Путь длиной в сто шагов - Ричард Мораис

В понедельник у меня был выходной. Сил у меня хватало только на то, чтобы нетвердой походкой перейти на другую сторону бульвара, в особняк Дюфура, и рухнуть на наш старый диван.

– Они тебя заставляют есть свинину?

– Араш, прекрати задавать дурацкие вопросы. Оставь брата в покое.

– Нет, правда, Гассан, ты ел свинину?

– Ты выглядишь таким худым. Я думаю, эта женщина тебя морит голодом.

– Попробуй, Гассан, я специально для тебя приготовила. Малаи педа. С цветочным медом.

Я лежал, растянувшись на диване, как принц. Тетя и Мехтаб подавали мне сласти и чай с молоком, дядя Майюр, бабушка, Зейнаб и братья подтаскивали поближе свои стулья и, зачарованные, слушали обрывки того, что я узнавал в святая святых «Плакучей ивы».

– Завтра фирменное блюдо – palombe, лесной голубь. Я два дня ощипывал и потрошил голубей. Очень сложно. Мехтаб, пожалуйста, помассируй мне плечи. Видишь, как напряжены? Все от работы. Мы подаем salmis de palombes, пирог с голубиным мясом, очень сочный, с мерло и соусом из лука-шалота. Его лучше всего подавать с…

Папа тогда вел себя странно. Встретив меня громогласными приветствиями и обняв, едва я входил, он потом отдалялся и держался почему-то отчужденно, предоставляя виться вокруг меня остальным членам семьи. По какой-то причине отец никогда не участвовал в расспросах, а сидел в глубине комнаты, притворяясь, будто чем-то занят за письменным столом, например открывает конверты со счетами ножом из слоновой кости. Однако он явно ловил каждое мое слово, пусть и не задавая никогда вопросов.

– Всю неделю я изучал Лангедок-Руссильон, винодельческий регион около Марселя. Там производят море вина, но только десять процентов общенационального объема вин – контролируемого наименования по происхождению.

Видя, как они потрясены одним только моим произношением, я не удержался и добавил, сделав рукой изящный жест:

– Я рекомендую «Фиту» и «Минервуа». «Корбьер» оставляет желать лучшего, в особенности урожаи последних лет.

Все они ахали. Мне это ужасно нравилось.

– Подумать только, – говорил дядя Майюр. – Наш Гассан… разбирается во французских винах.

– А какая она, Маллори? Она тебя бьет?

– Нет, никогда. Ей не приходится. Она только поднимает бровь – и все мы начинаем бегать, как перепуганные цыплята. Ее все боятся. Но вот Жан Пьер, который главный после нее… Он кричит и дает подзатыльники. Довольно часто.

И из глубины комнаты раздавались звуки надрываемых конвертов.

В тот же день вечером, когда я уже бывал до отвала сыт домашней едой и как следует обласкан всем семейством и собирался наконец вернуться в «Плакучую иву» с новыми силами, папа вызывал меня на официальный разговор наедине, указывал мне на стул у своего письменного стола, складывал пальцы домиком и серьезно говорил:

– Скажи, Гассан, она тебе показала, как делать язык под соусом из мадеры?

– Пока нет, папа.

Он бывал очень разочарован.

– Нет? Гм. Что ж это она… Может быть, она не такой уж хороший повар, как мы думаем.

– Нет, папа, она великий мастер.

– И этот мерзавец Жан Пьер… Он знает, что ты из влиятельной семьи, да? Не поучить ли мне этого типа уму-разуму?

– Нет, папа. Спасибо. Я сам разберусь.

В общем, я никогда не говорил папе, как тяжело мне было в те первые месяцы, как я скучал по нему и по всей семье, как меня разочаровывала тогда моя работа в «Плакучей иве».

Я ужасно хотел наконец начать готовить, но мадам Маллори не подпускала меня к плите. Апогея моя тоска по настоящей работе достигла как-то днем, когда я поднимался по черной лестнице «Плакучей ивы» по приказу Жана Пьера, чтобы достать из шкафа на третьем этаже запасные лампочки.

Мадам Маллори в тот момент спускалась по той же лестнице, свежая и нарядная. Мсье Леблан ждал ее внизу в уже заведенном «ситроене», чтобы отвезти на какой-то официальный прием в центре города.

Маллори натягивала коричневые кожаные перчатки. На ее плечи была накинута тяжелая шерстяная пелерина. Узкий проход, в котором мы стояли, заполнился ароматом духов от «Герлен», и я почтительно прижался к стене, чтобы уступить ей дорогу. Однако она остановилась на две ступени выше и посмотрела на меня в лестничной полутьме.

Я, скорее всего, выглядел измученным, ослабевшим и, возможно, доведенным до крайности.

– Гассан, скажи, ты не жалеешь о принятом тобой решении? О решении перейти сюда?

– Non, madame. Нет, мадам.

– Так рано вставать тяжело. Но ты увидишь. Однажды ты встанешь – и, вуаля, у тебя откроется второе дыхание. Организм приспосабливается.

– Да. Спасибо, мадам.

Она пошла дальше вниз, а я вверх. Не знаю, что на меня нашло, как решился на такую дерзость, но я выпалил:

– А когда мне можно будет начать готовить? Я тут буду только чистить морковку?

Она остановилась на нижней ступеньке в полутьме, но так и не обернулась.

– Ты начнешь готовить, когда придет время.

– А когда?

– Терпение, Гассан. Мы оба поймем, когда настанет подходящий момент.

– Сосредоточься. В каких водах живут устрицы Ostrea lurida?

– Ммм. У берегов Бретани?

– Неверно. Абсолютно неверно, юноша.

Мадам Маллори глядела на меня, подняв бровь, с самым высокомерным выражением лица. Было четверть седьмого утра; мы, как обычно, сидели в эркере у нее в комнате, попивая кофе из изящных чашек лиможского фарфора. Я не выспался и отвечал невпопад.

– У берегов Бретани живет Ostrea edulis. Гассан, честное слово, ты должен был это знать. Про Ostrea lurida мы говорили две недели назад. Вот книга о съедобных моллюсках. Прочти ее снова. На этот раз выучи как следует.

– Да, мадам… О, я вспомнил. Lurida – крошечные устрицы, которые живут только в нескольких заливах у северо-западного побережья США. В Пьюджет-Саунде.

– Правильно. Я сама их никогда не пробовала, но, как понимаю, у них очень изысканный вкус водорослей, йода и лесного ореха. Считаются одними из лучших в мире. Трудно поверить, что они лучше хороших устриц Бретани, но таково уж мнение некоторых людей. Вопрос вкуса.

Мадам Маллори потянулась, чтобы взять миску фруктового салата, стоявшую в центре стола. Ее аппетит по утрам и то количество горючего, которым она заправлялась, готовясь к дню, подчиненному строжайшему распорядку, просто потрясали. У нее с папой было больше общего, чем оба они согласились бы признать.

– Сейчас европейские рынки наводнены импортными устрицами. Скажи, как они называются, и расскажи коротко их историю.

Я вздохнул и взглянул на часы.

– Вы сегодня будете готовить фаршированную телячью грудинку?

Мадам Маллори деликатно выплюнула косточку отваренной черносливины в серебряную ложечку и положила ее на край своей тарелки.

– О нет. Гассан, не уходи от темы. Не поможет.

Она отодвинула тарелку и в ожидании уставилась на меня.

– Crassostrea gigas, японская устрица, обычно именуемая тихоокеанской, стала преобладать в Европе в тысяча девятьсот семидесятых годах.

Улыбка ее была холодновата, но все равно это была улыбка.

Позднее в тот же день я впервые увидел, что ждет меня впереди. В холодной кухне «Плакучей ивы», наклонившись над раковиной, я правильно определил вид устриц les creuses de Bretagne, всего лишь попробовав ложечку их соленого сока, и мадам Маллори в порыве одобрения потрепала меня по щеке.

Это был ласковый жест, выражающий одобрение, но, честно говоря, когда она своей сухой рукой коснулась моей щеки, душа у меня ушла в пятки. Момент был ужасно неловким еще и потому, что одновременно она приказала шеф-повару продемонстрировать нам, как готовится определенное блюдо из устриц, и стоявший у плиты Жан Пьер как раз в это мгновение горящими от злобы глазами смотрел на меня через плечо мадам Маллори.

Я понял, что меня ждут неприятности. Не в силах повлиять на будущее, я просто старался не смотреть в лицо Жану Пьеру и сосредоточился на его руках, на том, как он готовил к устрицам соус «сотерн сабайон», быстро и умело добавляя ингредиенты на горячую сковороду и потряхивая ее. Мадам Маллори в это время гудела, объясняя в мельчайших подробностях волшебные превращения, совершавшиеся в охваченной огнем посуде, практически не замечая чувств, только что пробужденных ею в ее шеф-поваре.

Я полностью подчинялся распорядку дня «Плакучей ивы», но все еще ощущал себя одной ногой в «Мумбайском доме», и, когда я вспоминаю первые месяцы у мадам Маллори, передо мной очень живо встают картины этого переходного времени – например, когда мы с ней шли на рынок делать утренние покупки и продолжать мое обучение.

В день, о котором я рассказываю, мадам Маллори в начале нашего похода заставляла меня нюхать и пробовать разные сорта капусты – савойскую, пухлые маленькие кочаны которой были похожи на танцовщиц, исполняющих канкан, развратно задирающих свои зеленые юбки с оборочками, чтобы мы могли увидеть их нежные, светлые листья в середине, и гигантские кочаны красной капусты, глубокого яркого цвета, похожие на бонвиванов, нализавшихся рубинового портвейна и теперь весело развалившихся на прилавке.