Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

   — Погоди! — сказал князь. — Скоро в поход пойдём — они утишатся!

   — Да они в поход негожие! Они уж и меча не держат! А ты подумай, кто тебе вина заморские возит? Кто хмельные меды во Киеве ставит? Византийцы да хазары! А они спят и видят, как тебя из князей сковырнуть. Ты им и нужен-то, пока дружина есть. Хазарам — чтобы византийцев пугал, а византийцам — противу хазар! Вот ты и болтаешься, как дерьмо в проруби: то туды, то сюды! Надо свою линию гнуть! Своим умом да державой крепиться!

   — Эх, Добрынюшка... — только и смог, что вздохнуть сокрушённо князь.

   — Вот те и «Добрынюшка», — продолжал ворчать дядька. — У тебя всего и есть к бою гожие, что храбры дружины славянской! Потому что я им ни пить, ни гулять не даю. А и они в шатании: как пошла эта кутерьма — чей бог лучше, — так готовы друг другу глотки рвать! Одни только христиане и служат.

   — Они Царьграду служат!

   — Не бреши! Они тебе служат! К тебе идут! А ты их вон в погреба содишь! А ну как не зарезал бы этот храбр разбойника Солового, что бы он, помилованный, сейчас творил и с кем? А не помиловать нельзя! Силёнок у тебя, князюшка, нет!

   — То и оно, — признал князь. — Не мог я Илью в подземелье не посадить.

   — Дак и сади! Морить-то зачем?.. Он тебе ещё пуще меня служить станет.

   — Я его помилую, дай срок!

   — Он у тебя там ноги протянет е голоду! Он к тебе шёл! Вона какую службу тебе сослужил, а ты его в погребе держишь!

   — Пойми ты, старое полено! — закричал князь. — Его тут хазары изведут мигом!

   — А уж лучше ты его изведёшь, недоумок! Так, что ли?! — закричал и Добрыня. — Корми его тамо, голова садовая!

   — Счас побегу!

   — Домашних пошли! Рогнеду!

Князь невесело засмеялся.

   — Она и меня-то скоро ядом накормит. Змеюка варяжская! Так бы и удавил!

   — Она тебе четырёх сыновей родила!

   — Да сыновья-то эти подрастут — на меня в ножи пойдут! Её корень, змеиный, — что Изяслав, что Всеволод...

   — А Ярослав? Такой мальчонка золотой! Даром что хроменький!

   — Ярослав не воитель будет.

   — Больно ты ведаешь, кто кем будет!

На том и простились. Но перед тем, как уехать и увести из Киева дружину, пошёл Добрыня к сестре — постаревшей, но всё ещё красивой, княжеской матери Малуше, — в терем её, более на избу смахивающий. И там полдня ел пироги да с Ярославом играл, который, считалось, гостил, а на самом деле жил постоянно у бабушки. И, выходя к застоявшейся, ожидавши его, конной дружине, ворчал довольно:

   — Тебе, стало быть, нельзя! Тебе не по чину княжескому! Дурь ломать — по чину! А правду творить — не по чину! Ладно! Мы и без тебя обойдёмся.

Сотники свистнули, десятники гикнули. Качнулся строй всадников, заскрипел тяжкий обоз — пошла дружина славянская вослед за Добрыней-древлянином в Новагород. Перуна-бога там устанавливать...

Илья очнулся от голодного забытья, как из омута на воздух вынырнул. Соскочил с лежанки, что устроил себе, от крыс спасаясь, качнулся от слабости и тошноты. Держась за осыпающуюся земляную стенку, подошёл к оконцу-отдушине в каменной непробиваемой кладке. Выглянул.

На мощёном дворе стояла высокая старуха в чёрном плаще, повязанная платком по брови, а из-за неё выглядывал мальчонка в княжеской собольей шапке, дорогой рубахе до колен и сафьяновых сапожках. Он испуганно таращил громадные серые глаза на Илью.

«Регина Хельги?.. — пронеслось в замутнённом голодом мозгу Ильи. Но тут же он опомнился: — Какая Хельги! Она умерла давно! И не княгиня это вовсе. Мальчонка, видать, князь, а она — нет».

   — Здравствуй,.. — совсем нестарым, звонким голосом сказала старуха. — Как звать тебя величать, буйная головушка?

   — Илья, — ответил он и подивился своему хриплому, слабому голосу.

   — Кто ж ты будешь? Какого роду-племени?

   — В Карачарове муромском богатырём слыл, а теперь вот ослаб...

   — Богатырь,.. — произнесла задумчиво старуха новое для себя слово. — Ты чьей земли воин?

   — Пращуры в земле Кассак у хазар в работе были, — сказал Илья, — да, когда гонения пошли, через Поле Старое в муромские леса откочевали.

   — За что гонения?

   — За веру православную, — прямо глянув в синие старухины глаза, сказал Илья.

Княжонок вышел из-за старухи и теперь уже без страха смотрел на него.

   — Ты христианин? — спросила старуха.

   — Да, — бесстрашно ответил Илья.

Княжонок подошёл к самому окну и глянул снизу вверх в отдушину-оконце и сказал, желая подбодрить богатыря:

   — Я тоже буду!

Старуха улыбнулась, сверкнув по-молодому жемчугом зубов:

   — Ярослав! Ты бы лучше дал хлеба брату своему во Христе!

Княжонок покраснел и торопливо принял из рук старухи узелок с едой, кувшин с молоком и просунул в оконце.

Илья сдержался, чтобы не кинуться на еду.

   — Спаси тебя Бог, мати...

   — Мальфрида, — сказала старуха. — Смолоду-то Малушей-ключницей звали.

   — Вон ты кто! А я было подумал, что ты княгиня Ольга...

   — Говорят, я на неё похожей становлюсь... — опять улыбнулась старая женщина. — Вот ведь как бывает... А она меня иначе как чернавкой и не звала... Рабыней! А я — князя родила! И от двух ветвей княжеских — славянской и русской — князь Владимир киевский! И варягам, и русам, и славянам, и всем — князь истинный!

«Кабы ему ещё разум княжеский!» — чуть было не сказал Илья, но пожалел мать.

   — А этот вот, — старуха прижала к себе княжича, — ещё и басилевса византийского внук. Видишь, какая кровь — золото!

   — Кровь у всех одинакая! — сказал Илья. — Что у человека, что у скота бессловесного...

   — Ишь как! — удивилась старуха и даже подбоченилась, уж совсем не по-княжески. — Так ты, выходит, князей не чтишь?

   — Несть ни князя, ни раба! Ни эллина, ни иудея, но все — сыны Божии, — ответил богатырь.

   — Это кто же такое сказал?

   — Господь мой, Иисус Христос, заповедал...

   — А ещё что он тебе заповедал? — усмехнулась старуха.

   — Он не ему заповедал, а всему миру, — сказал вдруг княжонок.

   — Истинно так. Да благословит Господь твою разумную головушку, — сказал Илья и подумал, что Ярослав не в отца пошёл, слава Богу! И умён, и не буен.

   — Сказывают, ты в Киеве сильнее всех? — перевела разговор на другое старуха.

   — Был! — сказал Илья. — Ноне — слабее внука твоего...

   — А что ж ты, когда в силе был, покорился да в застенок пошёл?

   — Я не варяг! — ответил Илья. — Это они на князя руку подымают... А я князю служить пришёл, ради народа православного. Не моя вина, что князь в затмении диавольском...

   — Так и ушёл бы на волю! При твоей силушке кто бы устоял супротив?

   — Я не торк и не печенег, чтобы от службы в степь бегать. Я — воин Христов, и это Бог мой мне испытание посылает, смирением меня испытывает... И аз, аки Иов многострадальный, не возропщу! Господу виднее, как со мной будет... Он не оставит меня!

   — Так ведь князь велел тебя голодом уморить без вины!

   — Его грех! А моего — нет и не будет... Истина явится!

   — Ты что, Илья, там у себя в погребе костей не видел? Не ты первый, не ты последний здесь пребываешь...

   — Господь меня не оставит. Без воли Его и волос с головы человеческой не упадёт...

   — Уж не ведаю, как он спасёт тебя... То ли глуп ты, то ли упрям.

   — Спасёт! — сказал Ярослав. — Мы же пришли!

Старуха засмеялась, подхватила княжонка на руки, расцеловала.

   — Нас Господь вразумил, — отпихиваясь от бабушки, пыхтел княжонок.

   — Может, и так, — сказала она, опуская внука на землю. — Удивительны и непонятны вы мне, христиане... Какие-то другие вы... Ну да ладно. Поешь. Мы тебе ещё еду носить станем, а там, глядишь, и князь волю свою переменит, он горяч, да отходчив. В отца, в князя Святослава,.. — сказала она, припомнив что-то.

   — Илья! — сказал вдруг Ярослав, снимая княжескую шапку. — Прости родителя моего, князя Владимира, что он тебя сюда, в узы тесные, заточил.

   — Бог простит.

   — Ты прости! Прости, Христа ради!

   — Ярослав! — ахнула бабка. — Ты же княжич! Кому ты кланяешься! Вовсе чести не имеешь!

   — Не в чванстве честь княжеская! — сказал Илья. — А ты не сомневайся, я князя не виню... Его сатана соблазнил.

   — Он опомнится! — сказал Ярослав. — Он добрый!

   — Спаси тебя Христос, милостивец мой!

Старуха взяла княжича за руку и, нахлобучив на него шапку, повела от оконца подальше, но он вырывался и, оборотившись, кричал:

   — Я и завтра приду! И всегда! И кормить тебя стану! Я молиться за тебя буду...

Илья медленно, по крошке съел хлеб, чтобы не умереть; по глотку за весь вечер медленно выпил молоко. И впервые за много дней уснул крепким сном выздоравливающего.