Англия, Англия - Джулиан Барнс

Вот только... не слишком ли сложен этот план, не слишком ли конфликтен? Как бы не пришлось жалеть, что его бойцовский характер задурил мозги собственной мудрой старой голове! С национализацией надо бы поосторожнее. В наше время порядочный турист пугается одного этого слова – и, кстати, не зря. Нельзя оставлять детей без присмотра. Надо смотреть на вещи шире. В чем его главная цель? Наладить Остров, как машину. Отлично сказано. И если текущие прогнозы относятся к той же вселенной, что и наша планета, Проект имеет все шансы на сногсшибательный успех. Сэр Джек – такой уж был у него характер – всегда учитывал вероятность того, что инвесторов придется разочаровать. Но что, если его Последняя Великая Идея и вправду сработает? Что, если получится выплатить инвесторам проценты – и даже дивиденды в придачу? Что, если – выворачивая пословицу наизнанку – где закон, там и сила? Вот была бы хохма...

– Скажите, доктор Макс, вы эту историю выдумали? – спросила Марта. Они ломали напополам сэндвичи из сыра с питой на галерее (с легкозаменяемым в случае повреждения настилом из массива древесины ценных пород) над искусственным болотом. Доктор Макс был одет по-дачному: кардиган с треугольным вырезом, на шее – желто-крапчатый галстук-бабочка.

– Это которую же историю?

– О женщине с корзинкой яиц.

– Вы-ы-думал? Я историк. Официальный Историк, если вы не запамятовали. – Доктор Макс несколько минут дулся, но обида была ненастоящая, «на телекамеру». Жуя питу, он задумчиво смотрел на воду. – Меня слегка покоробило, что никто не попросил меня сослаться на источники. Источники глубоко почтенные, если не сказать «святоправдивые».

– Я не хотела... Понимаете, я решила, будто вы это выдумали, поскольку это было бы очень умно.

Доктор Макс надулся вновь – значит, то, что он сделал в действительности, неумно, или же от него, видите ли, никто не ждет умных поступков, или же...

– Видите ли, я предположила, будто вы это выдумали, поскольку у фиктивного Проекта и логотип должен быть фикцией.

– Вы переоце-е-ниваете мой ум, мисс Кокрейн. Разумеется, Килверт не видел своими глазами белье этой летуньи, а только описал его с чужих слов, но есть некоторая вероятность, что нечто похожее, выражаясь на народном языке, «действительно произошло».

Марта полизала свои передние зубы, между которыми застрял остов листка фиалки.

– И все же, как вам кажется, Проект – фикция?

– Фик-ция? – Доктор Макс просиял. Любой прямой вопрос, лишенный откровенно оскорбительных обертонов и предполагающий возможность длинного ответа, приводил его в хорошее расположение духа. – Фик-ция? Нет, я бы так не сказал. Нет-нет, отнюдь. Проект вульгарен – да, в том смысле, что он основан на огрубляющем упрощении всего, что только можно. Умопомрачительно коммерческий в скромном понимании такой жалкой сельской мышки, как я. Ужасный во многих своих побочных проявлениях. Направленный на манипуляцию людским сознанием – по своему основному философскому принципу. Все это – да, но фикция? Не думаю.

«Фик-ция», как я понимаю это слово, предполагает измену подлинности. Но – спрашиваю я себя – применимо ли это семантическое значение к данному случаю? И не является ли сама идея подлинности в каком-то плане фикцией? Я вижу, мисс Кокрейн, мой парадокс для вас несколько ярковат и спеловат.

Она улыбнулась ему: в самолюбовании доктора Макса было что-то трогательно невинное.

– Позвольте ра-а-звить мысль, – продолжал он. – Возьмем то, что мы видим сейчас перед собой, этот неожиданный лоскуток заболоченной земли в предосудительной близости от урбанистических джунглей. Возможно, на этом месте когда-то – сколько веков тому назад, непринципиально – уже существовала такая же купальня для пернатых путешественников. А может, и не существовало ничего такого никогда. В общем и целом, даже наверняка. Значит, болото выдумано. Становится ли оно от этого фикцией? Очевидно, нет. Разница лишь в том, что его интенция и функция обеспечиваются человеком, а не природой. Строго говоря, можно даже заявить, что подобная искусственность, замещающая надежду на голую стихийность природы, повышает статус этой полоски воды.

Доктор Макс потянулся было засунуть руки в карманы жилета, упраздненные нынешними модельерами. Руки соскользнули на бедра.

– На пра-а-актике же этот водоем действительно превосходит другие, и вот в каком плане. Орнитология, кстати, один из моих коньков. Странное выражение, между прочим, «конек» ассоциируется скорее со спортом, а на одном коньке не покатаешься... Следовало бы говорить, «одна из моих любимых лошадок». Ну хорошо. Этот заболоченный участок, доложу я вам, был особым образом распланирован и засеян специальными растениями, дабы поощрять присутствие некоторых желательных видов птиц и одновременно отваживать крайне неприятные – прежде всего канадского гуся. Не будем углубляться в подробности, но ключевую роль тут играют вон те заросли тростника.

Итак, мы можем заключить, что это по-о-зитивная перемена по сравнению с прежним порядком вещей. И – если взглянуть более широко – та же картина имеет место, когда мы анализируем некоторые неоправданно расхваленные и явно фетишизированные концепции, как-то... позвольте привести примеры наугад... афинская демократия, палладианская архитектура, все еще властвующая над массами доктрина некоей секты пустынников... что ни возьми, но, как бы ни притворялись фанатики этих концепций, их подлинное начало, идею в ее первозданной чистоте обнаружить невозможно. Мы можем, выбрав наудачу какой-то миг, нажать на кнопку «пауза» и заявить: «Тут-то все и началось», – но как историк я вынужден вам сказать: подобные заявления на интеллектуальном уровне недоказуемы. То, что мы видим, всегда является копией – если в данном здании этот термин не запрещен – чего-то более раннего. Никакого локализованного во времени начала просто нет. Можно ли сказать, будто в один конкретный день конкретного года некий орангутанг распрямился, напялил целлулоидный набрюшник и возопил: «Рыбу – ножом?! Фу, какая пошлость»? Или, – захихикал доктор Макс за себя и Марту, – что гиббон вдруг написал Гиббона? Маловероятно, правда?

– Так почему же мне всегда казалось, что вы презираете Проект?

– О, мисс Кокрейн, e-e-entre nous[30], вы правы. Вы правы. Но это всего лишь социально-эстетическая оценка. Для любого существа, наделенного вкусом и пониманием, Проект – это страшилище, задуманное и спланированное, если вы мне позволите так назвать нашего любимого дуче, другим страшилищем. Но как историк сознаюсь: практически ничего не имею против.

– Несмотря на тот факт, что все это... искусственный конструкт?

Автор «Заметок фенолога» расплылся в благостной улыбке.

– У реа-а-альности много общего с кро-о-ликом, простите за цитату. Почтенная публика – те, кто заочно, и хорошо, что заочно, оплачивает наш хлеб с маслом, – желает видеть вместо реальности пушистую ручную зверушку. Чтоб беззаботно скакала, чтоб картинно била в барабан в своей самодельной клетке, чтоб ела салат с ладони. Дайте им реальное существо, которое кусается и, прошу прощения, гадит, – и они не будут знать, что с ним делать. Разве что придушить и сварить?

А насчет констру-укта... что ж, и вы, мисс Кокрейн, сконструированы, и я. И, простите за откровенность, моя искусственность чуть более искусна – в том смысле, в каком этот эпитет применяется в выражении «искусная уловка», – чем ваша.

Жуя сэндвич, Марта проводила глазами медленно летящий по небу самолет.

– Я невольно заметила, что на днях, когда вы говорили на комитете, ваши нервное заикание как рукой сняло.

– По-о-разительно сильная шту-у-ка – этот а-а-ад-реналин.

Марта от всей души рассмеялась и положила руку на плечо доктора Макса. Он слегка вздрогнул, вновь рассмешив Марту.

– Ну а вот сейчас вы поежились – это тоже искусный конструкт?

– Ка-а-кой цини-изм, мисс Кокрейн. Я мог бы побить вас тем же оружием, спросив, был ли искусен ваш вопрос. Но что касается моего движения плечами: да, это была искусная уловка – другими словами, отрепетированная, сознательная реакция на определенный жест – имейте в виду, что я по-настоящему не обиделся. В своей детской кроватке я не знал этой ужимки. Но в некий юрский период своего психического развития я выбрал ее, присмотрел в необъятном каталоге актов невербальной коммуникации. Возможно, я купил эту манеру в супермаркете. Или самостоятельно скроил по своей мерке. Не исключено также, что она украдена. Я вообще считаю, что люди по большей части строят себя из ворованных деталей. Если б не воровали, были бы – ни кожи ни рожи. И вы тоже – конструкт не хуже прочих, только выдержанный в вашем оригинальном, не столь... пикантном, не сочтите за оскорбление, стиле.

– Например?

– Например, этот ваш вопрос. Вы не говорите: «Вы не правы, дурак» или «Вы правы, мудрец», а просто спрашиваете: «Например?» Вы себя прячете. Мое впечатление – существующее, мисс Кокрейн, в контексте моей симпатии к вам – таково: иногда вы активны, но активны как-то стилизованно, тщательно создавая образ человека без иллюзий (а это уже пассивность), в других случаях вы провокационно отмалчиваетесь, подзуживая окружающих, чтобы поглубже садились в лужу. Поймите правильно: я ничего не имею против того, чтобы дураки выказывали свою глупость. Так им и надо. Но и в том и в другом случае вы не даете себя изучать и, осмелюсь предположить, уходите от контактов.