Русская критика от Карамзина до Белинского - А. А. Чернышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Общие замечания о комедии г. Гоголя можно подвести под три отделения: литературное, нравственное и общественное. В исследовании сих замечаний и в возражениях на оные обратим мы более внимания на то, что было говорено о «Ревизоре», нежели на то, что было о нем писано: во-первых, потому, что бесполезность замечаний чисто литературных уже нами оценена, во-вторых, потому, что в разговорах русских гораздо более ума, нежели в журнальных русских статьях. Вообще ум наш натуры изустной, а не письменной. К тому же в споре гостиных речь идет о мнениях; в споре журналов — о личности. С журналами спорить нельзя по той же причине, по которой Карамзин не отвечал ни на одну критику, хотя он и любил спорить. Есть люди, которые жаркие спорщики в своем кругу и вместе с тем миролюбивы и безответны на толкучем рынке.
Обратимся к замечаниям.
Некоторые говорят, что «Ревизор» не комедия, а фарса. Дело не в названии: можно написать гениальную фарсу и пошлую комедию... За исключением падения Бобчинского и двери, нет ни одной минуты, сбивающейся на фарсу. В «Ревизоре» есть карикатурная природа: это дело другое. В природе не все изящно; но в подражании природе неизящной может быть изящность в художественном отношении. Смотрите на картины Теньера*, на корову Поль-Потера*, и спросите после: как могло возвышенное искусство посвятить кисть свою на подобные предметы? Неужели не нашло оно в природе ничего лучшего и достойнейшего, как пьяные мужики и дородная корова? Вы можете быть правы по совести своей, но любитель живописи и знаток в картинах заплатит большие деньги за корову весьма невежливую и за Теньера, который каждую картину свою скрепляет одним действующим лицом под пару помянутой корове, и предоставит вашему целомудренному вкусу приобретение благородных картин Ангелики Кауфманн*. Разумеется, «Ревизор» не высокая комедия, в смысле «Мизантропа» или «Тартюфа»[30]: тут не выводятся на сцену лица придворные, ни даже гостиные. Сцена в уезде. Автор одним выбором сцены дает уже вам меру и свойство требований, на кои он берется ответствовать. Перенести так называемую высокую комедию в уездный городок было бы уже первым признаком необдуманности и неблагоразумия автора. Говорят, что язык низок. Высокое и низкое высоко и низко по сравнению и отношению: низкое, когда оно на месте, не низко: оно в пору и в меру. Но вы, милостивые государи, любите только ту комедию, которая во французском кафтане, при шпаге с стальным эфесом или, по крайней мере, в черном фраке и в башмаках, изъясняется александрийскими стихами или, по крайней мере, академическою и благородною прозою? Прекрасно!.. Ваши требования доказывают, что вы придерживаетесь традиций классического века, почерпнули их в учении или свыклись с ними в кругу образованного общества: это также в глазах ваших не безделица, вопреки мнению тех, которые ставят ни во что аристократические традиции гостиных века Людовика XIV или Екатерины II. Но с другой стороны, или именно по сей же самой терпимости, которую мы исповедуем как закон истинной образованности, мы не ограничиваемся заколоченным наглухо и единожды навсегда кругом действий, нравов, событий, форм образцовых и непреложных. Нет, мы в искусстве любим простор. Мы полагаем, что где есть природа и истина, там везде может быть и изящное подражание оной. А там уже дело вкуса или, правильнее, вкусов избрать любое для подражания и в подражаниях. Между тем не излишним будет заметить почитателям классических преданий, что Фонвизин читал своего «Бригадира» и своего «Недоросля» при просвещенном и великолепном дворе Екатерины II. «Так,— скажут они,— но в этих комедиях при дурном обществе, в них собранном, встречаются зато и Добролюбовы, Стародумы, Милоны и добродетельные Софьи, а в «Ревизоре» нет ни одного Добролюбова, хоть для примера». Согласны; но вот маленькая оговорка: когда играли «Недоросля» при императрице и после пред публикою, то немилосердно сокращали благородные роли Стародума и Милона, потому что они скучны и неуместны, сохранялись же в неотъемлемой целости низкие роли Скотинина, Простаковых, Кутейкина, несмотря на нравы их вовсе неизящные и на язык их вовсе неакадемический. При одних добродетельных лицах своих, при лицах высокой комедии Фонвизин остался бы незамеченным комическим писателем, не читал бы своих комедий Екатерине Великой и не был бы и поныне типом русской комической оригинальности. Вывезли его к бессмертию лица, которые также не выражают ни одного благородного чувства, ни одной светлой мысли, ни одного в человеческом отношении отрадного слова. А не в отсутствии ли всего этого обвиняете вы лица, представленные г-ном Гоголем?
Другие говорят, что в «Ревизоре» нет правдоподобия, верности, потому что комедия есть описание нравов и обычаев известной эпохи, а в сей комедии нет надлежащей определенности. Следовательно, где зрителю нельзя узнать по лицу и платью, кто какого прихода и в котором году он родился, там нет и комедии? Кто-то сказал, что комедия есть история общества; а здесь вы от комедии требуете и статистики! Позвольте же спросить теперь, а комедия, в которой просто описан человек со страстями, со слабостями, с пороками своими, например скупой, ревнивый, игрок, тщеславный — эти типы, которые не принадлежат исключительно ни тому ни другому столетию, ни тому ни другому градусу долготы и широты, а просто человеческой природе и Адамову поколению, разве они нейдут в комедию? Берегите свое правило для комедии исторической или анекдотической, но не прикладывайте его к комедии вообще.
Кто говорит, что коренная основа «Ревизора» неправдоподобна, что Городничий не мог так легковерно вдаться в обман, а должен был потребовать подорожную и проч. Конечно, так; но автор в этом случае помнит более психологическую пословицу, чем полицейский порядок, и для комика, кажется, не ошибся. Он помнил, что у страха
