Новый Мир ( № 3 2011) - Новый Мир Новый Мир

— Любовь — сложная вещь, Жека. Ты пока не догоняешь.

Жеке было шестнадцать — на целых два года меньше, чем мне. Естественно, она еще не врубалась. Спала с кем попало.

— А это что?

— Блин, аккуратно! Это обложка романа. Вчера сваркой занималась. Мне олово достать надо, подпаять тут некоторые детали. Ты бы мне канифоль принесла, у тебя с музыкалки остались коробки!

— Ты как Бананан какой-то, — сказала Женька с уважением. И жестоко застучала на моей машинке.

Я ужасно не любила, когда без спроса лезли стучать на машинке. Я там писала как-никак книгу — и вот идут какие-то слова, и вдруг фывапролдж — гость, видите ли, пробовал клавиши.

Правда, иному гостю я даже выдавала чистый лист бумаги. Дескать, хочешь, пока я чай принесу, ты попечатай. Но то были редкие особи, которым выказывалось такое уважение. Машинка была “Континенталь”, ей было сто лет, на ней моя тетка диссертации стучала.

Джон открыл дверь и торжественно поздоровался:

— Я вас приветствую, дети мои!

Пухлая вешалка, пол, усеянный ботинками. Мы долго впотьмах пробирались через коридор. На кухне хозяин посмотрел на меня внимательно и улыбнулся. Это был парень с остановки.

Минут через пятнадцать Жека, осознав, что мы совершенно не слушаем ее трескотню, обиделась и ушла. Я достала сигареты из ботинка и закурила. Джон сел на подоконник, взял гитару и запел:

— Они говорили всю ночь, я говорил как все, но, правду сказать, я не знаю, о чем шла речь, я был занят одним — тем, насколько ты близко ко мне.

Я вовсе не подумала, что это любовь. Ведь любовь у меня уже была, и летопись ее конца уже почти лежала у меня в кармане. Другое дело — единомышленник. Соратник. Не каждый день находишь человека, с которым можно работать. В широком смысле.

Я с тех пор притаскивалась к Джону каждый день — приносила сигареты без фильтра, стыренные из собственного гардероба, — мама держала их там от моли. Они пахли старостью, но курить было можно. Еще я приносила сырники и котлеты: у Джона со жратвой было туго. Зато портвейн откуда-то брался.

— Ну не знаю, — говорю, — как это “переспать”? Без любви-то?

Джон засопел.

Судьба, должно быть, сопела приблизительно как Джон, изо всех сил пытаясь нас познакомить. А мы эту работу дважды едва не спустили на нет. На остановке был второй раз. А был еще первый.

Я и мой парень по кличке Финнеган пришли “на беседку”. Беседка, если кто не знает, — это хипповое место на Андреевском, напротив дома Академии. В этом доме жили хиппи Терра и Хозяин, свадьба которых тоже проходила “на беседке”. Это обычная городская беседка столетней давности, с куполком и в завитушечках, цвета темной зелени. Она до сих пор стоит над Днепром, над обрывом, и оттуда открывается чудесная панорама в мелкой дроби веток. С Финнеганом, обычным московским “плановым”, мы пришли туда удолбанные вхлам и собирались приколотить еще. Но на запах пошли люди.

— Господа, а господа! — раздался торжественный голос из кустов.

— Чего тебе, добрый человек? — спросил плановой, сворачивая развернутое.

— А не хотите ли вы произвести бартер? Вы нам трубку, а мы вам баттл с портвейном.

Финнеган чиркнул спичкой. Перед нами были хиппи. С очень оживленными лицами.

— А давайте представимся, господа! Меня зовут Князь Великия, Белыя и Малыя Руси, Джон Первый. А это моя скво — Элис.

— А мы просто добрые люди из Сезуана, — сказал Финнеган.

Вечер мы провели в светской тишине. Мы раскурили пару — наших — косяков и выпили — их — бутылку портвейна. Единственное, что я запомнила, — красивое лицо девушки с раскосыми глазами. Лицо парня прошло мимо.

— Ну, если тебе непременно надо с любовью, то я... готов.

И тут я вспомнила, как недавно мы долго ждали трамвая, я уже стучала зубами, а он вдруг обнял меня. Грейся, говорит. Мне не было неприятно, а было наоборот — приятно.

— А лапки засовывай в мои карманы.

Я прислонилась к его щеке, и так мы застыли, шатаясь, в метели. Не хотелось, чтобы трамвай приходил. Мир, видневшийся за его ухом, казался смешным, нереальным, как карнавал. На остановке, где входили в поворот и расходились, секунду замерев, два трамвая, был пятачок торговли, здесь продавали все — польские шампиньоны, китайские сигареты, взбитые сливки в баллонах, банки кукурузы, спирт, свежую рыбу, а над всем этим, шатаясь вместе с нами, висели светофоры и мигали желтым.

Я спросила шепотом:

— Зачем капитаны стоят на башнях?

Он коснулся губами моих волос:

— Они ожидают наступления яблочных дней.

И тут до меня дошло. Он же влюбился! Я так разволновалась, что кувыркнулась и запуталась в телефонном проводе.

— Ты что, влюбился?

Он помолчал. Потом заявил:

— Да ни фига. Я говорю, с медицинской точки зрения...

— Врешь! Поклянись, что не влюбился!

— Не буду я клясться! Я тебе предлагаю выход! Это же очевидно — посттравматический синдром хорошо снимается сексом.

Это прозвучало так, что мне даже стало совестно. Обвинила человека черт знает в чем. Дружба — она ведь выше любви.

— Ладно, — сказала я. — Полтретьего, а мне на первую пару. Давай завтра.

— Так ты согласна?

— Ну, можно попробовать. Только надо напиться. Я так не смогу.

— Да, хорошо-хорошо. Слушай, а давай прямо сейчас приходи!

— Знаешь что, иди в баню!

Я положила трубку. Дурак какой-то, до завтра не может подождать.

Мальдивский летчик

Зайцева уже прожгла бенгальскими огнями колготки и делала попытки влюбиться в разных проходящих людей.

Мы чуть поели, немного потанцевали, много выпили. Героев все не было. Зато было полно коллег.

В полдесятого грянул “Мумий Тролль”. Все ошалели, мы с Зайцевой обнимались и прыгали от счастья. Она потрогала майку на охраннике, тот посмотрел на нее свирепо. “А присесть вы не можете? А то не видно”, — вежливо попросила Зайцева. Я напрыгалась и подумала, что надо выпить воды, подошла к барной стойке. Там сидел молодой человек в вязаной кофте. Он был растрепан и пил водку. Он спросил:

— Вам нравится “Мумий Тролль”?

Я подумала — ну начинается.

— А я вас видел. Вы с N работаете?

N — это наш корреспондент отдела общественной жизни.

— А я учился с ним, — продолжил растрепанный и посмотрел на меня пристально. — А вы тоже пишете? Как и N? Вот как это у вас получается — писать? Это же все субъективно! Вот у вас о чем последняя статья? О Набокове? Ну вот! А может, многим не нравится Набоков и они его по-другому воспринимают? У вас какой любимый писатель? Сэлинджер? Не слышал. Я в венчурной компании работаю. Финансовый аналитик. Ну знаете, что такое венчур? Нет? Ну и бог с ним. Вы какая-то напряженная.

Я села максимально развязно, облокотившись о его стул.

— Вы вообще как-то странно смотрите, — подытожил финансист. Потом он довольно быстро задал ряд простых вопросов. Он спрашивал, что ему интересно — без всяких приличий. То ли потому, что он был пьяный, с ним было легко разговаривать.

В нем что-то было, в этом финансисте. Он подкупал этой своей открытой манерой. Но из чувства противоречия я пошла танцевать.

Когда вернулась, он уже пил водку с корреспондентом. Оба посмотрели на меня как на лишний элемент.

Я говорю:

— Оценила твоего друга. Редкий экземпляр.

Корреспондент проорал мне с чувством, перекрикивая “Караванами-самолетами”:

— Это такой человек! Люблю его! Финансовый аналитик! А хотел все бросить и устроиться летчиком на Мальдивах! С его-то зарплатой!

Мальдивец смотрел, вскидывая растрепанную голову и пытаясь сфокусироваться на объекте. Взгляд у него от этого, как у всех пьяных, становился внимательным.

— Вы очень странно смотрите, — опять повторил он. — Словно бы я вам неинтересен.

Корреспондент тут же примкнул:

— Да, она вообще жутко заносчивая. Это же наш театральный... зэ-зэ-зэ... — дальше шло неразборчиво. — Сестра Станиславского и Немировича-Данченко, — пошутил корреспондент.

— Надо уйти отсюда, — заявил финансист. — А то я разденусь голый и буду читать “Черного человека”.

— Может, не надо? — встревожилась я.

— Тогда Цветаеву, — захохотал финансист.