Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

Через минуту на сцену выволокли худющего, сутулого парнишку лет двадцати. Лицо его было покрыто рубцами, оставшимися от обильных подростковых фурункулов. Лена вдруг поняла, почему его прозвали Слепым. Глаза у него были очень маленькие, глубоко посаженные. Их почти не было видно под нависшими, голыми, лишенными бровей надбровными дугами. Когда он оказался на сцене, стало заметно, что глаза его к тому же какого-то странного, очень светлого цвета, а зрачки сужены до точек. Белые глаза… Слепой.

— Здравствуйте, — улыбнулась ему Лена как можно приветливей, — для начала давайте познакомимся. Как вас зовут?

Маленькая, поросшая светлой щетиной головка, опустилась совсем низко.

— Василий Слепак, — еле слышно пробормотал он себе под нос.

— Очень приятно, — громко сказала Лена в микрофон, — сейчас перед нами выступит начинающий поэт Василий Слепак. Попросим.

Оказывается, прозвище просто от фамилии, а не из-за странных глаз.

Она сунула микрофон в его дрожащие руки и тихонько захлопала в ладоши. Вслед за ней стали аплодировать Оля и Митя.

Зал молчал. Лена всей кожей чувствовала напряженность этого молчания. Тишина была недоброй, взрывоопасной. Василий Слепак сжимал микрофон в потной ладошке. И вдруг в тишине раздался его странно-низкий для такой хрупкой комплекции голос:

Я знаю, ты меня не любишь,Не встретишь и не приголубишь,Ты вышла замуж за другого,За нехорошего, блатного…

Зал взорвался гоготом. Но низкий голос в микрофоне перекрикивал гогот, читал одно стихотворение за другим.

Так не глумитесь надо мнойСвоею правдой нестерпимой,Жестокой я плачу ценойЗа право называть любимой…

Василий Слепак быстро подошел к Лене, отдал ей микрофон и, спрыгнув со сцены, побежал через свистящий, гогочущий зал. Кто-то подставил ему подножку, он упал, растянулся…

— Василий! — проговорила Лена в микрофон. — У вас чудесные, талантливые стихи! Я постараюсь, чтобы они были опубликованы в нашем журнале.

— С ума сошла? — услышала она сзади Ольгин шепот. — Зачем ты ему обещаешь? Ведь обычная графомания!

— Василий! — продолжала Лена, глядя, как поднимается с заплеванного пола в проходе между рядами тощая сутулая фигурка. — Вы пишите, присылайте стихи в редакцию, в отдел литературы! Вы только не бросайте, пишите стихи. Вы талантливый человек.

Гогот и свист утихли, зал загудел, удивленно и грозно.

— Лучше я тебе напишу, — ощерил золотые зубы громила в первом ряду. — Давай с тобой подружимся, переписываться будем. Адресок-то домашний дашь мне?

Лена даже не взглянула в его сторону и спокойно проговорила в микрофон:

— На этом наша встреча закончена. Всего доброго. Спасибо за внимание.

— Эй, сероглазая! — раздался в гробовой тишине голос из первого ряда. — Я вопрос тебе задал, адресок-то дашь домашний?

— Адрес редакции напечатан в каждом номере журнала, на последней странице. Пишите, милости просим.

— На х… мне твоя редакция, — сплюнул золотозубый, — ты сама-то замужем, или как? А, сероглазая?

Лена отложила микрофон. Она боялась взглянуть вниз, в первый ряд. Она заметила, как один из офицеров охраны что-то быстро сказал другому, тот вышел, а через минуту в обе двери зала вбежало несколько солдат с автоматами.

— Отвечай, когда к тебе обращаются! — вполне мирно произнес один из приближенных златозубого.

— А даже если и замужем, — махнул рукой в татуировках златозубый, — я ведь только дружить хочу. Подружись со мной, сероглазая! Прямо сейчас. Я и место подходящее знаю, ты не думай, здесь тоже можно уединиться.

Два амбала лениво, как бы нехотя, поднялись со своих стульев и шагнули к сцене. Одновременно к Лене с двух сторон подскочили Митя и Ольга и встали рядом с ней, вплотную. Прохода за сцену не было, выйти можно было, только спустившись в зал.

Через минуту вся тройка была окружена солдатами, и только так, в плотном кольце, они покинули зал.

Лена пришла в себя в кабинете начальника колонии. Залпом выпив стакан воды из графина, она закурила, и только тогда ее перестало трясти.

— Объясните мне, что я сделала не так? — тихо спросила она начальника, пожилого полковника.

— Да в общем, ничего особенного вы не сделали. Здесь свои законы, вы их знать не обязаны. Просто этот Слепак, он опущенный. То есть самая что ни на есть презренная личность. Тут, в первом ряду, Гриценко, — авторитет, коронованный вор. Вы как бы пошли наперекор, похвалили того, над кем можно только издеваться. Нарушили закон. Но вы не переживайте, в прошлом году один писатель, который с «Юностью» приезжал, догадался прочитать рассказ с откровенной любовной сценой. Очень даже откровенной.

— И что было? — спросил Митя.

— На сцену ринулись, там две женщины, одна средних лет, завотделом, другая молоденькая, корреспонденточка. В общем, пришлось как следует вмешаться, свалка на сцене получилась. Так что ваш случай — еще цветочки.

— Скажите, если это опасно, зачем вы приглашаете выступать? — поинтересовалась Ольга.

— Ну, особой-то опасности нет, — усмехнулся полковник, — охрана вооруженная, все под контролем. Зона есть зона, но и здесь тоже — люди.

— А за что сидит этот Слепак? — спросила Лена.

— По сто шестьдесят первой, пункт "а". Ларек грабанули они с приятелем. За грабеж сидит.

Вечером они должны были отправиться в Тобольск. После выступлений остался всего час на отдых и сборы. Но собирать было особенно нечего.

Они пили чай в номере, когда вошел комсомолец Володя. Рядом с ним стоял высокий, широкоплечий светловолосый человек лет двадцати пяти, с приятным интеллигентным лицом и умными, чуть растерянными зеленовато-голубыми глазами. На кармашке темно-синей куртки-ветровки краснел маленький комсомольский значок.

— Познакомьтесь, ребята, Вениамин Волков, завотделом культуры Тобольского горкома ВЛКСМ, — представил его Володя, — он прилетел по делам сегодня утром и сегодня же с вами поедет в Тобольск. Он будет вас сопровождать.

— Вениамин. Очень приятно, — представился, пожимая руки всем по очереди, тобольский комсомолец.

У него была простодушная, очень обаятельная улыбка и мягкий тихий баритон. Он вообще был намного симпатичней ухаря Володи.

Глава 13

Москва, март 1996 года

— Наверное, я зря вам звоню. Но мне показалось, вы тоже… В общем, вы тоже думаете, что Митя не сам это сделал. Или я ошибаюсь, вам тоже все равно? — Истерические нотки в голосе Кати Синицыной пропали. Теперь она говорила монотонно и равнодушно.

Лена вспомнила, что у наркоманов очень часто меняется настроение.

— Нет, Катя. Мне не все равно, — мягко сказала Лена, — и позвонили вы не зря. Я сама хотела еще раз поговорить с вами. Простите, я, кажется, обидела вас тогда, на лестнице.

— Да что вы! Нет, вы меня совершенно не обидели, я иногда веду себя по-хамски… Знаете, я нашла листочек в кармане Митиной куртки… Я уже поделилась этим с одним человеком, но она сказала, это похоже на бред. Она хороший человек, доктор, хочет помочь мне. Но мне надо поговорить с кем-то, кто не скажет, будто это — бред. Я прочту вам, что написано на листочке. Там ваша фамилия есть…

Лена слушала странный, разбитый на пункты текст, который читала Катя в трубку очень медленно, почти по слогам, и думала: «Хороший человек… доктор… доктор-женщина… Та фальшивая докторша осматривала Лизу очень профессионально и на мои вопросы отвечала как настоящий медик. Умный, опытный врач. И при этом настойчиво уводила разговор к суициду, словно прощупывала меня, ждала, что я поддержу эту тему, мол, вы знаете, вот недавно брат моей подруги…»

— Катя, — почти выкрикнула Лена, когда та кончила читать, — как зовут того доктора, с которым вы поделились своими подозрениями?

— Я не могу вам сказать, — ответила Катя тихо и растерянно, — простите, я не могу. Эта женщина помогает мне. Пытается вылечить. Но она просила с самого начала никому не называть ее имени. Она очень известный психотерапевт, к ней все рвутся на прием, донимают звонками и просьбами, это мешает ей работать. Поэтому она с самого начала просит тех, кому берется помочь, не называть ее имени и не рассказывать о ней… Простите. Я вот еще забыла сказать, пропал Митин ежедневник, из которого вырван этот самый листочек, а в его сумке я нашла учебник судебной психиатрии, и еще… Ой, подождите, мне, кажется, в дверь звонят. Я сейчас.

Катя положила трубку рядом с аппаратом. Лена услышала ее удаляющиеся шаги, потом совсем далекий голос:

— Ой, здравствуйте… — Она назвала какое-то имя, но Лена не разобрала, то ли Инна, то ли Галина, а уж отчество — совсем непонятно. Слишком далеко от телефона…