Плавильная лодочка. Карагандинская повесть - Елена Ивановна Зейферт

Хочешь, я посажу тебя к себе на колени и покачаю?

У него очень коротко сострижены волосы с висков, она целует и гладит и потом часто вспоминает его виски. Закрывая глаза, она улыбается от того, что влюблена, как девочка, улыбается и боится.

Палаши в ножнах, но словно летят вперед. Скоро атака, скрипит земля. Драгуны тучей несутся мимо, волосяные гребни их касок торжественны. Как игрушки, эти русские драгуны! – короткие куртки из темно-зеленого сукна, с удобными фалдами, серые рейтузы поверх сапог, ряды деревянных пуговиц вместо лампасов. Кони злятся, фыркают, у французов за головой развеваются конские хвосты. Устрашающее украшение! Обнаженные палаши блестят. Где, где Аня видела драгунов? Или о них читала? Ах, да: «Уланы с пестрыми значками, Драгуны с конскими хвостами, Все промелькнули перед нами, Все побывали тут»78. Нет, эти высокие каски совсем рядом, с одной из них она даже стирает к вечеру пыль, воротнички, обшлаги и погоны у него и его друзей утреннего, розового цвета. Ночь садится на город. Ее дорогой драгун, рассерженный боем, крепко держит ее на своей груди, уходя в сон. Этот русский мальчик ей дороже всех.

Так робко, как с ним, ей ни с кем не было. Она еще этого не знает. И он тоже. Водяной каскад, по которому дают, дарят Анне Кирилла, многоступенчатый, высокий. Вот Кирилл шлет ей свои фото, заочный знакомый. Всмотрись в них теперь, на них не он. Вернее, там он иной. Его будут дарить Анне, она словно будет заслуживать его. Завтра он покажет ей объемность своего ума, послезавтра любовь к саду и спорту, еще позже трогательную преданность, потом красивую властность. А пока он шлет ей нежности, изобретая все новые имена – хорошечка, лялечка, нежная рыженькая девочка. Они удивляют ее, их много, но они так весомы и невесомы, как материнская зыбка, как качели грибного дождя. «Хочешь, я посажу тебя к себе на колени и покачаю?» – говорит он. И зачем она полгода бежала его? Не отвечала на его сообщения, глухо молчала. А он писал про виноград, который зреет на берегах Москвы, звал собирать эту нежную розовую ягоду, каждый день ласкал Аню словами, как мог, а уговорить ее встретиться удалось не сразу.

Он приручает ее, а она все больше взволнованна. Кирилл ведет Анну к себе. Напевая, он открывает дверь в своей квартире на четвертом этаже, впуская Аню, она заходит, надеясь, что дыхание сбилось от быстрого подъема по лестнице. Заходит и старается глубоко дышать. Несколько секунд до его рук, губ, до его грудной клетки, его живота. Она разволновалась уже при первой апрельской встрече, за той круглой белой чашкой кофе. Шли рядом, она слушала его про «Севастопольские рассказы» Толстого и уже заранее не знала, куда девать руки, а в кафе еще и солнце упало на его висок, осветило добела всю правую сторону его выразительного лица и ее тонкое шелковое голубое платье. Он заметил ее смущение, увидел, что она не сделала ни глотка кофе. И на улице просто взял ее за руку. Крепко, уверенно, как свою. Ее робость не ушла, а скорее усилилась, но стала высокой, желанной. О такой робости можно только мечтать, и она мечтала. «Почему ты не пьешь кофе? Почему ты не доела творожок? Откуда у тебя эта царапинка на животе? У тебя веки опухшие, ты плакала? Как ты себя чувствуешь? Как самочувствие? Как настроение?» – эти его вылазки в ее внутреннее царство так божественны и естественны. Он остается мужественным и независимым, проявляя ласку и внимание. Его границы – реки, его суда спускают к ней сходни.

Когда они смотрят дома фильм, и он, возбужденный, вдруг на пару минут выключает большой монитор, садится перед ней, рельефный, с выпуклыми веками, и говорит взахлеб о том, как цари расширяли границы Российской империи, ей просто хочется дышать, смотреть и слушать. У драгунов пленник, французский конный сапер, с густой бородой, в белом кожаном фартуке. Такой фартук, право, незаменим при работе с заграждениями – топор может соскользнуть на ногу, да и щепа летит. Его лошадь плетется за ними, бородач виновато смотрит на нее, оглядываясь. Высокая медвежья шапка упала с его головы, нет на ее донце вышитой золотой ручной гранаты. Он был головой колонны, этот пионер с серебряными и пунцовыми прядями на эполетах и нашивкой из скрещенных топоров. Сапер прижимает к себе топор, но драгуны окружают его на полке серванта в квартире Кирилла. Они тоже спешились. Лошади ржут, крупные глаза их скользят по безветренной дороге.

2017.

Он ласкает ее волосы, кормит яблоками, мамиными беляшами. Икона выше человеческого роста.

У бабушки в доме печь, на ней чугунные, как она говорит, кружочки. Порой самый маленький из них, когда бабушка шурудит горящий уголь кочергой, падает в печь. Бабушка тогда надевает рукавицу и достает кружочек прямо из жерла печи. Рядом с Кириллом Анне хочется говорить о детстве, словно она, еще маленькая, просится к нему на руки. Он ласкает ее волосы, кормит яблоками, мамиными беляшами. Он сажает ее к себе на колени и рассказывает ей недавно случившуюся историю:

– Смотрю, у дверей моей квартиры – рыжий комок. Кошка! Недолго думая, взял ее к себе. Она рыженькая, я дал ей имя Соррель.

Аня сразу представляет, как быстро была накормлена, напоена, окутана вниманием гостья. Наутро у нее уже явно появились лоток, миски для еды, дощечка для подтачивания когтей.

– Я взял Соррель на дачу. Съездили, возвращаемся домой. Выхожу с ней из машины, слышу крики соседских мальчишек