Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иными словами, европейцы многие годы были по своему хозяйственному развитию и уровню жизни ничуть не лучше населения других частей света. Но в переломный момент резко рванули вперед, стали больше и лучше трудиться, разбогатели, а в конечном счете сформировали ту передовую экономику, которая сегодня является образцом для всех стран, стремящихся к модернизации. По де Фрису выходит, что в основе успеха лежит потребление престижных, вкусных и необычных колониальных товаров. А также других вещей, украшающих и наполняющих жизнь.
При этом, конечно, надо понимать, что дело здесь не в паразитическом потреблении высших классов. Аристократы, лениво просыпающиеся по утрам, закуривающие сигарету и высасывающие чашку кофе или какао, двигателем прогресса не являются. У де Фриса речь идет о том, что к потреблению элитарных товаров подключились широкие круги бюргерства – простолюдинов: купцов, ремесленников, интеллигенции, а со временем – зажиточных крестьян и даже прислуги. Произошла потребительская революция. А она, в свою очередь, потребовала революции трудолюбия. Именно так – «Революция трудолюбия. Потребительское поведение и экономика домохозяйств с 1650 года до наших дней» – называется книга Яна де Фриса (М.: Дело, 2016).
«Скромное обаяние буржуазии»
Для того чтобы понять смысл исследования де Фриса, надо сразу же отказаться от популярного у нас представления, будто бы мир делится на страны, которые всегда были успешны, и страны, постоянно отстающие. «Вечно успешных» не существует. В древности процветали одни народы, в эпоху Средневековья и Ренессанса – другие, а современный экономический рост связан с успехами третьих. Поэтому правильное понимание модернизации предполагает ответ на вопрос о том, что может в определенный момент стимулировать развитие.
Согласно де Фрису, человечество на протяжении долгих столетий особо не напрягалось в трудовом процессе. Люди, конечно, должны были удовлетворять свои основные потребности – иметь крышу над головой, пищу, одежду. Однако трудиться для постоянного расширения объемов потребления не имело смысла. Во-первых, круг потребительских товаров вообще был не слишком велик. Во-вторых, у богатого простолюдина всегда могли отобрать имущество «силовики» (дворяне, солдаты или взбунтовавшиеся нищие соседи). В-третьих, стремление к накоплению не поощряла религиозная мораль, считавшая порочной страсть к накопительству.
Лишь в Голландии второй половины XVII века ситуация стала иной: население стало больше потреблять и больше трудиться [де Фрис 2018: 32]. Множество бюргеров обрело более просторное и комфортабельное жилище, чем ранее имели европейские горожане. Комнаты голландцев были обставлены удобной мебелью. Вместо сундуков появились шкафы. Вместо огромных кроватей, на которых лежало по несколько человек, каждый член семьи стал обзаводиться отдельным спальным местом. Всевозможные полочки украшали теперь изделия из дельфтского фаянса, заменяющего дорогой китайский фарфор, а на стенах висели гравюры, простенькие гобелены и картины «малых голландцев», которые в отличие от роскошных полотен прошлого были бюргерству вполне по карману [Там же: 100–106].
Ну а качественный перелом в структуру потребления внесли именно колониальные товары, которых раньше в Европе практически не было. Бюргер потянулся за аристократом не только в сфере домашнего комфорта, но и в сфере престижного потребления. Он захотел сидеть в кофейнях, где часто обсуждал с коллегами деловые вопросы. Он захотел расслабляться после работы, медленно выкуривая трубочку. Он захотел подсластить жизнь сахарком [Там же: 67, 83, 208–296].
Чтобы добыть все это «скромное обаяние буржуазии», надо было значительно больше, чем раньше, трудиться. Сначала голландцы, а затем англичане, французы, немцы, согласны были на это пойти. У трудолюбивых людей сократилось число выходных и праздников. Повысилась интенсивность работы. Более того – на рынок труда все чаще стали выходить жены и дети бюргеров, которым надлежало вносить свою посильную долю в семейное благосостояние [Там же: 150–153, 174–188].
Отнюдь не всегда интенсификация труда была рационально осмысленным выбором западного человека. Как многие русские в наши дни, немцы, французы или англичане хотели потреблять по голландскому образцу, но работать по старинке. Увы, это обычно не удавалось. Английских и немецких бездельников, желавших получать, но не вкалывать, «эксплуататоры» жестко приучали к труду. И стремление потреблять в конечном счете заставляло широкие слои общества привыкать к новому ритму труда. Вставать на работу по утрам каждый день. Не уходить в запои. Не бросать выгодное рабочее место, если вдруг захотелось сачкануть.
Как революция дошла до России
Подход к анализу модернизации, предлагаемый де Фрисом, показывает, что такая «позитивная страсть», как стремление расширять личное потребление, постепенно меняет любое общество. Англия в XVIII веке изменилась так же, как Голландия в XVII. Франция и Германия в XIX столетии энергично пошли за ними. А нынче туда же устремились Польша, Чехия, Венгрия, Эстония, Латвия, Литва…
Примерно по такой же схеме менялась в 1990-е годы и Россия. В условиях рыночных реформ наше общество получило возможность потреблять множество новых товаров. Причем не только и даже не столько те, которые вдруг пришли с Запада из-за «железного занавеса» (йогурты и мюсли, необычные шоколадки и кетчупы раскрученных брендов, престижные автомобили и модели одежды). В первую очередь рынок предоставил нам возможность быстро купить квартиру или даже дом, а не «стоять» двадцать лет в очереди, ожидая, пока государство выделит жилье бесплатно. Понятно, что приобретение недвижимости требовало огромных денег, и желание такие деньги заработать стало важнейшим стимулом для формирования бизнеса. Если в конце 1980-х годов один быстро разбогатевший кооператор хранил наличные деньги у себя дома (забив ими неработающий холодильник), поскольку не знал, на что их тратить, то в 1990-е больше уже не стоял вопрос, зачем нужно зарабатывать.
И не стоит смущаться того, что многие русские в пореформенный период проявили скорее желание потреблять, как на Западе, чем стремление активно работать и зарабатывать. Это нормальное явление. Потребительский стимул был для различных западных народов путем к революции трудолюбия, которая рано или поздно у всех совершалась. Поэтому, думается, что в свете теории Яна де Фриса Россию тоже ждут позитивные перемены по мере смены поколений.
Что же не объясняет теория?
Следует обратить внимание на то, что де Фрис заходит при объяснении Великого расхождения с иной стороны, чем большинство исследователей институционального направления. Если те утверждают, что быстрому экономическому развитию до поры до времени мешает плохая защищенность собственности производителей и, соответственно, отсутствие стимулов для производительного труда и инвестиций, то де Фрис полагает, что хорошо трудиться и инвестировать в Средние века и в начале Нового времени не было смысла, поскольку недоставало потребительских соблазнов. По-настоящему трудолюбивыми и предприимчивыми люди становятся лишь тогда, когда им очень нужны деньги. А это происходит лишь в том случае, если появляются новые соблазнительные товары. Впоследствии же, когда привычка быть предприимчивыми и интенсивно трудиться укоренится в обществе, логика развития событий может измениться. Эффективно функционирующая экономика постоянно создает новые соблазнительные товары, формируется так называемое общество потребления и разнообразные новые соблазны все время появляются на прилавках магазинов. Поэтому невозможно остановиться в потребительской гонке и люди продолжают много внимания уделять труду, несмотря на то что «кофэ с какавой» уже можно приобрести без особых усилий.
Теория революции трудолюбия в целом хорошо объясняет ход модернизации. Но на два важных вопроса она, пожалуй, все же не может дать убедительного ответа.
Во-первых, почему перемены начались только в середине XVII века? Конечно, колониальные товары раньше не были доступны для европейцев, и можно сказать, что раньше слабее были потребительские соблазны. Но ведь расширить свое жилище, обставить его удобной мебелью и слегка приукрасить интерьер бюргер теоретически мог даже в средневековье. Почему же он так редко это делал? Почему не стремился больше трудиться ради потребления?
Во-вторых, почему перемены начались на северо-западе Европы, а, скажем, не в ренессансной Италии или Южной Германии, где исходно существовали вроде бы значительно лучшие условия для экономического развития? Чем отличилась Голландия XVII века? Почему голландский образец восприняла Англия? И почему Италия при этом оставалась застойным регионом Европы?
Думается, что теория Яна де Фриса не может рассматриваться сама по себе как исчерпывающее объяснение перемен, случившихся в эпоху Великого расхождения. Она, скорее, дополняет институциональный анализ, заходя в исследовании с другой стороны – со стороны потребления. Наверное, даже идеальная защищенность
