Современницы о Маяковском - Василий Катанян

Позднее появились несметные полчища опят. Домработница Поля отваривала их, мелко крошила и заправляла мукой. Жарить было не на чем.

Я сейчас еще вспоминаю вкус душистой опенковой каши, когда услышу кукушку в лесу или зашуршит под ногой осенний лист и запахнет грибной сыростью.

Насолили опят на всю зиму. Щенка уплетал эту снедь за обе щеки — вместе с нами.

Как-то проходили мы мимо дачи, где под забором нашли Щеника, и ребята рассказали нам его родословную. Мать — чистопородный сеттер, отец — неизвестен. Щеник рос в виде сеттера.

Шерсть у него была шелковая, изумительно рыжая (чему Маяковский не переставал радоваться). У него были чудесные длинные кудрявые уши и хвост какой надо. Только нос темный и рост раза в полтора больше сеттерячьей нормы.

— Тем лучше, — говорил Маяковский. — Мы с ним крупные человеческие экземпляры.

Они были очень похожи друг на друга. Оба — большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Оба скулили жалобно, когда просили о чем-нибудь, и не отставали до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца.

Мы стали звать Владимира Владимировича Щеном. Стало два Щена — Щен большой и Щен маленький.

С тех пор Владимир Владимирович в письмах и даже телеграммах к нам всегда подписывался — Щен.

Позднее вместо подписи рисовал себя в виде щенка — иногда скорописью, иногда в виде иллюстрации к письму.

В то лето мы жили на даче долго — до первых чисел сентября.

По вечерам сидели на лавочке перед дачей, смотрели на закат и на носящегося задрав хвост Щенку маленького.

Закаты бывали самые разные, ослепительно красивые, но кончались они неизменно тем, что солнце, медленно и верно закатывалось и остановить его было невозможно!

Владимир Владимирович рассердился и написал об этом стихотворение "Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче (Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.)".

Маяковский сочинял стихи, гуляя с Щенкой, который бегал за ним, как собачонка, — по дачным улицам, по большому лугу перед нашей дачкой, по опушке леса за углом.

Стало раньше темнеть. Вечера становились неприятно холодными. Надо было переезжать в город.

Вещи с утра увезла подвода. А Щен поехал с нами в поезде и всю дорогу не отрываясь смотрел в окно.

В Москве от вокзала ехали на извозчике. Владимир Владимирович показывал Щенке Москву.

Он, как экскурсовод, отчетливо выговаривал:

— Это, товарищ, Казанский вокзал. Выстроен еще при буржуях. Замечателен своим архитектурным безобразием. Отвернись! А то испортишь себе вкус, воспитанный на стихах Маяковского!

Щен судорожно взглядывал на Владимира Владимировича и так же судорожно отворачивал голову в противоположную вокзалу сторону.

— А это — улица Мясницкая. Здесь живет наш друг Лева. Настоящий человек, вроде нас с тобой, а архитектура у него красивая!

— Это — Красная площадь. Изумительнейшее место на всем земном шаре!!

Дотрюхали до Полуэктова переулка, т. е. до дому.

Нас встретила соседская собачонка Муська — почти фокстерьер.

Она деловито обрадовалась Щенке. Щенка тоже радостно, но рассеянно ее поприветствовал — слишком много было впечатлений.

Двенадцать

квадратных аршин жилья.

Четверо

в помещении,-

Лиля,

Ося,

я

и собака

Щеник.

Так описывал Владимир Владимирович в поэме "Хорошо!" нашу тогдашнюю жизнь.

Комнат в квартире было много, но отопить их в то время было трудно.

Для тепла уплотнились в одной, самой маленькой комнатке. Закрыли стены и пол коврами, чтоб ниоткуда не дуло.

В углу печь и камин.

Печь топили редко, а камин — и утром, и днем, и вечером — старыми газетами, сломанными ящиками, чем попало.

Щенка блаженствует на ковре перед камином.

Кто-то скребется в дверь. Щен взглядывает на дверь, потом на Владимира Владимировича.

Владимир Владимирович говорит: — Войдите! — и открывает Муське дверь.

Муська входит, приветствует всех хвостиком, крутится по комнате и вытягивается у камина рядом с Щенкой.

Они очень подружились, хотя Муська была много старше Щеника. Ходили друг к другу в гости и вместе играли на дворе.

Это была очень смешная пара. Огромный, нескладный еще Щенка с гигантской пастью, порывистыми движениями и прыжками, оглушительным лаем — и крошечная, круглая, изящно-семенящая тихая Муська.

Ночью Щен спал у Маяковского в ногах. Спал крепко. И вставали они в одно время.

Как-то раз среди ночи Щенка сильно вздрогнул и сразу сел на кровати.

Владимир Владимирович проснулся и зажег электричество.

Щен сидел, повернувшись к двери, наклонив голову набок, и прислушивался, чем-то явно обеспокоенный.

Мы помолчали, вслушиваясь. Полная тишина.

— Что ты? Что случилось?

Щенка, не взглянув на нас, соскочил на пол, побежал к двери и встал на задние лапы, передними толкая дверь.

Дверь не поддавалась.

Беспокойство Щена росло. Он заметался от двери к Владимиру Владимировичу и обратно, оглушительно (среди ночи!) залаял и требовал, чтобы ему открыли.

Мы, как ни напрягали слух, по-прежнему не слышали ничего, кроме Щенкиного лая.

Испугавшись, что он перебудит соседей, Владимир Владимирович протянул руку от своей кровати к двери и снял крючок.

Щен выскочил в переднюю, бросился к выходу и залаял, и зашумел, как нам казалось, уж совсем невыносимо!

Со словами: "Это животное взбесилось!" — Маяковский влез в ночные туфли и пошел в переднюю.

Щен уже не лаял, а выл, повернув к нему голову, и ни на шаг не отходил от входной двери.

Владимир Владимирович отпер.

За дверью оказалась окровавленная, с ободранным боком и поджатой лапкой Муська!

Она еле слышно повизгивала. Услышать ее через две двери было немыслимо, можно было только "почувствовать".

Щенка кинулся к ней.

Владимир Владимирович подхватил ее на руки и внес в комнату. Видно, Муська побывала в какой-то большой драке и еле ноги унесла.

Оставшейся в самоваре теплой кипяченой водой я обмыла Муськины раны. Она сама подставляла их, сидя на руках у Владимира Владимировича, и повизгивала страдальчески-благодарно. А Щенка поставил передние лапы Маяковскому на колени и старался кого-нибудь или что-нибудь лизнуть.

Осип Максимович затопил камин. Перед камином расстелили чистое полотенце и уложили Муську. Муська принялась зализывать раны. Щенка пристроился рядом, стараясь прижаться к ней хоть каким-нибудь местечком.