Иначе жить не стоит - Вера Кетлинская

— Так что у тебя? Выкладывай.

Люба притаилась поодаль и быстро-быстро шептала: «Господи, только бы обошлось! Господи, только бы согласился!» В бога она не верила, но не знала других слов, чтобы выразить свою мольбу о счастье.

Слушая рассудительные Сашины слова, Кузьма Иванович все ниже опускал голову.

— Матери будет тяжело без Любаши, — подумав, сказал он, сильно затянулся и весь окутался дымом. — Вам когда ехать?

— Не позже двадцать пятого августа.

— Конечно, у вас свое. У каждого свое… Ну, ты посиди, я с матерью поговорю.

Он выпрямился — строгий, весь напружиненный от усилий унять собственные чувства — и пошел к жене.

Кузьминишна сидела у летней кухни с ножом в руке. Несколько очищенных картофелин лежало в миске с водой, корзинка с картофелем стояла у ее ног, но Кузьминишна забыла о начатом деле.

— Ксюша, — позвал Кузьма Иванович и осторожно коснулся ее плеча. — Ксюша!

Она встрепенулась, взяла картошку и начала скрести ее ножом.

Не в силах заговорить о том, ради чего пришел, Кузьма Иванович смотрел на нее: сгорбленная, морщинистая, с погасшими очами… старухой стала Ксюша! Старухой…

Он женился на ней тридцать лет назад. Ксюша приехала сюда на заработки из-под Воронежа, снимала угол в убогой хибарке и не чуралась никакой работы. Плохонькая одежда не могла затенить, даже подчеркивала ее здоровую, молодую красоту. На гулянках застенчивый Кузьма не мог пробиться сквозь толпу более смелых парней. За что его полюбила Ксюша, он сам не понимал, только она первая, со свойственной ей стремительностью, сказала ему об этом и тут же убежала от него, и больше месяца он никак не мог поговорить с нею наедине: она краснела и пряталась, едва завидев его. Поженившись, они жили несколько лет как влюбленные, она выглядела все такой же девчонкой, и за нею по-прежнему пытались ухаживать. Когда родился первенец, Вова, Ксюша бросила работу. Потом родился Никита, а за ним — Катя, за Катей — Люба. Потом умерла от дифтерита старшая дочь, Катенька… Горе надломило Ксюшу надолго и стерло девичьи черты с ее лица, так что никто уже не заглядывался на нее, — только для Кузьмы Ивановича она оставалась все такой же. К пятидесяти годам она пополнела, командовала мужем и детьми, но по-прежнему смеялась по любому поводу, и морщинки на ее живом лице располагались так весело, что еще подчеркивали ее милую смешливость. И вот как-то вдруг, сразу — перед ним старуха. Каждое ее движение — родное, каждый ее вздох понятен и доставляет боль. Ей бы немножко радости, чтобы как-нибудь ожила, забылась. А вот не отпускает жизнь. И ничего не поделаешь, одним — стариться, другим — начинать.

— Ксюша, август наступает, — сказал он.

— Да, проходит лето, — откликнулась она равнодушно.

— Любу собирать пора. Они до первого сентября в Москве должны быть.

— До первого? — тупо переспросила она. — Ну, еще не скоро.

— Так ведь хоть самую скромную, а свадьбу сыграть нужно.

Она будто не поняла, удивленно повела бровями. Ее лицо говорило: я устала, мне все равно, оставьте меня в покое…

— Да, да, свадьбу, — согласилась она утомленно и вдруг, поняв, всколыхнулась вся и выронила нож. — Свадьбу?!

И разрыдалась, припав головой к столу.

Кузьма Иванович что-то бормотал, пытаясь успокоить ее, но она отталкивала его и сквозь рыдания выкрикивала: «Оставь! Оставьте все! Уйди!» Сердце ее разрывалось от скорби и обиды. Вову уже забыли, она одна вмещает в себя все горе, не разделенное другими. Как они могут думать о какой-то свадьбе, когда он лежит в земле, изуродованный, холодный, когда он уже никогда не узнает счастья…

Люба подслушивала за углом кухоньки. Сперва она расстроилась за себя: не отпустит мама! Но постепенно страдание матери передалось Любе. В порыве самоотречения она тут же отказала себе в праве на счастье и, выбежав из своего укрытия, обняла мать, покрыла ее мокрое лицо поцелуями.

— Мамонька… Роднюшенька… Никуда я от тебя не уеду! Голубонька моя, не плачь! Я останусь с тобой! Ничего мне не нужно, только бы ты не плакала. Не уеду я.

Кузьминишна вытерла лицо передником, отвела обнимающие руки Любы.

— Глупости говоришь. Не нужно это ни тебе, ни мне… Не реви! — прикрикнула она. — Я не маленькая, чтоб возле меня сидеть. И ехать вам надо, решено же! Чего глупости лопотать?

Она встала, спросила, где Саша. Саша подошел, склонился и поцеловал ее руку. Это было неожиданно: никто никогда не целовал ей руки, не принято было, казалось смешным, чуждым обычаем. А сейчас растрогало.

— Гостей звать не время, — сказала она, обращаясь к одному Саше, — а среди семьи отметим. И поедете. — Не глядя на Любу, приказала: — Разыщи список, что мы составляли.

С этого дня начали готовиться к отъезду молодых. Нашлось множество дел, без которых не обойтись. Жила себе девушка, работала, гуляла, считалась прилично одетой, а тут оказалось, что и туфли не годятся, и платья не те, и пальто потертое — как в таком по Москве ходить? Мы, слава богу, не хуже других, можем единственную дочку выдать замуж как полагается.

Когда-то Кузьма Иванович удивлялся, зачем Ксюше что-то там шить да справлять, ему только и нужно было — обнять ее и привести в свой дом женой. Теперь он считал необходимыми все приготовления и горячо участвовал в них. Отправлялись за покупками втроем, но Любе и слова сказать не удавалось, старики сами все выбирали и ссорились между собою: что лучше, что к лицу дочери, а что не к лицу? Кузьма Иванович с радостью видел, как усмехается Ксюша его придирчивости при выборе покупок, и нарочно смешил ее, задавая продавцу нелепые вопросы.

По вечерам в доме стучала швейная машина, на обеденном столе расстилались выкройки. Кузьма Иванович садился в уголке с газетой и украдкой поглядывал на жену — прежней отрешенности уже нет, иногда и улыбнется невзначай… Вот и хорошо! От горя одно лечение — жизнь.

Так думал Кузьма Иванович, но вдруг острая тоска хватала его за сердце: Вова! Прикрывался газетой и, заглатывая слезы, думал о том, что все эти хлопоты — короткая передышка. Время пробежит — и оторвется дочка от родного гнезда, потом и Костя упорхнет куда-нибудь. А им, старикам, доживать в опустевшем доме со своим горем, с воспоминаниями о мертвых детях, с тревогами о живых…

Саша теперь почти не бывал у них. Проводит Любу, постоит с нею немного у калитки и — за книги! С той минуты, когда свадьба была заново решена, он дорожил каждым часом и все подчинял одной цели — прийти к академику Лахтину хорошо подготовленным. Чем усердней он готовился, тем больше пробелов обнаруживал в своих знаниях, тем меньше ценил руководство профессора Китаева. Иногда у него мелькала мысль, что Китаев — узкий, провинциальный профессор из тех, что тянут научную лямку… Саша был склонен к отчетливости суждений, но тут избегал договаривать даже наедине с самим собой: не хотел осуждать своего первого учителя.

Занятый с утра до ночи, Саша почти не замечал исчезновения друзей. Так бывало и раньше, когда он изучал какую-либо новую проблему. Это и есть настоящая дружба; захотелось — зашел или позвал к себе, нужен другу — немедленно откликнулся и помог, а если все в порядке и дел по горло, никто не обидится, что на время оторвался. Но они, видимо, были нужны друг другу — в течение пяти лет всем делились и все знали друг о друге. Поэтому Саша был поражен, когда случайно услыхал, что Палька скоропалительно оформил отпуск. Ушел в отпуск — и не забежал сказать?.. Да и Липатушка как в воду канул!

Сообразив это, Саша заскучал и в тот же вечер пошел к Липатову.

Липатов лежал одетым на постели. Ноги в сапогах закинуты на спинку кровати, в зубах — потухшая папироса. На столе — весь тот беспорядок, который создает мужчина, когда хозяйничает сам. В углу — несколько водочных бутылок и веник, прикрывающий размочаленными прутьями немалую кучу мусора.

— Чего не заходишь, старик? — спросил Саша и понюхал стакан на столе — от стакана пахло водкой. — Прикладываешься?

— Ну и прикладываюсь, — сказал Липатов, и спустил ноги. — А что?

Из дальнейших ответов приятеля Саша узнал, что на шахте все «ничего», дочка в Ростове тоже «ничего». Аннушка «как всегда»… И тут Липатушка вдруг подскочил и раскричался:

— Надоело! Жена она мне или кто? Заочная жена — спасибо! Ставлю вопрос: или приезжай домой, забирай дочку и живем как люди, или… спасибо.

Такие взрывы протеста у Липатушки бывали не раз, но они ничем не кончались: Аннушка приезжала, выписывала ненадолго дочку, стряпала вкусные обеды, а потом снова уезжала; обласканный Липатов покорно провожал ее и некоторое время всем доказывал Аннушкиными словами, что геолог без экспедиций все равно что рыба без воды, а дочке в Ростове лучше, потому что тетка — педагог.

Чтобы переменить разговор, Саша спросил про Пальку.