О любви. Истории и рассказы - Александр Цыпкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И так на меня зыркнула, что у меня даже во рту пересохло.
– Ну, Ната-ашка!
– Все! Я домой!
Наташка резко вскочила со стула. Стул зашатался и с громким стуком рухнул на пол. Я даже подпрыгнула на месте. А Наташка рванула в коридор, да так резко, что у нее на повороте слетела тапка.
– Тебе сутки на размышление! – крикнула она, хлопая входной дверью.
Ее голос завис у меня в голове и несколько раз повторился эхом: «Дура!.. Ты мне больше не подруга!.. Сутки на размышление!»
Я металась по комнате, тыкалась во все носом и подвывала. Не могла найти себе места. То плакала, то смеялась. А потом включила музыку на полную катушку и просто начала визжать. Хорошо, что дома никого не было! Какой идиотский выбор мне нужно сделать! Как, как я могу выбрать из них кого-то одного? Я люблю Наташку! Пусть она и стерва, но она моя подруга! Мы с ней с самого садика вместе! Но Димыч… Я вспомнила его глаза, и меня снова обдало кипятком.
Я долго ворочалась в постели. Закрывала глаза, считала барашков. Но уснуть никак не получалось. Все думала и думала. «Сыроежкин! Поговори со мной! Пожалуйста!» Но он не приходил: обиделся, наверное.
А потом все-таки заснула, и мне приснился ужас. Обиженное лицо Наташки нависло надо мной черной тучей: «Дура! Полюбила дебила! Предательница!»
Сыроежкин исподлобья хмурился, то и дело сурово поднимал левую бровь… «Эх, ты! А как же великие путешествия? А Африка и пирамиды?» По сцене театра метались лебеди. В дирижерской яме стояла Наташа и махала руками так, что оркестр раскачивало из стороны в сторону, как по волнам. «Буря! Скоро грянет буря!» – орала наша училка по литре Елена Петровна, а оркестр звонко ударял в медь. Прямо в центре зала – Димыч в своей дурацкой шапке жмурился и все рисовал и рисовал в воздухе палкой сердечки, а из них вылетали огненные формулы «О + В».
Я проснулась от того, что мама трясла меня за плечо:
– Виля! Виленька! Проснись. Что с тобой?
Вся подушка была мокрая. Волосы слиплись. Было горячо. Глаза жгло, а в горле скребли кошки. Такое ужасное чувство, будто я проглотила маленький резиновый мячик, и он застрял у меня в животе. И давил, давил изнутри… Я села и заплакала.
– На-ка. Температуру померь! – Мама протянула градусник. – С ума сошла, болеть накануне контрольных!
– И дня рождения, – добавила я с грустью.
– Какой уж день рождения: тридцать восемь и шесть! Придется вызывать врача!
– А театр? А «Озеро»?
– Очень жаль. – Мама вздохнула с пониманием и погладила меня по голове. – Дима хороший парень. Пусть к нам в гости приходит.
– Эх, улете-ели наши лебеди, – протянула я.
– Да ладно, не расстраивайся, – приободрил меня Димыч. – Прилетят новые. Я обещаю!
Мы шагали с ним по улице, воздух пах весной: немного мимозой, немного талым снегом и солнцем – и болтали про потерянные города, про пирамиды Хеопса, про то, как появились на небе созвездия, и про то, что пантера на самом деле ягуар, только пятен у нее из-за черноты не видно.
У входа в парк журчал большой грязный ручей. Быстрые мутные воды перекатывались по горбатым порожкам пробудившейся от зимней спячки земли.
– А ты умеешь кораблики из бумаги делать?
– Легко! Даже пароход с двумя трубами. – Димыч оживился, и в его глазах запрыгали чертики.
– Пароход не надо. Сделай лодочку. – Я вытянула из кармана куртки измятую, замусоленную газету. Посмотрела на фото, поцеловала Сыроежкина в лоб и протянула ее Димычу: – На! Твори!
Димыч удивленно взглянул на меня, но ничего не сказал. А потом покрутил в руках газету, деловито примерился, оторвал от нее кусок и ловко сложил лодочку. Мы опустили ее в ручей, и она поплыла. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, увлекаемая потоком вешних вод. С борта на меня смотрело улыбающееся лицо с непослушным вихром и родинкой на щеке…
– Прости, Сыроежкин, – прошептала я.
«Да простил я тебя давно», – отдалось гулким эхом у меня в голове…
– Не сердись, ладно?
«Ладно. Как-нибудь переживу».
– Давай расстанемся друзьями. Друзья?
«Друзья. Давай пять!» – и Сыроежкин хлопнул меня по ладони.
– Про-оща-ай!
Димыч уставился на меня:
– Ты с кем разговариваешь?
– Да так! Весна! – и почему-то рассмеялась.
Наташка стояла в дверях с ярким бумажным свертком, переминаясь с ноги на ногу. Щеки у нее пылали. Было видно, что она нервничает. Мы уже полгода с ней не разговаривали. После ее «Прощай навсегда и забудь мое имя» – я на нее даже не смотрела. Ну разве что украдкой.
– Привет! Я это… с днем рождения! – И Наташка протянула мне пестрый сверток. – От меня и от Витьки Груздева. Он меня на хоккей в субботу пригласил. Давайте с нами!
«А как же Электроник?» – хотела я съехидничать. Но Наташка опередила мой вопрос:
– Я подумала: фиг с ним, с этим Электроником! Надо уметь расставаться!
Владислав Щербак. Принцесса из песочницы
Все началось – с песочницы.
Погожим летним днем 1973 года мы с бабушкой выбрались во двор перед «хрущевкой», в которой не так давно получили квартиру. Вооруженный шанцевым инструментом, я оккупировал единственный на тот момент детский аттракцион – песочницу.
Чуть погодя из другого подъезда вышла принцесса, тоже в сопровождении бабушки. Покуда наши бабули обсуждали какие-то насущные вопросы, мы с принцессой, которую звали Оля, мирно занялись зодчеством. Вскоре монотонность и однообразие, которые присущи лепке куличиков, ее стали угнетать. Нашелся и повод для спора – мой бант. В те времена моя мама с энтузиазмом эксплуатировала почти новую машинку «Кехлер», отстрачивая на ней для меня костюмчики. Однажды из оставшегося куска ткани она решила сделать мне галстук-бант. Я, конечно, воспротивился такому аксессуару, но в детской энциклопедии мне нашли картинку с костюмом мужественного мушкетера. На нем было столько бантов, что уж на один-единственный я дал себя уломать.
А Оля вдруг отрезала:
– Мальчики бантики не носят!
– Нет! Носят! – возразил я.
Скоро наша словесная перепалка завершилась коронным принцессиным доводом – ударом локтем в нос! В результате на бант из моего носа закапала кровь, из глаз хлынул ниагарский водопад, а изо рта – рев обиды. В силу своего интеллигентного воспитания дать сдачи девочке я не мог.
Бабушка, сраженная таким вероломством, заголосила, высказав все, что думала о «сопливой хулиганке». Оппонирующая сторона не преминула ответить. А раненый требовал срочной эвакуации: баста! Нагулялись!
Удивительные существа – дети, потому что быстро мирятся. Замыкая процессию втекающих в класс первоклашек, я с радостью увидел на первой парте свою принцессу из песочницы. Я снова был ею очарован. Но скоро радость моя поутихла, потому что мне пришлось одному выходить на «стенку», которую собрал из одноклассников авторитетный Сашка (он внезапно воспылал к Оле чувствами и хотел, чтобы мне наваляли, видимо ревновал).
Потом без Оли жизнь стала не мила другому Сашке, на этот раз – шестикласснику. Будучи на два года старше, он был на две головы выше, что не мешало ему периодически вызывать меня на поединки. Так я научился быстро бегать, хотя убежать удавалось далеко не всегда. Кончилась эпопея тем, что его от греха подальше перевели в другую школу. После восьмого класса, когда у других отношения только давали первые почки, у нас с Олей наступили заморозки. На проводах в армию она вручила мне пачку конвертов, чтобы я ей писал, но ни одно из моих писем за два года так и не ушло по ее адресу. Когда я вернулся, моя принцесса из песочницы встречалась с каким-то ботаником. Однако дальше походов в кино и на какие-то заумные выставки у них дело не зашло.
1 апреля 1991 года я получил производственную травму. Ограниченный в движении лангетом, я тоскливо взирал с балкона на цветущий окружающий мир, который буйствовал в экстазе от внезапно нахлынувшего тепла.
Как вдруг пришла в гости Оля и – оп! – снова сразила меня наповал, причем эффектней, чем локтем в нос. Я понял, что все-таки люблю ее! Нашу свадьбу вклинили в обширный график чужих свадеб.
В загсе всем раздали чудо-календарики, помогающие высчитать безопасное время, дабы избежать нежелательной беременности. Как выяснилось среди знакомых, именно благодаря им на свет появилось малочисленное поколение начала девяностых – слишком сложные надо было делать расчеты. Возможно, это была проверка на знание математики. Мы ее не прошли, а наш вклад в общее дело решения в стране демографической проблемы назвали Дмитрием.
Дите нередко болело, мама сидела с ним, а папа работал. Ну или искал более-менее внятную работу, что для 90-х было обычным делом. Через шесть лет, уже безо всяких календариков, появился на свет Леонид. Между тем у нас с Олей пошли первые трещины в отношениях. Была попытка их залатать, «начать все сначала», но все пошло по прежнему сценарию: монотонность обстановки – пустейший повод для ссоры – «локтем в нос» – скамья удаленных.
