Дорога домой - Бриттани Сонненберг

Теперь Ли неловко ерзает, сидя за письменным столом, пытаясь отгородиться от мыслей о Софи, но, раз начавшись, отдельные воспоминания сливаются в гул голосов, и скоро Ли вглядывается в снова подергивающееся на траве лицо сестры. Лоб Софи покрыт бисеринками пота, а глаза, трепеща веками, открываются, не узнавая Ли.

Начавшиеся слезы приносят облегчение. Ли переходит от стола к кровати и ложится, стиснув одеяло. Мать легонько стучит в дверь, а потом входит, садится рядом с плачущей на кровати Ли.

– Поплачь, Ли, – шепчет она, поддерживая ее голову.

Ли чувствует правой щекой шелк материнской блузки, чувствует, как ее голова опускается на обтянутые льняной тканью колени матери. Бедра и живот Элиз начинают дрожать, и на голую шею Ли льется из ее глаз поток позаимствованной скорби. Ли цепенеет. Ее мать теряет самообладание, обретя наконец собственную печаль. Ли становится старше и разглядывает восточный ковер на полу. Мать раскачивается, держа ее, втягивая воздух, как будто выходит из океана, промокшая насквозь, ее печаль бьется о лодыжки Ли. Ли убирает голову с коленей матери, затем молча кладет на подушку и выходит из комнаты.

– Я огорчаюсь даже из-за глупых девчонок, плачущих над сломанными ногтями, – признается миссис Кедвес с высоты своего табурета.

Миссис Кедвес – инструктор в первом театральном классе. Она потеряла мужа в Турции десять лет назад, а затем, через несколько месяцев после этого, потеряла ребенка – у нее случился выкидыш. Миссис Кедвес щедро пользуется ярко-голубыми тенями для век и тянет окончания слов, как будто сосет твердую конфету. Иногда после занятия она разговаривает с Ли о смерти. Сегодня Ли сидит в нескольких футах от нее на пластиковом стуле, рядом с длинным белым столом, поверхность которого исчеркана ручками. Доносящиеся из-за двери вопли детей затихают, отражаясь от стен коридора.

– Это все равно потеря, Ли, – продолжает миссис Кедвес. – Потерю чувствуют все, и именно это понимание приносит сопереживание, может приблизить тебя к Нему. – Миссис Кедвес закрывает глаза с тихим стоном. Она качает головой, и мягкие пряди темно-каштановых волос взлетают, как у всклокоченной куклы. – Ты должна довериться Ему, дорогая. Только это мы и можем сделать. Я так благодарна за это. И за тебя.

Ли тревожится: миссис Кедвес встает с табурета, чтобы обнять ее.

– У тебя талант. И ты можешь использовать эту печаль. Вложи свою скорбь в свои роли. Поверь мне. Он не против подобных вещей.

Ли кладет голову на стол. Она слышит глухие удары, идущие изнутри стола, как будто ведутся строительные работы. Она представляет Софи на батуте в доме их дяди в Арканзасе этим летом, прыгающую вверх-вниз.

– Кто тебе нравится? – спрашивает Ли у Софи, беззвучно произнося слова в длинный пустой стол.

– Кайл, может, – отвечает Софи, пока Ли смотрит, как ее желтые волосы взлетают, застилая ей глаза.

– Ты стала бы с ним встречаться? – одними губами спрашивает Ли у стола.

«Может быть», – слышит она одновременно со стуком. Кайл был самым популярным новичком в школе Ли. Конечно, он Софи понравился бы. Конечно, ему понравилась бы Софи. В тот день Ли сказала Софи о Лейне, брате лучшей подруги сестры в Атланте.

– Почему ты не говорила мне раньше? – спросила Софи со странно обиженным выражением лица.

Искреннее сестринское недоумение. Ли не знала, почему не сказала раньше. Они с Софи никогда по-настоящему не делились друг с другом своими секретами. Они высмеивали попытки матери зажарить что-то в раскаленном масле при постоянном помешивании и танцевали друг с другом на одной из городских площадей Шанхая в окружении сотен китайских пар. Они почти не ссорились, если не считать нескольких случайных ударов локтем при игре в баскетбол один на один. Они были слишком близки, чтобы так разговаривать. Это было бы все равно что пытаться подправить изображение в зеркале.

«Но теперь мы даже ближе», – говорит новая Софи Ли, или это Ли говорит Софи. Софи и Ли. Софи-Ли. Соли. Ни то ни сё. Тело Ли находится в Сингапуре, а Софи похоронена в Индиане, но в представлении Ли обе они порхают по всему миру, повсюду, где когда-либо жили: Филадельфия, Атланта, Лондон, Мэдисон, Шанхай, Сингапур.

Миссис Кедвес замолкает и принимается круговыми движениями поглаживать Ли по спине, когда Ли начинает плакать.

– Ну, ну, – приговаривает миссис Кедвес. – Ну, будет. Я знаю. Я прекрасно знаю, что ты чувствуешь.

По мере приближения Рождества в главных торговых районах города появляются украшения. Дэвид и Ли идут, держась за руки, мимо быка в колпаке Сайты, выглядывающего из пальмы в горшке.

– Спешите на бычье Рождество! – читает вслух Дэвид и смеется.

– Чего тебе больше всего не хватает в Рождество по сравнению со Штатами? – спрашивает у него Ли.

– Снега в Чикаго, – отвечает он, крепче сжимая ее влажную ладошку. – А тебе?

Уставившись под ноги, она заставляет свой голос звучать ровно.

– Вероятно, родных, например, бабушек и дедушек. Мне всегда нравилось приезжать на Рождество в Индиану или Миссисипи.

Ли хочется плюнуть, когда они идут мимо отеля и слышат несущиеся оттуда рождественские гимны. Вместо этого она сильно прикусывает губу. Мимо них валом валят богатые сингапурцы с упакованными подарками, а группа индийских рабочих-мигрантов ждет на автобусной остановке с розовыми пластиковыми пакетами. Дэвид достает расписание и указывает на автобус 88-го маршрута.

– Клево, он же двухэтажный, – говорит Ли, хватая Дэвида за руку, срываясь вместе с ним с места.

– Полегче, футболистка, – смеется он.

Они садятся в автобус, и Дэвид легко целует Ли в лоб. Ли долго рассматривает свое отражение в окне. Дэвид, на фут выше ее ростом, смотрит прямо перед собой, на нем ржавого цвета рубашка с начесом, на пуговицах, он барабанит пальцами по колену Ли. Она в голубой блузке с узором пейсли, которую купила в Маленькой Индии. Когда в отражении появляется лицо Софи, Ли приходит в себя, поворачивается к Дэвиду и начинает громко говорить о музыке.

На следующий день в англиканской церкви Святого Георгия Ли и ее родители остаются только на объявления и начало первого гимна. После второго стиха Ли слышит судорожное дыхание справа от себя и видит побелевшие костяшки материнских пальцев, прижатые к спинке сиденья перед ними, мать опустила голову, признавая свое поражение. Отец Ли смотрит на дочь поверх спины Элиз.

– Пойдем, – одними губами произносит он, и они кое-как выбираются из ряда.

Всего только восемь тридцать утра, но уже душно. На парковке в сандалии Ли набиваются камешки. Она без удовольствия садится в машину.

– Включи радио, – просит Ли отца.

– Как раз сейчас мне нужно побыть в тишине, – говорит мать.

– Куда едем? – спрашивает отец.

– Может, отправимся все вместе в Ботанический сад? – предлагает мать, вытирая глаза запачканным губной помадой бумажным платочком «Клинекс».

– Я бы лучше вернулась домой, но вы можете поехать туда, до дождя, – говорит Ли, глядя на густые облака, покоящиеся на небоскребах.

– Ли, не можешь ли ты… – Мать умолкает.

– Что?

– Мне просто хотелось бы, чтобы мы по-прежнему проводили время вместе, как семья.

«Ты называешь это семьей?» – думает Ли, но ничего не говорит, и ее отец едет домой.

В ту ночь Ли выскальзывает из дома, чтобы погулять в Ботаническом саду – на другой стороне улицы. Ей приходится лезть через ограду, и, спускаясь, она сдирает кожу на голени. Сверчки трещат по обе стороны от нее. Ночной воздух густой, пахнет кислым и мускусом. Ли идет быстро. Она широким шагом поднимается на холм, мимо пустого туристического центра, и обходит кругом озеро. Птицы, щебечущие днем, молчат. За оградой ей видны маленькие автомобили на шоссе. На дорожке китайской рефлексологии она снимает туфли. Перед уходом из сада Ли четырежды обегает вокруг озера, каждый раз все быстрее, едва не падая.

«Поймай меня!» – кричит Софи. Ли слишком стара для «Облавы», но ради Софи притворяется, что игра ей нравится; она бежит не на жизнь, а на смерть. И в постель забирается с грязными коленками.

На следующий вечер за ужином Ли благодарна родителям, которые в кои-то веки оживленно беседуют друг с другом, с их палочек свисает филиппинская лапша. Ли наслаждается их репликами о работе, старых друзьях из Атланты, о планах на Рождество. Она даже сама говорит что-то о Дэвиде, когда ее спрашивают.

Потом Ли и Майла смеются на кухне над Франсуа, французом с серыми зубами, с которым Майла начала встречаться. Они жуют свежие мягкие сахарные булочки, принесенные с китайского рынка. Только перед сном, слушая любимый альбом «Индиго гёрлз», Ли вспоминает лицо Софи. На этот раз не под деревьями, а на мягких складках ткани внутри гроба. Ли видит свою семью у гробовщика за два дня до похорон Софи. Гробовщик молчит из уважения, жует резинку. Ли переводит взгляд с лица Софи, подергивающегося на желтой шелковой подушке, на ее лицо на голубой измятой подушке, потом на белом полотне. Голова Софи мечется, ударяясь о темные дубовые углы.