Звездопад - Отиа Шалвович Иоселиани

— Серапион! Эй, Серапион! — донесся до меня голос Эзики.

— Ну!.. Чего там? — отозвался Серапион.

— Несите фонари, коптилки скорее! Ливень надвигается, пропадем совсем. Гоча, беги в поле! Живее, живее… Шевелись!

Я бросился в дом, схватил зажженную коптилку, плеснул керосину в аробную плошку и, пока Эзика доковылял до нашего двора, уже стоял у калитки, готовый бежать в поле.

— Скорее, Гогита, скорее… А где мать?

— Мама?

— Все выходите, все! А ты шуруй сейчас же, ничего не подстилай и кольев не вбивай, прямо на земле скирдуй и утаптывай.

Я понесся по проселку.

— Ивдити! — звал Эзика мою мать. — Эй, Гогита! — кричал он мне вдогонку. — Зайди к Пати, захвати ее с собой, чтоб одна в поле не ходила, дура трусливая.

— Ладно, ладно, — крикнул я, не оборачиваясь, и мигом очутился перед калиткой Гочи.

— Гогона!

— Чего орешь? — отозвался Гоча. Я смутился: может, Гочу задело, что я позвал не его, а Гогону.

— В поле не идешь? — спросил я.

— Иду, иду. Не волнуйся.

В другое время я не заметил бы тона Гочи, схватил бы Гогону за руку и побежал. Но теперь мне почему-то стало неловко. Что подумает Гоча? Что я торчу у калитки, дожидаясь Гогоны? Сбегаю-ка я к Эзике: пока Пати соберется, Гоча с Гогоной меня нагонят. Сразу видно будет — жду, дескать, Пати, а не Гогону.

Я миновал двор Серапиона и вижу: у ворот Эзики огонек мигает.

— Пати, ты? — крикнул я.

— Я.

— Что фонарь горит? Или керосин некуда девать?

— Где уж там!

— Погаси, и так еле чадит.

— Я бы погасила, да темно очень…

— Не бойся, — сказал я и сам прикрутил фитиль в коптилке.

— Пошли? — спросила Пати, когда огонек у нее в руке истаял и погас.

— Го… Гочу подождем, — запнувшись, проговорил я, но в это время холодные капли дождя упали мне за ворот. — Дождь пошел! — вырвалось у меня.

— Идем, чего еще ждать?

— Пошли! — Я сжал в руках аробный светильник и зашагал быстро.

— Гогита! — встревоженно позвала Пати.

— Иди за мной, не бойся.

— Ой, как темно!

— Тут ровно, не споткнешься. Скорее, Пати, скорее!

Она старалась не отставать, но то и дело спотыкалась, а я все торопил:

— Дай коптилку! — Я протянул руку. — Без нее быстрее пойдешь.

— Нет, нет, не надо.

Руки у Пати горячие.

Где-то далеко ухал филин.

— Гогита!

— Что, филина не слыхала?

— Слыхала, но… Обожди немного. Не беги так…

Я замедлил шаг. Она догнала, пошла рядом. Накрапывал дождь. Я снова ускорил шаги.

В конце поля, когда мы свернули с аробной дороги к опушке леса и прямиком шли к пашням, филин ухнул так близко, что даже у меня по спине пошли мурашки.

— Гогита, боюсь! — прошептала Пати и остановилась.

— Чего боишься? — Я засмеялся нарочито бодро. — Взрослая женщина, а птичек боишься.

— Я птиц не боюсь, но филин… он как-то так кричит…

Я зацепился за куст ежевики, с трудом удержался на ногах.

— Что с тобой?! — Пати так и обмерла. — Гогита!

— Ничего, в колючки влез.

В чаще сгустившегося леса даже мне, знавшему наизусть каждую пядь, трудно было держаться дороги.

Вот поворот налево. Я свернул и наткнулся на Пати.

— Тут родник сочится, как бы в грязь не угодить.

Иди сюда! Осторожнее… Еще… еще шаг. Теперь прыгай!

Пати перепрыгнула и пошла дальше по сухой дороге.

— Там повыше держись, а то слева облепиха разрослась, споткнешься, — предупредил я.

Только и я перепрыгнул через топь у опушки, как вдруг Пати вскрикнула и бросилась назад, ко мне.

— Что с тобой?

— Ой, там страшное что-то!

Я весь обратился в слух.

— Тебе показалось…

И вдруг… у меня язык присох к гортани: из лесу донеслось тяжелое сопение какого-то зверя.

— Оо-ой! — голос у Пати оборвался, она ухватилась за меня. Я почувствовал, как колотится ее сердце.

— Э-гей! — гаркнул я самодельным баском.

Никто не отозвался. Снова тяжелый вздох, тишина. Какая-то птичка перелетела с ветки на ветку в поисках ночлега.

— Э-гей!

Опять вздох и пыхтение где-то совсем рядом, у дороги.

— Какой там черт бродит? — закричал я, собрав всю свою отвагу.

Над нами пропищал совенок, послышался треск сучьев.

— Сюда идет? — прошептала Пати и, вся дрожа, крепче прижалась ко мне.

Я шагнул вперед. Я был ее единственной надеждой и должен был защитить.

— Стой! Вот я тебя… Стой, тебе говорят!

Опять затрещали сучья под тяжелыми шагами, что-то запыхтело ужасно. Волосы у меня на голове встали дыбом. И когда раздалось мычание, похожее на рев, я не сразу понял, что это корова. Корова, пасущаяся ночью в лесу.

«Кто спустил скотину, когда солома не убрана?» — возмутился я и вспомнил про Клементия Цетерадзе.

Ветер гнал по небу черные тучи. Накрапывал мелкий дождь.

Мы вышли в поле, зажгли фонарь и плошку и принялись сгребать кукурузные стебли.

В поле замелькали огоньки. Я огляделся: нет ли где Гогоны, но налетел холодный ветер, прижал пламя коптилки к фитилю, и фонарь наш подумал, подумал и погас. А дождь полил сильнее.

— Ну, теперь шевелись! — крикнул я и бросился к собранным в кучу кукурузным стеблям. Я втащил один сноп в середину и встал на него.

— Подавай сюда, Пати!

Пати укрепила плошку на торчавшем из земли обрезке стебля, отставила подальше погасший фонарь и стала подавать снопы.

Я принимал их и укладывал в стог, взбираясь все выше и выше.

Ветер сражался с пламенем плошки, трепал и терзал его.

Пати подтаскивала теперь по два снопа. Мы яростно работали под проливным дождем, промокшие до костей от дождя и пота.

Вокруг по всему полю при слабом, пляшущем свете коптилок и нарезанной резины ползали черные тени.

Я взбирался все выше, и подо мной поднимался и рос стог. Середина его вздувалась, точно вспученная, стоять было трудно, того и гляди, соскользнет нога и я полечу вниз.

Дождь лил вовсю. Крупные капли бежали по лицу, стекаясь у подбородка, они уже не были такими холодными.

А ночь все сражалась с пламенем плошки, и новые порывы ветра терзали его.

Солома намокла, отяжелела.

Пати кидает мне сноп, я не успеваю перехватить, и он скатывается назад. Она снова кидает сноп наверх, на этот раз я кое-как дотягиваюсь, кладу на место и приминаю ногами.

Еще раз налетает ветер и срывает пламя с нашей плошки.

Я беспомощно оглядываюсь. Ни зги не видать. Непроглядный мрак и обложной дождь.

Где-то далеко черноту неба распорола молния, глухо заурчал гром. И вдруг сверкнуло совсем близко. Короткая вспышка озарила все кругом. Я зажал руками уши. Женский крик слился с оглушительным