые «правила игры», защищавшие собственность и создававшие тем самым рыночные стимулы для предпринимателей. Однако американский экономический историк Роберт Аллен предложил в своей книге «Британская промышленная революция в глобальной картине мира» (М.: Издательство Института Гайдара, 2014) совершенно иное объяснение – экономическое. То есть связанное не с формированием новых институтов, не с политическими переменами и не с интересами элит, а с объективно складывавшимся соотношением цен на факторы производства. И хотя формально исследования Аллена относятся лишь к истории одного конкретного периода одной конкретной страны, на самом деле его книга дает нам своеобразную трактовку важнейшей проблемы исторической социологии. Разбираясь с Британией, Аллен фактически рассказывает нам о том, почему вообще мир стал в определенный момент меняться.
