Исследование Апокалипсиса - Юрий Миранович Антонян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Христос безмерно близок христианину, христианин вполне может ощутить и вкусить спасающую его близость к спасителю, но он и безмерно далек от него своей неземной чистотой и абсолютной безгрешностью, своим недосягаемым совершенством, наконец, своим бессмертием. Иными словами, человек отчужден от Христа, наверное, еще и по той причине, что христианство нарушило то мифологическое равновесие, которое существовало между людьми и дохристианскими богами. Те, хотя и считались бессмертными, но тем не менее иногда становились жертвами своих более могущественных противников. Христос тоже был убит, но лишь тогда, когда был человеком, и его гибель была всем понятна, естественна. Став же богом, причем, согласно Апокалипсису, весьма грозным, он стал совсем неуязвим, заняв место одесную творца-отца. Сатана ему совсем не страшен: этот наивный персонаж был просто смешон, когда предлагал будущему небесному властителю жалкие земные блага, а в Откровении он ничтожен.
Какие бы надежды ни возлагались мифологией на очистительную силу воды, Всемирный потоп не был спасением для погрязшего в грехе человечества. И сам человек не мог спастись лишь собственными усилиями, поскольку самоспасение не в его возможностях. Спасителем должен был выступить некто, в ком человеческое естество совмещалось с божественными силами, посланец Бога, но он непросто вестовой или порученец, а носитель божьего естества, т. е. вочеловечевшийся Бог, прошедший в христианстве очень сложный и противоречивый путь. Христос был принесен в жертву, и она не оказалась напрасной, так как он призывал грешное человечество к нравственному поведению, а его великий образ стал нравственным эталоном. Поэтому спасаемый христианством человек на Страшный суд должен явиться несколько другим, очистившимся, но тем не менее грешным. Из евангелических представлений об этом суде вытекает, что люди будут судимы по некоторой имманентной норме человечности, которая вместе с тем окажется и мерой Христа, но евангелического, а не апокалиптического.
На мифологическом уровне распятие Христа можно рассматривать и как жертву Богу от людей, высшую форму их покаяния и надежды на возрождение и бессмертие. Это вполне в иудаистских традициях, от множества которых христианство и не пыталось освободиться, да и не смогло бы. Но в жертву мог быть принесет опять-таки не апокалиптический, а только евангелический Христос. Только он есть совершенство, только в нем может видеть верующий высшую и единственную норму должествований, свое истинное бытие. Но когда спаситель начинает казнить и карать, человек поневоле придет к мысли, что был нагло обманут. Если Христос столь же мстителен и свиреп, как и Яхве, то совсем не стоило «изобретать» агнца, достаточно было бога-отца. Это приводит к мысли о том, что совершенно неслучайно Яхве и Христос в Апокалипсисе слиты в одно лицо. Но я, конечно, говорю об этом не для того, чтобы опровергнуть христианское учение о триединном божестве — это выходит за пределы научного исследования. Данное учение — лишь разновидность мифологии, которая хотя и вытекает из реальной жизни, ее потребностей и противоречий, но ее фантазия не имеет границ и поэтому она всегда права. Мифология, несмотря на всю свою материальную обусловленность, свободна и самостоятельно использует свои силы и возможности, подчиняется своим закономерностям и логике развития, создает собственный виртуальный мир, становящийся вполне осязаемой и зримой материальной силой.
3. Слияние Яхве и Христа и Христос как гигантский сверхчеловек
Слияние Яхве и Христа воедино еще одна причина того, что Откровение занимает обособленное место в христианском учении. Апокалиптический Христос в ненависти столь же неистов, Как и евангельский Христос в любви. Мы здесь наблюдаем возвращение к древней формуле: «Господь — муж брани» (Исх., 15:3). Поэтому для нас очень важен вопрос, поставленный А. Дж. Тойнби: «Почему христианство, которое решительно отвергало иудаизм, провозгласив, что Бог — это Любовь, вновь приняло концепцию «страшного Бога Яхве»?»
Тойнби объясняет, что «эта частичная духовная регрессия, нанесшая христианству немалый урон, была той неизбежной платой, которую христианство должно было заплатить за победу в смертельной схватке с культом Цезаря. Религиозная война велась бескомпромиссно, потому что коллективное поклонение человечества человеку представляет собой высшую форму идолопоклонства и противопоставить ей можно лишь поклонение Истинному Богу. Соглашение между противоборствующими сторонами было невозможным, потому что поклонение Цезарю считалось благородным и благодатным делом. Великой римско-христианской войны нельзя было избежать. В этом трагическом конфликте христианам было бессмысленно писать на своих воинских знаменах «Бог есть Любовь». По мере наступления на власть Цезаря любовь становилась все более воинственной. Да и восстановление мира после победы церкви не устранило этой воинственности, наоборот, оно лишь подтвердило удивительную связь между Христом и Яхве; ибо в час победы непримиримость христианских мучеников превратилась в нетерпимость. Восторжествовала роковая практика применения физической силы как простейшего способа решения религиозных разногласий»[56].
Эта страница в истории раннего христианства стала зловещим провозвестником различных трагических событий практически всех эпох западной цивилизации, в том числе XX в.
Разумеется, бог-творец принадлежит к числу архетипических образов, причем самых главных. Архетипическими являются и боги-спасители, именно спасители, а не пророки, подобные, например, Мухаммаду. В тех религиях, где есть спаситель, обычно нет пророка (пророков), и наоборот. Если пророк излагает взгляды учения бога-отца или интерпретирует их, то спасители заняты формулированием, передачей и внедрением собственных взглядов и учений, которые в ряде случаев, иногда весьма существенно, иногда прямо противоречат тому, что уже известно от бога-отца: таковой в христианстве является, например, Нагорная проповедь.
Очень важно отметить, что само появление бога-спасителя является отрицанием идеи бога-отца, либо существенным его дополнением, корректировкой, представлением новых надежд, поскольку последний уже не способен дать то, что от него ждут. Действительно, зачем вводить новый грандиозный религиозный персонаж, если отец, все сотворивший, все видящий, все контролирующий, сам способен дать людям то, в чем у них наибольшая потребность. Ему ведь все подвластно. Значит, недовольство творцом достигло такой степени, что людям необходимо новая духовная опора и новая надежда, которые он, всевышний, уже не способен дать. В этом состоит глубинный и бессознательный смысл появления бога-спасителя.
Между тем нельзя обойти молчанием и мнение тех, которые оспаривают истинность всеми разделяемого утверждения о безграничной любви Христа к людям, при этом, не принимая во внимание даже Апокалипсис.
Х. Р. Нибур, например, считал, что
