Чародей и дурак - Джулия Джонс

Девять лет назад он покинул маленький домик на болотах и ушел в Вальдис — а три года спустя вернулся и узнал, что его сестер давно нет в живых. Это событие подрезало всю его жизнь — оно управляло им и сделало его таким, как есть. Каждый день он боролся с этим воспоминанием и каждый день убеждался, что ничего поправить нельзя. Оно отравляло его сны, его дни, утра и ночи. И Таул знал, что не сможет больше жить, если то же самое случится с Мелли. Человек способен вынести лишь определенную меру вины.

Однако если он останется, завтра сюда придут приспешники Кайлока, которые могут взять Мелли в плен или убить. Обыск надо остановить. Таул знал, что, если солдаты вломятся в дом, он будет защищать Мелли до последней капли крови, — но жизнь у него только одна и, когда он ее лишится, Мелли некому будет защитить.

— Хорошо, я ухожу, — сказал Таул.

Он должен был это сделать — ради Мелли, ради ребенка, ради клятвы, которую принес герцогу. Верность проявляется по-разному, и тяжелее всего покинуть того, кому ты верен.

Мейбор потрепал его по спине.

— Так будет лучше, Таул. Мы с лордом Кравином присмотрим за Мелли.

— И Хват, — сказал Таул. Хвату в этом деле он доверял больше, чем этим самовлюбленным лордам.

— Да, и он, — кивнул Мейбор.

Таул, задержавшись у двери, оглянулся на Кравина:

— Если упадет хоть один волос с головы Мелли, клянусь Борком, вы ответите за это жизнью.

Он закрыл за собой дверь и помчался вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки. Хват ждал его наверху. Таул, не глядя на него, стал укладывать свои пожитки в мешок. Больше всего места заняли меч и ножи.

— Что тебе сказали эти старые хрычи? — Хват не любил, когда его не замечали. Таул обернулся к нему.

— Хват, я ухожу на время. Недалеко, ты не беспокойся. А ты позаботься о Мелли, пока меня не будет.

— Но, Таул…

— Никаких вопросов. Делай как я сказал. — Таул стиснул руку Хвата. — Обещаю тебе — я вернусь.

Хват кивнул с важным видом:

— Да, Таул, я понимаю.

Может быть, он и вправду понимал. Таул перекинул мешок через плечо.

— Я надеюсь на тебя, Хват. Скажи Мелли, что мыслями я все время буду с ней.

— А ты разве не попрощаешься? — Хват кивнул на дверь Мелли.

Таул покачал головой. Она будет молить его остаться. И когда он услышит ее голос, ничто на свете не заставит его уйти. Нет, не станет он прощаться: ее безопасность важнее его страхов. Мелли не такая, как его сестры. Она старше, умнее, сильнее — и сумеет сама постоять за себя. Должна суметь.

Перед тем как спуститься вниз, Таул подкрался к ее двери. Изнутри не доносилось ни звука. Он повернулся, махнул рукой Хвату и тихо вышел из дома.

Джек шел по южной стороне города. Из всех городских кварталов ему особенно приглянулся этот. В густом пурпурном свете заката перед ним лежал лабиринт узких улочек и темных переулков. Таверны, бордели и пекарни теснились вокруг крохотных площадей. Вонь боен и дубилен сливалась с дымом печей для выжигания угля и испарениями красилен, образуя смесь, весьма затруднительную для легких.

Несмотря на скверный воздух, Джеку легко дышалось здесь. Ему больше не надо было скрываться — в Брене никому не было дела до халькусского военного преступника, — и впервые в жизни он чувствовал, что волен делать все, что хочет. Тут нет ни Фраллита, ни Роваса, ни Тихони — он сам себе господин. Бродя по улицам Брена, он начинал понимать, как это хорошо.

Хорошо было идти по темному переулку и знать, что ты способен справиться со всяким, кто станет у тебя на дороге: с грабителем, душегубом и сводником. Благодаря Ровасу он обрел уверенность в себе. Мысль о неожиданном нападении не пугала его. Пока у него был нож и хоть немного места, чтобы им орудовать, он мог дать отпор любому.

Жаль, что он не питал такой же уверенности относительно своего колдовского мастерства. После происшествия в аннисской пекарской гильдии Джек знал, что может подчинять колдовство своей воле, но все же боялся пользоваться им. Он и сейчас опасался сделать что-то не так, неверно рассчитать время, слишком тесно связать себя с тем, на что намеревался повлиять, или, того хуже, выплеснуть слишком много. Он знал, что мощь его очень велика — то, что произошло в форте, доказывало это вне всяких сомнений, — но мало верил в свою способность управлять этой мощью. Словно великан, собирающий маргаритки, он чувствовал себя чересчур большим и неуклюжим для этой тонкой работы.

В магии не было ничего осязаемого или видимого: ни клинка, ни рукоятки, ни крови, по которой судят о меткости удара. Все происходило в голове: в ней складывался весь план атаки — и, когда на языке чувствовался вкус металла, поздно было что-либо менять.

Колдовать было не менее опасно, чем рубиться, — но, поскольку здесь не сверкала сталь и противник не мог отразить удара, казалось, что это не так. Когда тебе к горлу приставят нож, инстинкт побуждает тебя вести себя осторожно. Не то с колдовством. Оно несет в себе угрозу не только телу, но и разуму, и порой трудно провести черту между безопасностью и самоуничтожением. Несколько раз Джек едва не потерял себя в неодушевленной материи. Так легко было попасть в ее ритм, поддаться ее влиянию и позабыть о том, что надо уходить. Уходить труднее всего. Будто сидишь, угревшись, у теплого огня и вынуждаешь себя выйти на холод.

Холодный ветер вырвался из переулка, и Джек запахнулся в пастуший плащ, дойдя до перекрестка, он свернул налево. Да, уходить тяжело, но не это самое трудное в колдовском деле. По крайней мере для него. Для него труднее всего зажечь искру, от которой и занимается колдовская сила. Он всегда, вплоть до последнего раза в пекарской гильдии, использовал для этого образ Тариссы. Он мог зажечь искру только посредством сильного чувства поэтому, быть может, наука Тихони и не шла ему впрок. Ему трудно было вызвать в себе притворное чувство.

Тихоня пытался показать ему другие способы, твердя, что «нужно сосредоточить свои мысли на определенной цели», и Джек сосредоточивался до посинения и головной боли, однако ничего у него не выходило. До того утра в пекарской гильдии он даже не понимал хорошенько, что значит «сосредоточиться».

Джек дошел до конца улицы и снова свернул наугад. Он шел посреди мостовой, избегая грязных канав.

Он вздохнул, видя, как наступает ночь. Его учение далеко не завершено, и в глубине души он понимал, что нехорошо использовать свой гнев против Тариссы вместо огнива. Надо было лучше слушать Тихоню, больше стараться, чаще упражняться. Когда-нибудь, думал Джек, он вернется и начнет с того места, где остановился. Он просто обязан это сделать — и ради Тихони, и ради себя.