Дорога домой - Бриттани Сонненберг

Проходят пять часов. Ли читает предложенный в самолете журнал. Чем занять сутки в Сиэтле, как избежать обезвоживания в полете. Она страшится возвращения их семьи в Сингапур. Она помнит, как другие американцы высаживались из машин у дома 59 по Кэрнхилл-роуд на следующий день после смерти Софи. Запах их лилий будто водой наполнил легкие Ли. Она пытается заснуть и словно бы слышит щелканье геккона в багажных отсеках над головой.

Когда за грязными иллюминаторами самолета брезжит рассвет, по внутренней связи объявляют, что до Токио час пути. Завтрак приносит та же стюардесса, которая дала Ли одеяло. Ли заказывает хлопья, как и ее отец, а мать просит омлет. Получив еду, они слабо улыбаются друг другу и сдирают целлофановую обертку со столовых приборов. Ее мать поднимает маленький кремовый пакетик.

– Помнишь, как Софи всегда пила из него? – смеется она, поднося закупоренный пакетик к губам.

Ли отворачивается, крепко сжимая в руке вилку. Слева от себя она видит усеянное облачками кобальтовое небо, которое подергивается дымкой, когда они садятся.

Их остановка в Токио длится два часа. Ли оставляет родителей у выхода на посадку и идет по длинному, пустынному переходу. Она наблюдает за старой китаянкой в синем ципао, которая ждет в очереди вместе с мужем, крепко сжимая его дрожащую руку. У контроля безопасности Ли встречает пятерых полицейских в форме. Две худощавые женщины с бледными, незапоминающимися лицами. Трое мужчин стоят прямо, не улыбаются; они молча машут Ли, чтобы проходила. Над головой пульсирует лампа дневного света, и Ли ступает на траволатор, движется на звук двуязычных объявлений о рейсах, идет к терминалу «Юнайтед эйрлайнз».

Она помнит полночный сеульский аэропорт, где они с Софи устраивали забеги на пустых траволаторах, когда в громадном переходе не было никого, кроме их родителей, а освещение было приглушенным, оранжево-желтым, экономичным. На траволаторе в Токио Ли идет все быстрее, быстрее и быстрее, и вот уже почти бежит, не состязаясь ни с кем, ни с одним человеком, ни с сестрой, ни с чем. Она замедляет шаги, поймав взгляды французской пары, ведущей за собой только научившегося ходить малыша.

У выхода 73 Ли наблюдает за расставанием семьи японцев. Дочь улетает в Сан-Франциско. Отец стоит рядом, глядя на свои часы. Мать и дочь в объятиях друг у друга: девочка-подросток плачет, мать ее обнимает. Маленький мальчик тихо играет в PSP у ног отца. Другие пассажиры проскакивают мимо этой семьи, размахивая билетами и паспортами, заканчивая разговоры по сотовым телефонам.

Ли с трудом садится в самолет, чтобы преодолеть последний отрезок их пути до Сингапура. Она останавливается и касается его поверхности, отшатываясь при воспоминании о традиции, которую установила Софи четыре лета назад, когда их семья впервые летела из Сингапура домой.

«Дотронься до самолета на удачу!» – сказала Софи, похлопывая белый металл, как будто делала это уже в сотый раз. Машинально, абсолютно уверенно: именно это в Софи всегда вызывало у Ли наибольшую зависть, именно это она так сильно хотела обрести.

Теперь мать Ли, дожидаясь у нее за спиной, похлопывает Ли по плечу и касается самолета.

– Дотронься на удачу! – говорит она. Ли слышит вымученный смех отца и делает широкий шаг вперед, чтобы освободиться от материнской руки. Она чувствует, как эта рука осуждающе опускается. Ли входит в самолет, протягивает посадочный талон ближайшей улыбающейся стюардессе.

За двадцать минут до приземления в Сингапуре, когда заканчивается фильм, Ли закрывает глаза и снова видит Софи, распростертую на земле, под деревьями плюмерии.

Последняя неделя августа, первая футбольная тренировка сезона. Ли и Софи вместе со всей командой средней школы находятся на футбольном поле в Сингапуре, середина дня. Солнце нещадно палит головы девочек, их собранные в хвосты волосы. В воздухе густо пахнет свежескошенной травой и навозом. Девочки собираются в круг, а затем разбиваются на пары для разминки. Ли и Софи убегают в конец поля и начинают пасовать друг другу футбольный мяч, принесенный из дома. Софи быстро подает мяч Ли ударами внутренней стороны стопы. Ли отбивает его обратно, смотрит, как он уходит в сторону, видит, что Ли бежит за ним, совершая плавный разворот в обратном направлении.

Тренер свистит, и девочки снова собираются вокруг него в центре поля. Они дразнят друг дружку, сплетничают, пьют воду из пластиковых бутылок. Софи стоит немного в стороне от остальных, нетерпеливо постукивая ногой по мячу. Тренер показывает на конусы, установленные вокруг поля, назначает четыре круга.

– Один свисток – трусцой, два – бегом! – кричит он, когда девочки срываются с места.

Ли бежит, догоняя Терезу. Софи отстает, чтобы присоединиться к Анг-ми, подружке ее возраста. Затем два длинных свистка. С другого конца поля доносится слабый крик тренера.

– Бегом!

Ли обходит Терезу, Хитер, Анг-ми, Джун. Она приближается к первому углу поля одна, затем бежит мимо ворот, смотрит на мелькнувшего за оранжевой сеткой тренера. Она немного удлиняет шаг, наслаждаясь тянущим ощущением в икрах. Приближаясь ко вторым воротам, Ли видит девочек и тренера, стоящих кружком под плюмериями у боковой линии поля. Затем Ли видит, что остальные девочки позади нее сходят с круга, бегут к боковой линии. Ли следует за ними осторожной рысцой. Под деревьями лежит на траве девочка, хватая ртом воздух. Ее знакомое лицо до неузнаваемости искажено судорогами.

– Перенесите Софи в тень. Не волнуйся, Ли, это солнечный удар, она просто…

Светлые волосы, распластавшиеся на густой траве. Дергающееся лицо Софи.

– Отойдите. Успокойся, Ли, нам нужно…

Софи.

– С ней все будет хорошо, Ли, не волнуйся.

Под ветками. Софи.

– Отойдите, девочки, не мешайте притоку воздуха.

Под спутанными ветками плюмериевого неба. Среди шепота девочек, завывания сирены «скорой помощи». Затем из пылающего дня – в ледяной больничный металл. Софи.

Мать Ли.

– Милая, подойди сюда на секунду.

Ли знает, что это ошибка. Это она должна была умереть. Ли, с ее осложняющей жизнь нерешительностью, медленно соображающая, с неуверенной улыбкой. Она всегда была ближе к смерти, чем Софи, не боявшаяся ни других людей, ни жизни в отличие от Ли. Хуже всего: перед смертью Софи сестра надоела Ли. Ее совершенство, ее гибкое тело, ее легкость. Ли хотела, чтобы ее не стало, а затем так и вышло.

Когда Софи осела на траву на футбольном поле, большая часть Ли тоже легла рядом с ней. Она всегда была хорошей старшей сестрой. Софи умерла, и Ли последовала за ней, предполагая, что маячившая перед ней темная тень была Софи. Они всегда путешествовали по чужим местам вместе, надеясь друг на друга в продвижении по переулкам Шанхая, по вздымающимся волнам прибоя на Пхукете, среди сплетения лиан в Сингапуре. То же самое и в отношении смерти.

Молчаливая фигура перед Ли похожа сейчас на Софи, но она никогда не говорит. Движения ее гладкие, методичные. Там, где Софи бежала, эта фигура скользит. Где Софи смеялась – поджимает губы, принимая высокомерный, отрешенный вид. Ли не останавливается, чтобы задуматься, не является ли фигура перед ней ее собственной смертью, новой сестрой. В жизни Софи всегда была рядом, чтобы напоминать Ли о ее недостатках. В смерти смутная тень Софи, всегда чуточку недосягаемая, напоминает Ли, что она не заслуживает жизни.

Когда в два часа ночи рейс из Токио с Ли и ее родителями прибывает в Сингапур, аэропорт пуст. Они подходят к разным таможенникам, быстро просматривающим их документы. Они тащат свои чемоданы к очереди на такси. Отец Ли коротко дает водителю указания, затем все трое погружаются в молчание. Каждый из них втайне морщится при виде бугенвиллей на пешеходных мостах: слишком знакомая, слишком мелкая деталь, чтобы впасть от нее в бесчувствие.

Когда они входят в дом, от стен идет застарелый запах плесени. Запах этого дома не представляет ничего необычного для старого колониального бунгало, но кажется, что в их отсутствие он усилился. Неприятный запах пропитывает одежду Ли, когда она разбирает вещи. Она машинально вынимает футболки, пересекает, широко шагая, бледно-розовый ковер. Убирает все блузки в ящики, не складывая ни одну из них. Засыпает она в поту, отвыкнув от тропического климата за четыре недели в осенней Америке, после прохладных ночей, последовавших за похоронами Софи.

Ли вспоминает, как прогибалась под тяжестью ее бабушки постель рядом с ней в Индиане. Лунный свет просачивался сквозь выцветшие шторы, падая на бабушкину бледную, морщинистую кожу, на голубой шелк ночной рубашки, удобно скроенной для старой женщины. Осторожное бабушкино объятие сжавшейся от ужаса в комок Ли. С губ бабушки слетают слова, медленно падая на Ли, как тонущие монеты. Слова, которых не услышишь днем, когда бабушка одета – эмоциональная сдержанность жительницы Среднего Запада делает ее лицо аккуратным, словно ежедневно убираемая пылесосом гостиная.